● ● ●
Тони думал, что после Пеппер хуже не будет. Он уже не молод, он стал более разборчив в связях, а поцелуи для него теперь — смертный грех и табу, которое ни в коем случае нельзя нарушать. Но которое нестерпимо хочется нарушить. И боже. С кем? С мальчишкой, который годится в сыновья. С ребенком, который берет на себя больше, чем способен вынести. С Питером Паркером, который просто взрывает мир Тони. В самую первую встречу Тони на ум приходит непомерно пошлая и глупая мысль: наверное, с губ Питера финиковый кекс гораздо вкуснее. Мысль удивляет самого Старка, настолько, что тот на долгих — непозволительно долгих — несколько секунд застревает взглядом на губах мальчишки, не в силах что-то сказать. И с каждым днем становится только хуже. Тони знает, что ему нельзя. Тони знает, что он просто не имеет права поддаться очередной глупой симпатии и потерять самое важное, самое ценное, что у него еще осталось, — собственную жизнь. И ему даже плевать на то, в кого он влюблен. Плевать. На его душе есть грехи пострашнее такой мелочи. Но в тот момент, когда Тони кажется, что все, хуже не станет, судьба наконец перестала его изводить, вселенная делает новый выверт, от которого у Тони — у Тони Старка, короля самоконтроля, — перехватывает дыхание. Запястье Питера — чистое, белое. Девственное. И осознание, что к мальчишке еще никто не прикасался, что никто в этом мире не знает, каковы его губы на вкус, сводит Тони с ума. Желание поцеловать его просто раздирает изнутри, будто выгрызает путь наружу, кромсая ребра в крошку, в пыль уничтожая выдержку и терпение. И спустя несколько недель внутренней мясорубки, изо дня в день прокручивающей душу Тони Старка, у него больше не остается сил на то, чтобы думать об этом. Будь он моложе, он бы что-нибудь сделал. Дорожи он мальчишкой поменьше, он бы что-нибудь сделал. Но все, что он делает в итоге, это выпивает вечернюю порцию виски и всеми силами — их остатками — гонит образ Питера из головы.● ● ●
Тони кажется, что падать уже некуда, когда при взгляде на Питера внутри что-то отзывается тянущей болью. В этот момент Тони думает, что ему плевать: даже если Паркер окажется десятой — последней — фатальной — звездой, он будет самой яркой и запоминающейся из всех. Тони готов столкнуться с последствиями лицом к лицу. Тони готов, черт возьми, умереть, если последним, что он будет знать, будут губы Питера. Но в мире есть вещи, к которым Тони не готов. Их много. Они убивают. И одна из них — звездочка, чернеющая на бледной коже Питера. — А ты, я смотрю, времени зря не теряешь? — саркастично, в своей манере, замечает Старк, кивая на метку. В мастерской кроме них никого, а потому повисает давящая тишина. Тони слышит, как напряженно — обиженно? — пыхтит Питер, и ему смешно. Смешно и отчаянно больно. — Так получилось, — отвечает наконец Паркер. Это звучит как оправдательная речь, и от этого Тони только смешнее. Он что, оправдывается? Перед ним? — Не объясняйся, мне-то какое дело. Просто будь поаккуратнее. Питер молчит, но Старк чувствует его взгляд на собственном запястье, а потому поправляет манжету рубашки, опуская чуть ниже, и возвращается к работе. Питер до конца дня не произносит ни слова.● ● ●
Раньше Тони думал, что если он будет знать, что у Питера что-то складывается — или не очень — на личном фронте, то ему будет легче. Но проходит пара недель с того момента, как на запястье мальчишки появляется звездочка, и легче Старку не становится. К моменту, когда Питер объявляется в его башне, взъерошенный и перепуганный, у Старка — на этот раз окончательно — кончаются силы терпеть все это дерьмо. Он устал, его откровенно злит собственная не сходящая на нет привязанность. И сейчас Питер — последний, кого он хочет видеть. Но тот даже не ждет, пока Старк спросит его, в чем дело. Он рассказывает сам: — У меня, кажется, что-то с паутинометами не так, — заполошно тараторит он. — Я был на крыше, наверху, перебирался