Эта белая, белая лилия

Легкими росчерками лезвия по белоснежной коже. Оглушающий хруст разрываемых ножом клеток. Крик, поселившийся за ребрами, пронзительный и неслышный одновременно, так и не сорвавшийся с ошметков искусанных в лоскуты губ. Как он опустился до такой жизни?.. Капли прозрачной воды вперемешку с черной краской вниз, по бледным щекам. Отчаянные глаза в отражении, чужие, бездонные, под длинными ресницами, ненавистные. Если бы он мог хоть что-нибудь изменить, что бы сделал тогда? А витиеватые алые линии ложатся друг на друга, как будто так и надо, сплетаются в диком безрассудном танце, нет, безудержной пляске. Пальцы крепко держат тонкий лепесток лезвия, не дрожат. Уверен настолько, что готов пожертвовать частью себя, буквально. О плиточный, влажный пол ванной комнаты вдребезги разбиваются тяжелые красные капли, расцветая кровавыми цветами. Вы когда-нибудь видели, как плачут лилии? Эти воздушные создания природы, прозрачные почти, нежные, как тонкий слой первого в новом году снега, мелкой крошкой накрывшего асфальт. Их целомудренная красота никак не вяжется с мужским именем рядом - Ким Тэхён, а слезы соленые, как кровь. Ни с чем не спутать, и не обмануть. Парень. И Чонгук захлебывается собственными стонами, душит отвращение, волнами расползающееся по телу от левой ключицы. Он не хочет, не принимает, он бесится, крошит собственным затылком стену позади себя, слизывает отчаянно горячие дорожки с губ, потому что они причиняют боль. Все, черт возьми, причиняет боль, и больше всего это блядское имя на самой косточке изящной вязью. А сверху - полосы бесконечных шрамов. Он не может этого больше выносить. Его лилия потеряла почти все свои лепестки. В дверь снова колотят, еще немного, кажется, и сорвет с петель. Вопли за ней приглушенные, но только слегка. Чонгук запрокидывает голову и бессмысленно улыбается, прислушиваясь. Интересно, что будет, если его родители, поставившие уже давно жирный черный крест на безвозвратно рухнувших отношениях, узнают, что их сыну суждено быть не с какой-нибудь миловидной девочкой, а с парнем? Поубивают ли они друг друга? Потому что Чонгук готов. Он хочет выдрать эту проклятую лилию с корнем из своего тела, разметать ее сочащиеся вином и болью лепестки по зеркалу, впечатать вечной татуировкой в побелку, кирпич, бетон... Да куда угодно. Лишь бы подальше. Вода так и шумит в раковине. В соседней комнате так и надрываются глотки. Чонгук так и улыбается, соскребая бритвенным лезвием предпоследний лепесток со своей ключицы, игнорируя тупую обжигающую боль, почти агонию. Его сердце бьется ровно, потому что он уже знает, что ему делать. Звонить Намджуну. И если бы еще один, чуть постарше, знал, что его ждет, то вскрылся бы немедленно. Он сидел безмолвно в ледяной воде до краев наполненной ванной, прямо в одежде, и сжимал разошедшиеся уже трещинами виски дрожащими ладонями. Это началось несколько часов назад. От белоснежного цветка на его теле осталась пара лепестков и едва заметные контуры тех, что когда-то цвели надеждой. Но его предназначенный, очевидно, так люто его за что-то ненавидел, что избавлялся от связи с ним методично, с хирургической точностью. Ким Тэхён отвлекся в очередной раз на полоснувший вспышкой острой боли порез, коснулся пальцами струйки крови на груди, глубоко вздохнул и скользнул в воду с головой. *** Поединок обеспокоенных карих глаз с уставшими, опустошенными и почти черными. Вторые выигрывают по умолчанию. Высокий парень в белоснежной футболке и светло-голубых джинсах рисуется в чонгуковом воображении ангелом-избавителем. И вот - деньги на столе, а пальцы нетерпеливо вертят крошечный пузырек концентрированной щелочи. Сердце покалывает немного - Чонгук боится все-таки, и не двигается с места, сверлит бутылочку тяжелым взглядом и на вопрос Намджуна о том, уверен ли он в том, что собирается совершить, лишь кивает головой. Выходит за дверь, вдыхает воздух, пропитанный повеевшей издалека свободой, и идет вприпрыжку почти, скорее, еще скорее, сжимая заветное избавление рукой, спрятанной в кармане куртки. И не замечает, как толкает человека. А потом еще одного. И еще. Нынче много гуляющих на улицах, тех, что