Сказочка о женском футболе...в Лукоморье

      - Ну что, всё хорошо запомнила? – Пушкин надел цилиндр и подал руку маленькой девочке в белом шарфике, той самой, которая так сильно переживала за исход матча на трибунах.       - Ага. – Она взяла самого лучшего дядю в мире его за протянутую руку. В силу разницы в размерах получилось взять только за три пальца, но и этого хватило, чтобы он заметил:       - Смотри, какая ты уже большая, а до сих пор думаешь, что сегодня Зло победило. Не стыдно?       - Не-а, не стыдно. Но, если ты говоришь, что не победило, значит, так оно и есть.       - Я и взял тебя с собой, чтобы ты увидела, что именно так оно и есть, а не просто верила мне на слово. – До начала ковровой дорожки и конца крыши над головой им уже оставалось всего ничего. – Потом будешь и детям, и внукам рассказывать. Они, конечно, могут тебе не поверить, но ты-то будешь знать, что все было точно так. Пора начинать, если кто не подготовился…       - То мы не виноваты! – Бойко закончила кроха в тот самый момент, когда они ступили на всеобщее обозрение.       Трибуны впервые с момента нокаута сватьи бабы Бабарихи изобразили что-то стоящее по уровню приветственного шума. Могло быть и получше, если бы тот же гостевой сектор был в теме, что его нужно генерировать при появлении Пушкина. Александр Сергеевич со своей сопровождающей останавливаются в нескольких шагах от пьедестала, разворачиваются кругом, лицом к главной трибуне, и «наше всё», жестом попросив тишины, начинает речь, которую перед своим первым символическим ударом по мячу, анонсировал как основную:       - Итак, уважаемые господа и дамы, сначала позвольте мне от души поблагодарить всех, кто наш сегодняшний день задумал, организовал и исполнил.       Пауза. Некоторые люди, жившие после Пушкина, могли бы сказать или подумать: «Здесь у меня в бумажке написано: громкие аплодисменты», у Пушкина же бумажки не было, а вот с аплодисментами получше: те, кто остались, стараются, втягивается в тему и гостевой сектор. Лишь Кощей не реагирует, даром, что вполне относится к тем, кто организовал. То есть, самому себе, мог бы…       - И позвольте теперь плавно приступить к самой приятной части сегодняшнего действа: чествованию наших замечательных во всех отношениях победительниц. Они, и я вместе с ними сейчас очень хотим, наконец, услышать от всех вас достойную и непредвзятую оценку их сегодняшней игры.       Присутствующие, несмотря на то, что они представляют собой наименее болезненно отреагировавшую на результат матча четверть всех, считают в своем большинстве этот тезис о замечательности во всех отношениях очень спорным, а кое-кто и определенно неверным, тем не менее, не оспаривают его, присоединяются. Не жалко, уж если сам Пушкин это провозгласил, их аплодисменты и приветственные крики вполне можно назвать искренними. С пьедестала в ответ улыбаются шире, некоторые весьма скептически, но зато все.       Для крохи, сопровождающей Пушкина, этот момент его речи является условным сигналом, чтобы развернуться к пьедесталу и рассмотреть вплотную всех тех, кого она считает Злом. Совсем вплотную не получится: уже сам пьедестал находится на уровне ее груди, и ей даже до колен никому из них не достать, несмотря на то что они все примерно одного роста, ниже среднего. Лучше рассматривать с некоторого расстояния. Та, которую награждать по задумке будет непосредственно она, стоит ближайшей к ряду бесят с наградами. На ней номер десять и повязка на руке. Лучше всего она ее, конечно, запомнила по забегу к их трибуне после забитого мяча, а вредный папа не дал ей как следует рассмотреть все до конца. Сейчас явно видно, что там куда помощнее, чем у мамы. А может, при награждении набраться смелости и попросить повторить, уж если такой шанс в жизни выпал? И этот самый главный дядя намекал же, что не злая она на самом-то