Это не любовь

Ньют заботливый. Каждый раз, когда Криденс смотрит на него, Ньют улыбается ему нежно, как детенышу какого-то очень редкого магического зверя. От этой улыбки хочется тоже улыбнуться в ответ, подойти и обнять Ньюта. Причем тот совершенно не удивится, если Криденс это сделает, он такой, он любит всех, любит весь мир трепетной братской любовью. Кажется, каждое растение, каждое существо для него — как любимый несмышленый братик или сестричка, за которыми надо присматривать, но не мешать набивать шишки и разбивать коленки. Криденс бы, наверное, хотел иметь такого старшего брата, но, учитывая свои не самые братские чувства, он рад, что Ньют ему не родственник. Ньют умный. Он прочел много книг, постоянно рассказывает что-то интересное и никогда не отказывается отвечать на вопросы Криденса. Он честно признается, если чего-то не знает, но это случается редко. Он много где был и частенько, приготовив какао, усаживает Криденса у камина, рассказывает ему, где побывал, какие приключения пережил, и еще много-много других интересных вещей. Криденс хочет быть с ним всегда рядом, чтобы согреть своим теплом в горах, чтобы стать плечом к плечу в схватке с нунду, чтоб обнять, когда Ньюту в следующий раз будет плохо и больно от того, как люди обращаются с его любимыми животными. Ньют красивый. Когда он не смотрит, Криденс любуется им: живым подвижным лицом с россыпью золотистых веснушек, пружинистой походкой, сильными руками. Иногда Ньют работает в загонах с самым жарким климатом и раздевается до пояса. Криденс смотрит на его спину, покрытую еле заметными, не как у него самого, шрамами и легким загаром. В такие моменты он мечтает о том, чтобы подойти и провести по ней ладонями, ощущая жар и чувствуя, как перекатываются мышцы под кожей, но никогда этого не делает, зная, что Ньют не поймет его восхищения. Ньют чист душой. В нем нет ни грамма пошлости или телесности, хотя он не смущается их проявлений у других: без стеснения смотрит на то, как животные спариваются, принимает роды, отвечает на нескромные вопросы. Когда Криденс отходит после произошедшего в метро, Ньют носит его в ванну, водит в туалет, помогает с бритьем, кормит с ложечки, не выказывая ни словом, ни жестом собственной брезгливости, и только улыбается, когда Криденс благодарит его за то, что тот о нем заботится. Ньют добрый: он не отталкивает Криденса, когда тот вечером приходит к нему в кровать, вытягивается рядом, стараясь не обращать внимания на бешено бьющееся сердце, и надеется, что его правильно поймут. A еще больше надеется, что его поймут правильно. — Мне тоже иногда нужно, чтобы кто-то был рядом, — только и говорит Ньют, натягивая на них обоих одеяло, и засыпает. Криденс же полночи лежит без сна, безумно желая прикоснуться и осуждая себя за это. — Как спалось? — спрашивает Ньют утром, заваривая им обоим чай. Криденс краснеет и заставляет себя сказать, что хорошо, хотя не может представить ничего более стыдного, чем проснуться возбужденным, прижимаясь к бедру человека, искренне считающего его другом. Ньют замечательный, но он совершенно не похож на того, кто разделил бы грехопадение Криденса вместе с ним. А Криденс каждую секунду, каждый миг своего пребывания у Ньюта хочет его. Мечтает дотронуться, поцеловать, увидеть обнаженным. Он неопытен, весь его опыт заключается в незамысловатых ласках человека, которого он считал мистером Грейвзом. Однако у Криденса богатое воображение — иногда в его фантазиях Ньют делает такое, что никогда бы не сделал в реальности: становится перед Криденсом на колени, краснеет и опускает взгляд, но все равно вбирает его член в рот, гладит по бедру… Обычно в этот момент Криденс кончает, не успев дофантазировать, лежит в тишине, переводя