друг для друга как мотыльки и зажженные фонари в ночи. Маяки, обвитые врожденной связью, сияющие лишь в паре. Чонгук сводит брови и скидывает растрепанную челку на глаза, прячась от этого праздника жизни. И почему у него не может быть как у всех? Хотя... Нет, лучше не надо. Если все будет так же, как в его семье, то - нет, спасибо. Очередное плечо цепляет остро, Чонгук чувствует, почти до синяка пробирает, неслабо. И он даже прикрикивает что-то отошедшему на пару шагов, как тот вдруг оборачивается. И Чонгука парализует. По-осеннему теплые глаза, молочный шоколад и карамельный маккиато... Выбеленные до истинного бумажно-белого оттенка волосы путаются в ресницах от ветра... Чонгук не верит в то, что ясно, как на ладони. Перед ним Ким Тэхён. Во плоти. И с вежливым недоумением на приоткрытых губах. Ненависть и желание, желание и ненависть. Чуть ли не рукой за глотку Чонгук оттаскивает себя подальше от предназначенного, и ошалело дышит, словно только что поезд на полном ходу остановил. Только не сейчас, когда он решил покончить со всем этим безумием. Оглядывается - тот все еще стоит в полном непонимании. Ему же лучше. Хоть бы не понял, хоть бы не догадался... Хоть бы не озарило. Единственное,что остается - повторять, как мантру, и уповать на чужую глупость. Чонгук заруливает в ближайший молл, больше всего в жизни боясь передумать. Кто решил за него, чье блядское имя ему впечатать в кожу? Кто, мать их, распорядился его жизнью вот так? Верх опрометчивости. В здешнем туалете белая плитка без единого изъяна, и огромные зеркала, отражающие все недобрые помыслы, засасывающие в бездну водоворотами. Крышка летит на пол, пальцы оттягивают ворот футболки, губы сжимаются решительно в тонкую полоску. Воздух со свистом прямо в легкие - монетка в воздухе. И Чонгук стремительно переворачивает склянку. Монетка упала. Кожа шипит и плавится, пузырится разбитыми надеждами, исходит ядовитым отчаянием, а в голове - струной единственная мысль: "За что?.." Чонгук открывает зажмуренные от агонии глаза и ошарашенно понимает, что это была не его мысль. А того, который Тэхён. Не сложившаяся пара. Билет, которому не суждено стать счастливым. А снаружи - переполох, крики, паника. Практически ослепленный, парень пробирается к выходу, зажимая окровавленную ключицу футболкой. А там, на холодном полу, сломленный, растоптанный своей второй неудавшейся половинкой Тэхён. Лежит, закатив глаза, и хрипит в агонии. Вся правая половина груди пропитана алым цветом, и еще немного шея. Шел за ним, до последнего надеялся, ждал признания, пусть и не самого теплого, хотя бы оттенка симпатии в черноволосом незнакомце... Но Чонгук не оправдал надежд. Чонгук просто этого не умеет. Он крадется, боясь создать еще больше шума, присматривается издалека. Глубоко внутри, потерянно трепыхаясь, словно пичужка в клетке, бьется жалость. Ему действительно становится жаль, постепенно, не сразу. С каждым все более и более коротким вздохом красивых, почти что идеальных губ Ким Тэхёна, неправильность произошедшего просачивается сквозь мельчайшие поры, с каждым крохотным шагом желание взять хотя бы за руку накрывает штормовыми волнами, и Чонгук ломается, падает на колени рядом с бьющимся между жизнью и смертью парнем, касается осторожно его щеки. И спрашивает себя - интересно, а что будет, если он просто возьмет и попробует жить дальше с этим выбором? Что, если он, Чон Чонгук, попытается идти не по дороге жестокости, которая развела в разные стороны его родителей, а решится на заботу и любовь? И он с искренним любопытством трогает невесомо прохладную кожу на тэхёновом плече и замечает крошечные электрические разряды прямо в подушечках своих пальцев. Вокруг столпились любопытные зеваки, ропочут что-то, но это все лишь фоновые помехи. Все неважно. Чонгука уже ничто не может отвлечь от рассматривания белоснежных лепестков в разрезе чужой рубашки, распустившихся поверх зарубцевавшихся уже ран. Чонгук засматривается на это волшебство так увлеченно, что не сразу замечает по-осеннему теплый взгляд снизу вверх, блуждающий по его лицу. Говорят, нет такого цветка, что был бы красивее только-только распустившейся лилии.