деле…а вдруг? Она ловит себя на мысли, что действительно постепенно теряет всякий страх, меняя его на пытливый детский интерес, если не на что-то еще большее. Если прежде она очень боялась встретиться с кем-то из них даже взглядом, то теперь ей этого хочется, особенно от этой «десятки», но нет: она, как и ее ближайшие соседки смотрит сугубо на главную трибуну и головы к ней никак не склоняет. Ближайшие соседки…почему на них оказались майки ее любимиц? Она не видела ничего происходящего после финального свистка, поскольку вскоре после пропущенного пятого гола убежала тихо рыдать на какой-то уединенной лестничной площадке, до тех пор пока там откуда ни возьмись не материализовался Пушкин…пристыдил, объяснил, пригласил.       От напрасного ожидания взгляда вниз, на себя, у крохи уже устает шея, она практически вынужденно опускает глаза на свой уровень, им на ноги пониже колен. Преимущественно синие в кровоподтеках оголенные ноги девиц в белом впечатляют, ведь сама она горько плачет, если вдруг, играя, расшибет свои ноги едва ли на осьмушку от этого. Она чувствует, что проникается к ним состраданием и уважением, а ведь в своих недавних рыданиях ей ох как хотелось прибить ту из них, которая, казалось, окончательно поставила крест на ее сегодняшней вере в победу Добра. Затем ловит себя на мысли, что она и не определит, которая из них то была, ведь различала она их со своего места лишь по цифрам на спинах, а сейчас они одеты в другое. Что это действительно они, можно понять по их странным прическам, но вот кто из них кто, уже не поймешь. Или попробовать? Не скажешь же, что они одинаковые…       Но от этого отвлекают отдельные внезапно услышанные слова с другого фланга пьедестала: кто она…дочь его…сюрприз…да ну, брось…С трудом поднимая взгляд в ту сторону она, наконец, находит ответные, и сразу несколько: игроки, уже разменявшие бальзаковский возраст, ей заинтересовались больше, чем пушкинской речью. У них у всех откровенно некрасивые лица, но взгляды вполне приветливые. От обладательниц красивых лиц таковых можно и не дождаться, для них ее пока что просто нет.       - Не буду скрывать, мне несколько неловко видеть сейчас столько образовавшихся пустот на трибунах, - продолжает тем временем Александр Сергеевич, - но, с другой стороны, можно рассчитывать, что сейчас с нами совсем не осталось тех, за чье поведение по ходу игры мне было очень неловко. И особо рад среди этих пустот видеть некоторых игроков уступившей команды, которые также подарили нам много прекрасных игровых моментов. Что ж, сегодня кто-то должен был проиграть, чтобы кто-то выиграл. Вот некоторые допускают, что в такой день выиграло на самом деле Зло. Есть такие? Отзовитесь!       Отозвался Кощей, а как же. И всё. Если и были ещё такие, то они предпочли не высовываться.       - Что ж, в Кощее я не сомневался, а что касается остальных, то вот встретил сегодня одну маленькую красавицу, солидарную с ним, и оттого очень-очень печальную. Надеюсь, от ее печали уже остаются одни не самые приятные воспоминания, тем более, что сейчас она станет непосредственной участницей сегодняшнего праздника.       Кроха сделала один реверанс в сторону главной трибуны, второй в сторону команды-победительницы на пьедестале. Что ж, взгляда «десятки» она дождалась, изучающего такого, со склонением головы чуть вбок. После кивка Александра Сергеевича она уверенно берет у дальнего от пьедестала бесенка наградной комплект. Это для нее совсем нелегко, даже обычный, не MVPшный букет просто о-го-го. Составители букетов создали шедевры, достойные царственных рук тех, кто взять их по факту не смог. Стало быть:       - Первый наградной комплект наша маленькая красавица вручит, конечно же, той, которая жаждет его больше других, капитану наших победительниц!       