с дома на дом. И на середине пути оба перестали выпускать паутину. Оба! — восклицает Питер. — Потом, правда, вроде заработало. Но, мистер Старк, вы можете посмотреть, что с ними не так? Я боюсь, что если влезу сам, то все станет только хуже, и… — Раздевайся, — перебивает его тираду Тони. Питер смотрит на него удивленно. — Костюм снимай, как я еще смогу посмотреть, что с ним не так? Его голос звучит ровно, хотя на самом деле внутри — снова мясорубка, которая волнением за этого безбашенного пацана просто перемалывает его в порошок. Волнение и какая-то нездоровая нежность не дает рационально мыслить, хотя Тони очень старается не сломаться и не прижать его к себе, стиснуть в объятиях и дать понять, что Питеру стоит беречь себя хоть иногда. Хотя бы разнообразия ради. Хотя бы, черт возьми, ради Тони. Питер выпутывается из костюма, дрожащими пальцами жмет на кнопку, неслушающимися руками стягивает рукава. Тони протягивает ему лежащий на диване плед и отправляет его на кухню, прося Пятницу помочь мальчишке приготовить какао, чтобы тот успокоился. Когда Питер выходит из мастерской, Тони шумно выдыхает. Он усмехается: нет, ну не в его возрасте такие волнения и влюбленности. Куда только лез, старый дурак, когда не заставил себя разлюбить еще в самом начале. Что теперь со всем этим делать? Тони берет себя в руки только спустя долгих, кажущихся вечностью пять секунд. Сердце в ребрах все еще бьется непозволительно быстро и сильно, но он уже может взять в руки костюм, кучей лежащий на диване, и попытаться понять, что же не так с шутерами. И только он окончательно погружается в механизмы и шестеренки, как дверь мастерской отъезжает и на плечи сзади ложатся теплые ладони. — Не подходи ко мне со спины, — говорит Тони. Ладони не исчезают, и он чуть поворачивает голову. Питер смотрит на него одновременно смущенно и дерзко. Тони возвращается к прежнему делу. И ему было бы интересно, что происходит, если бы он не был вымотан до предела и до последней частички перемолот на собственной внутренней мясорубке. — Мистер Старк, — нерешительно начинает Питер, но Тони не спешит ему помогать. Все, чего он сейчас хочет, это чтобы руки Питера исчезли с его плеч. И чтобы за ними — следом — исчезла нежность, которую он испытывает к этому мальчишке. Пауза затягивается. Тони усмехается, не отрываясь от своего занятия. — Договаривай давай. Мысли я читать не умею. — Можно я вас поцелую? Тони вздрагивает. Внутренне. Внешне — он только откладывает отвертку и шутер и слегка поворачивается к Паркеру. — Это с какой радости? — Я сегодня чуть не умер. Знаете, имею право, — с готовностью поясняет Питер. Тони смешно. Смешно и отчаянно больно. — Имеешь право, значит? — подначивает Тони. Питер кивает. И целует, больше ничего не говоря и не спрашивая. Тони чувствует не облегчение и даже не удовольствие — все его существо содрогается от первобытного ужаса, которым наполнено это мгновение. Тони страшно. И это отвратительно. Краем сознания он чувствует легкое жжение на запястье и думает, что это конец. В это мгновение приходит и облегчение, и удовольствие от поцелуя с тем, кого давно хочешь. Питер целоваться не умеет, но от этого только в разы приятней — знать, что ты почти первый у него. Тони усмехается и смотрит на свое запястье. Что ж, если это его последние минуты жизни, то стоит сказать что-то такое, что потом войдет в историю. Иначе ведь нельзя. Он же Тони Старк. Но на запястье по-прежнему девять звезд. Девять звезд и одна тонкая полоска, кругом обходящая весь рисунок и соединяющая метки меж собой. Тони поднимает взгляд на Питера. Питер улыбается, теперь уже не смущенно, а только дерзко. И снова целует первым. На этот раз Тони отвечает, касаясь губ так, как давно мечтал. И в момент, когда с плеч Питера спадает плед, Тони притягивает мальчишку ближе к себе. Теперь можно. Теперь не страшно. Теперь не смешно. И — самое главное — не отчаянно больно.