дыхание и думая о том, что это так неправильно: представлять такого чистого, светлого человека в своих грязных, пошлых мечтах, ведь в них Ньют, хоть и смущен, но всегда наслаждается тем, что делает. Как-то раз Криденс находит фото красивой девушки и спрашивает у Ньюта, кто это. Тот забирает его и грустно улыбается: — Просто подруга, когда-то давно мы учились в одной школе. Криденс понимает, что фото той, с кем только учился в одной школе, не станешь хранить многие годы спустя и, поражаясь собственной наглости, уточняет: — Она была твоей девушкой? — Нет, — Ньют прячет фото в ящик стола и добавляет бесцветно: — У меня никогда не было девушки. У Криденса замирает сердце от этого признания, и он поспешно отвечает, прекрасно зная, что Ньют в курсе: — У меня тоже. — Ты симпатичный парень, у тебя все впереди, — “успокаивает” его Ньют и треплет по плечу. Криденсу хочется танцевать от счастья: Ньют считает его привлекательным. Вряд ли Криденс нравится ему в том самом смысле, но и не противен — уже это позволяет на что-то надеяться. Хотя это глупо: Ньют, по его же признанию, никогда не был с девушкой, а насчет мужчин он очень однозначно высказался, расспрашивая Криденса о том, что с ним делал лже-Грейвз. Услышав о том, что ничего особенного, он обнял Криденса, прижал к себе так крепко, что нельзя было вздохнуть, и со злостью сказал, что тот ничего не понимает, а Гриндевальд заслужил гнить в тюрьме. Криденс только фыркнул тогда: иногда Ньют обращался с ним, будто ему было десять, но отталкивать Ньюта не стал, ведь не так часто в его жизни ему перепадали объятья и живое человеческое тепло. На двадцатилетие Криденса Ньют приносит торт и, положив на тарелку Криденса большой кусок, интересуется: — Что бы ты хотел получить на день рождения? Криденс смущается и делает вид, что занят тортом. Он бы сказал, что очень-очень хочет получить в подарок: много поцелуев и обнаженного Ньюта рядом с собой в кровати, но слишком боится, что этим он шокирует его и заставит презирать себя. Эти мысли так приятны, что Криденс улыбается уголками рта и разводит ноги, чтоб было не так тесно, искренне надеясь, что это незаметно под столом. — Ну-ка, ну-ка, — Ньют смотрит хитро, с прищуром, но при этом по-доброму, без злости. Вокруг его глаз собираются лучики-морщинки, он всем телом излучает желание поднять настроение своему гостю. — Мне кажется, что ты уже определился? Криденс начинает бешено перебирать в голове, что же сказать, чтобы Ньют не понял, что же он хотел первоначально. На ум ничего не приходит, и Криденс все ниже опускает голову и закусывает губу, понимая, что часы хорошего отношения к нему сочтены, что Ньют обязательно выпытает у него, что не так, и, наверное, выгонит Криденса на улицу со всеми его неуместными желаниями. Хотя это же Ньют, как он кого-то выгонит, просто Криденс никогда больше не сможет смотреть ему в глаза, не сгорая от стыда. — Ударь меня, — выпаливает он, сам удивившись сказанному. Уж разнообразных побоев в жизни ему перепало настолько много, что он даже в кошмарном бреду не мог представить, что попросит кого-то об этом. Hо в этот момент ему кажется, что это помогло бы хоть немного прочистить мозги. — Хмм, — Ньют гладит его ладонь своей, морщит лоб, задумавшись. — Ты уверен, что хочешь именно этого? — спрашивает он тоном, в котором распознается сочувствие и удивление. Криденс молчит, непроизвольно сжимаясь и дервенея, будто его на самом деле сейчас будут бить, и только тепло ладони Ньюта, лежащей поверх его рук, волнами расходится по телу и концентрируется где-то в районе паха. Ньют перемещает ладонь на его запястье и прижимается большим пальцем к выступающей вене, стук сердца начинает заглушать все другие звуки вокруг