Первым делом, кроха избавляется от букета, ведь Пушкин не говорил, что начинать надо с медали. Букет куда тяжелее по весу, но от медали, как оказывается, избавиться весьма проблематично: она и в прыжке не может достать до склоненной головы севшей на корточки мачехи, вот незадача!       - Вот тебе, Фарлаф, новые яркие краски сегодняшнего дня, - замечает Кот Ученый, когда указанная незадача разрешена капитаном сборной Зла путем взятия девочки на руки.       -Ну что я могу сказать: ай да Пушкин! Это же все у него в уме.       И даже больше. Кроха из своего нового положения не только вешает мачехе медаль на шею, но и повязывает ей на запястье (поскольку для шеи взрослой женщины он явно маловат) свой маленький белый шарф.       - У остальных есть большие, у тебя пусть будет хоть этот маленький. Он поможет тебе не быть злой, если раньше ты такой была.        Опустив кроху на место, мачеха поднимает с пьедестала свой букет, быстро выбирает из него один цветок и протягивает в ответ:       - Он поможет тебе верить, что я не буду больше злой.       Стадиону нравится, хоть они и не слышат, о чем конкретно разговор. К аплодисментам присоединяются также и все остальные игроки и тренера сборной Добра, вышедшие к этому моменту из раздевалки, или где они там еще пребывали. Мачеха, судя по выражению лица, тоже вполне удовлетворенная, что случается с ней крайне редко, возвращается в шеренгу, а Пушкин интересуется у своей маленькой помощницы:       - Ну что, может, будешь продолжать?       Это изначально не предлагалось. Крохе очень даже хочется продолжать, но она реально чувствует себя для этого слабой и уставшей. И если каждая из них вот так выделит ей по цветку, она букет из них еще, чего доброго, после всех вручений, и до кромки поля не донесет, вот это будет номер!       - Я, честное слово, хочу, очень! – Обращается она к стоящим на пьедестале. – Но боюсь, что не справлюсь. Я еле-еле смогла эти цветы удержать. И… вы все такие же холодные?       - Давай, дерзай, и всё узнаешь. – Мачеха, надо заметить, перед тем, как взять на руки, предупредить справилась. Сейчас ей вдруг тюкнуло в голову, что Александр Сергеевич специально сам не стал награждать ту, которую в свое время не захотел и оставлять в живых. Ей бы хотелось, чтобы по этому делу компанию с ней разделил хоть бы еще кто один, а лучше все. Но, понятное дело, она предполагает, а Пушкин располагает. Кроха уточняет у него, сможет ли она остаться и наблюдать, если непосредственно сама продолжать не будет, и, получив утвердительный ответ, отбрасывает сомнения. Под несколько недовольным взглядом мачехи Александр Сергеевич со следующим наградным комплектом переходит на противоположный конец шеренги и с соответствующим голосовым комментарием презентует его старейшему игроку и мудрому тренеру Наине.       - И это значит, что Александр Сергеевич сделал другой выбор в плане лучшего игрока сегодняшнего матча, нежели наш гость Елисей. Может, он сделает новое предположение на этот счет? – Кота Ученого этот вопрос уже долго беспокоит, по крайней мере, на словах.       - Не буду оригинальным, здесь мой фаворит №36. Не знаю, как ее звать, даже затрудняюсь сказать, сейчас она стоит ближе к центру или к краю. Отсюда видно как-то не очень по сравнению с нашей тренерской позицией. – Королевич в этом вопросе проблем также не испытывает.       - К краю. А звать ее, как и твою собственную жену, никак. Что-что, а имена собственные наш Александр Сергеевич нередко, м-ррр, жадничает. Ты можешь считаться счастливчиком в этом плане.       В этом вопросе проявляет солидарность с Елисеем и мачеха, когда, вновь прижавшая ее к себе рукой в шеренге, ткачиха определенно тянется носом к букету.       - На, на, на, - подсовывает та, - махнем на твой, не глядя?       - Ты мне льстишшшь.       - Просто не сомневаюсь в тебе!       