Искалеченное сердце

– Нет, прошу тебя, нет, нет, нет, – Жан прижимал к себе товарища, истекавшего кровью, и лихорадочно смотрел вокруг, словно пытаясь найти что-то жизненно необходимое в окружавших их обломках камней и руинах бывших зданий. – Всё будет хорошо, слышишь меня? Ты меня слышишь? – Жан, пожалуйста, – каждое слово давалось Марко с трудом, но он из последних сил пытался сохранить спокойствие в голосе, ради своего лучшего друга, – я ведь не лишился... кха... слуха. Было удивительно то, как Ботт умудрялся поддерживать едва тлеющий уголёк жизни в слабеющем организме, не то что говорить. С такими ранами умирают болезненно, но быстро, а ему предназначено погибать долго и мучительно, к тому же так глупо. Где справедливость? – Ты можешь ходить? Чёрт, конечно же нет, я понесу тебя, только приподни... – Жан. Это не спасёт. Всё не в мою пользу, ты это знаешь, – Марко медленно повернул голову, насколько ему позволяло положение, и посмотрел на едва сдерживающегося от слёз Кирштайна со всей теплотой, которая таяла, будто тонкий слой льда в солнечный весенний день. – Что ты такое несешь? Ты поправишься, тебе поставят протез и потом мы вместе пойдем в военную полицию, как и хотели, только ты и я! – парень просто не хотел верить в то, что у его друга оторвана не только рука, но и как минимум половина грудной клетки, из которой коряво торчали переломанные рёбра и едва шевелящееся лёгкое, а наполовину обезображенное вечнушчатое лицо бледнело на глазах из-за невероятно быстрой потери крови. –Прости, у меня осталось не так много времени, – в глазах Марко мутнело, и даже образ Кирштайна стал расплываться, подобно солнечному отражению в воде. – Я давно хотел сказать, что... – фраза прервалась хриплым кашлем, отчего сгусток крови упал на и без того испачканную белую рубашку, лохмотьями свисающей на месте правого плеча. – Ты гораздо сильнее кого-либо. Не дай им сломать себя. – Марко, я... –Я не договорил, – Ботт попытался улыбнуться, как и раньше, но не смог, от беспомощности цепляясь за руку товарища. – Я люблю тебя, Жан Кирштайн. Спасибо, что не даёшь мне погибнуть в одиночестве. Вместе умирать не так страшно, – крепкая хватка парня ослабевала, а дыхание становилось всё тише и тише. – Я знаю про твои чувства, дурак, мы ведь друзья, – Жан едва заметно покачивался из стороны в сторону, пытаясь не лишиться тех мелких крупиц надежды, что поддерживали его в относительно здравом уме. – Никогда бы не подумал, что скажу это вслух, но я не смогу без тебя. Ты многое для меня значишь, и я не хочу отпускать тебя вот так просто... Глупо с твоей стороны надеяться на подобную откровенно глупую гибель, а? Я ведь не дам тебе сгинуть. Марко?! Всматриваясь в остекленевшие в одно мгновение карие глаза, Кирштайн искренне надеялся увидеть в них крохотную искорку, но не находил ничего, кроме всепоглощающей пустоты. Безграничной, безжизненной и безжалостной. Мучения его друга были окончены, а внутри самого Жана что-то переломилось. Его окутала режущая, подобно острым клинкам, тишина, в которой всё застыло. А потом раздался одинокий истошный крик. Одному лишь дьяволу известно, насколько громким был тот вопль, преисполненный болью утраты, но, казалось, он способен разрушить все стены к чёртовой матери. – Эй? Эй?! Просыпайся, мать твою! Кирштайн, очнись! – Жан резко распахнул глаза и увидел перед собой заспанного и хмурого Эрена, который рявкал на него, пытаясь привести товарища в чувства и периодически дергая за плечи. Судя по всему, на дворе стояла глубокая ночь, а всё это был лишь один сплошной кошмар. Страшный сон, которого не существует в реальности. Сейчас он пошлёт Йегера куда подальше по давней традиции, повернёт голову и увидит осуждающий взгляд Марко, живого и такого доброго, пусть и сонного. Вот, прямо сейчас! Но всё, что суждено было узреть разведчику – обеспокоенные и сочувствующие взгляды парней, разбуженных очередным плохим сновидением их друга. Все с пониманием относились к подобному, ибо у каждого были собственные личные трагедии. Коротко кивнув Эрену в знак благодарности, Жан лёг обратно с мыслью, которая калёным железом была выжжена в его разуме в тот злополучный день, во время церемонии погребального костра, и которая вновь и вновь не будет давать спокойно заснуть ночью, жаля и без того израненное сердце. «Он погиб в одиночестве, так и не узнав, насколько сильно ты дорожил им и как много он значил для тебя.»