Криденса. — Ты же не боишься меня, — не спрашивает, а констатирует Ньют, растерянно поглаживая его по запястью, — хотя пульс такой, будто за тобой гонится сносорог, — усмехается он. — Давай договоримся, ты сейчас вслух говоришь все, что желаешь, и мы решаем с тобой вместе. Людям же дана способность говорить, чтоб они рассказывали другим, что они думают, или хотят, или чувствуют, правильно? Криденс не согласен, он вовсе не хочет ничего говорить, он счастлив просто сидеть вот так, чувствуя пальцы Ньюта, и хочет, чтобы время остановилось и ему бы не пришлось ничего рассказывать. Ему хочется оказаться где-то далеко-далеко от одной только мысли о том, как будет разочарован Ньют, когда узнает правду, как тот вздохнет и брезгливо уберет руку, как посмотрит на него осуждающе, буквально на мгновение, а потом улыбнется и бросится доказывать, что Криденс не так понял свои чувства. Куда уж не так, если с момента, когда он смог стать на ноги после всех тех заклинаний в метро, Ньют — единственный герой его эротических снов и фантазий. — Не буду тебя мучить, — тепло отзывается Ньют, чувствуя его метания, — расскажешь как-нибудь, как будешь готов, — и пытается убрать руку, но Криденс тянется за ней и перехватывает в воздухе: — Стой, — он вздыхает, переплетает свои пальцы с пальцами Ньюта и, понимая, что иначе никогда больше не наберется смелости, выпаливает: — Поцелуй. — Не ударить, а поцеловать? — переспрашивает Ньют на удивление мягко и не выглядит удивленным. — Разреши мне посмотреть? Криденс, чувствуя, как жар начинает заливать уши и щеки, кивает и отпускает руку Ньюта. Тот кладет ладони ему на виски и прислоняется к его лбу своим. Уже от этого Криденсу становится так хорошо, что он пропускает момент, когда Ньют шепчет заклинание и, будто легким перышком, проходится по картинкам в голове Криденса. Они уже делали что-то подобное, когда он показывал мир с точки зрения обскура, но тогда это не было настолько… интимно. Он знает, что Ньют не будет смотреть больше, чем сам Криденс ему покажет, поэтому специально вытаскивает на поверхность самые горячие свои фантазии, чтобы сразу было понятно, какой он извращенец. Все происходит очень быстро, Ньют, покидая мысли Криденса, касается его лба губами. Прикосновение получается таким же воздушным, как и его присутствие в сознании Криденса, который подавляет в себе порыв потянуться вслед за отстранившимся Ньютом. — Открой глаза, — слышит Криденс шепот. Он не хочет видеть Ньюта сейчас, но послушно приоткрывает сначала один глаз, потом второй, смотрит из-под челки, удивленно понимая, что тот вовсе не выглядит рассерженным. — Ты же понимаешь, что это не любовь? — Ньют наклоняется к нему и приподнимает его голову за подбородок. — Но кто я такой, чтобы осуждать тебя за твою влюбленность и потребность в ком-то рядом? Я рад, что именно меня ты выбрал показать, как это может быть. Его зрачки вытесняют радужку, превращая ее в еле заметный светлый ободок. Криденс тонет в них, когда Ньют прижимается к его рту своим, разделяет с ним дыхание, ласкает губы, раздвигает их одним умелым движением языка. Кажется, Криденс ошибся насчет его неопытности, но разве это имеет значение, когда так сладко все замирает внутри? “Это не любовь”, — повторяет Криденс про себя. Становится смешно: какая разница, как это называть, когда Ньют тут, рядом. Горячий, светлый, нужный. Не прогоняет, прижимает к себе, гладит по спине, зарывается пальцами в волосы. Глотнув воздуха, Криденс тянется за еще одним поцелуем. Ньют — заботливый, умный, красивый, чистый душой, добрый — да просто замечательный. “А еще мой”, — думает Криденс и смеется, когда замечает высунувшегося из кармана рубашки Ньюта Пикетта, грозящего ему крошечным кулачком.