Дальше у пьедестала можно услышать, как Наина просит Пушкина передать при встрече какому-то Финну, что сегодня у нее в жизни первый счастливый день, который можно считать следствием его долгих домогательств. В конце концов, вот таким образом получилось самореализоваться, слепив из того, что от тебя, Сергеич, было, команду, которая в кои-то веки дала перца непобедимому Добру. Для Пушкина эта просьба также банальна и предсказуема, как и сам факт нахождения здесь именно этой команды, он бы действительно крайне удивился, если пришлось награждать сборную Добра. Таких сюрпризов Лукоморье ему еще не преподносило, не преподнесло и на этот раз.       Следующий комплект наград уходит в хозяйственные руки старухи-рыбачки. С одной стороны, и немало у нее набралось всего, особенно если вспомнить ее личный вклад в итоговый результат, с другой стороны, всё в битое корыто уместится, и ещё много места там останется. А в хозяйстве толку не больше, чем от того корыта, если только не удастся эту медаль хорошо продать. Ей не осознать огромной для Наины и мачехи значимости дачи перца непобедимому Добру. Тем более, что сама не давала, только получала.       - Чай теперь твоя душенька довольна? – Лукаво, но достаточно прямо интересуется Александр Сергеевич, и при этих словах лицо старухи приобретает оттенок схожий с цветом футболки ее соседки Наины. Она практически уверена, что находящийся где-то на трибунах муженек, прошедший на стадион бесплатно сразу по нескольким критериям, эту фразу там про себя уже несколько раз повторил, а по ее возвращении домой, естественно, это первое, что она услышит. Мертвая подруга по команде, кажется, недавно советовала не верить в котлы после смерти? Что ж, она верит немного в другое: что черти будут у нее интересоваться довольством душеньки по поводу и без повода по нескольку раз за…час? Хоть бы не за минуту.       На этом, третьем по счету награждении, шеренга из игроков разваливается, ведь тем, кто не с краю, теперь нужна одна свободная рука для букета. По совету Наины все уже награжденные делают шаг-другой назад. Остальные же продолжают стоять в обнимку. Следующая по порядку вроде бы сватья баба Бабариха, однако Пушкин в этот момент выдергивает из шеренги одно из двух центральных звеньев, попадью. Кот Ученый считает и комментирует в эфир, что это абсолютно очевидное действие. Счастливая пышечка со своими букетом и медалью отступает на второй план под комментарий Александра Сергеевича:       - А боялась-то как, боялась футбола этого, что, не так разве?       - Выяснилось, что вместе – не страшно, - улыбается и машет в ответ та.       Прищуренный взгляд Александра Сергеевича уже обращен на остающихся троих:       - Ну вот и всё, как в старые добрые времена.       - Ключевое слово здесь «добрые», а сейчас у нас времена «злые». Нет, не всё, Александр Сергеевич, самого главного не хватает: его величества. Давай покличем его, вон он, у заднего прохода, не к лицу ему там стоять.       Пушкин игнорирует, обращаясь к своей маленькой помощнице:       -Может, уже отдохнула? Последний раз предлагаю вручить еще один комплект.       Та застенчиво мнется, в то время как ткачиха и сватья баба Бабариха свободными руками делают жесты в направлении Салтана: давай сюда, к нам! Самодержец вряд ли догадывается, что эти жесты обращены к нему, но оно и к лучшему. Узнав, что позволено вручить только сейчас и только пожилой даме в фиолетовом, кроха отказывается. Что ж, «наше всё» дважды не упрашивает, пятый по счету комплект уже у него в руках и готов обрести свою обладательницу, но скользнув взглядом по сестрам, Пушкин не может не отметить и не прокомментировать того факта, что они демонстративно, «как в старые добрые времена» закрыли по одному глазу.       - Нет, реально детский сад, с царем не выгорело, так…       - Это называется пер-фор-манс, - нараспев произносит повариха, так и не открывая глаз, - в поддержку нашего замечательного вратаря при ее награждении. Ей же ваше Добро «сливу» опять посадило реальную, и побольше, чем тогда, заменять даже пришлось…       - Так, моя маленькая красавица, после окончания нашей торжественной церемонии, ты берешь вот этих великовозрастных крох за ручки и ведешь в свой детский садик: там они у вас поучатся, как надо себя вести на таких церемониях, а сами, может быть, поучат вас играть в футбол. – Пушкин предпочитает разговаривать с реальной крохой, а не теми, кто таковыми прикидывается.       - Вот так и получается: детям за нас наобещают чего-то, а когда оно не выходит, мы и становимся для них Злом.       Пушкин оборачивается и шутливо грозит великовозрастным крохам пальцем:       - Но-но-но! Я четко сказал: «может быть». А наобещали у нас как раз вы - на весь мир и с три короба. Вот ты, - Пушкин указывает на ткачиху, - не представляла никогда, что было бы, повели я Салтану остановить выбор на тебе? Как бы исполняла, чего наобещала?       - Э…ну…этого…       - Вот и давай, думай. И, ты, сестра, вместе с ней. Пока буду награждать вашего замечательного вратаря.       А замечательный вратарь опять и в который раз по своей «доброте душевной к девицам неблагодарным» молвит перед Пушкиным слово за них:       - У них навряд ли есть, чем думать, а вот я, у которой определенно есть, обращаю внимание, что та, на которой ты Салтану повелел выбор остановить, свое обещание разве выполнила? Неужели на самом деле богатыря родила?       - Так ты, стало быть, ко мне в претензии по поводу, что именно ей, а не им, я повелел опростоволоситься со своим обещанием? - Александр Сергеевич вновь лукаво так прищурился.       - Да-да, это у нас нечем думать, светла сватья, ну никак не можем вместе с Александром Сергеевичем причислить его к категории богатырей, только такой могучий ум, как твой, может еще сомневаться, пытаться…- Повариха устремляет взор к небу, возможно ища там подсказку, как достойно перед Пушкиным закончить мысль, но сватья баба Бабариха, уже принявшая свой букет, перебивает, обращаясь к нему уже не по поводу обещания царицы, а их самих:       - Ты объясни мне, темной пожилой женщине, что же эти двое все-таки такое? На самом деле, что ли, твердо и правильно идут по пути исправления, и мне надо бы пример с них брать? Мне что-то кажется, может и вправду по темноте моей, что все это у них сугубо показное, и, на самом деле, они то ли полные дуры, то ли просто издеваются надо всеми за редким исключением, а надо мной, так особенно, для чего сегодня у них раздолье. Медальку свою не вешать можешь, объясни только!       - Мудрено твою просьбу выполнить, ибо не то, что я, у нас даже самые умнейшие мужи не могут сказать точно, что же такое есть женщина. Недоступна нам суть сего создания.       Сватья только головой покачала, отступив назад со своими наградами, а сестры просто как бы засветились изнутри, видно, сочли за комплимент. Пушкин вместе с предпоследней медалью уверенно берет в руки последний из обычных букетов. Что ж, сейчас у этих двоих есть реальный шанс на чудо, пусть и маленькое, зато увидят его многие. И можно будет сказать, что они превзошли ожидания не только футбольных зрителей, но и его самого, их литературного родителя.       Кроме Пушкина, есть на стадионе как минимум еще один персонаж, который это предвидит, после того как сестры остаются вдвоем, - тот, который самый ученый:       - Сейчас смотрите очень-очень внимательно: должно, вернее, не то, чтобы должно, может произойти…что-то задуманное Александром Сергеевичем специально напоследок. Если предыдущие награждения начинались с букета, то это начнется с медали.       - А что, если нет? – Фарлаф успевает втиснуть свое сомнение в учености Кота в достаточно короткий временной интервал.       Кот, в свою очередь, уже ответить не успевает, поскольку начинается. Именно с медали.