Шелковые драконы, шелковые перчатки

Перед отплытием в Европу Грейвз пригласил Тину и Квини в ресторан, в белоснежном смокинге он цвел как роза между серебряной, как луна, Тиной, и золотой, как солнце, Квини, у которой глаза горели ярче пикси, паривших под потолком в разноцветных сетках. Швейцар открыл дверь, и Грейвз сделал изящный шаг в сторону, пропуская их вперед. Это был первый выход в свет в качестве невесты. Тина могла не поворачивать кольцо камнем внутрь и не натягивать на него перчатку, она надела его поверх перчаток, тех, которые Грейвз прислал им с Квини накануне, пару белых и пару черных, из сияющего белизной шелка и торжественного, смоляного бархата. – Они прелестны, Персиваль, – Квини разглаживала перчатки, и, каждый раз когда она называла Грейвза по имени, Тина не понимала, как у нее это выходит так легко, как будто бы самый грозный аврор Нью-Йорка всегда был ее свояком. – Но вы разве не думаете, что сюда бы подошли золотые обсыпные или со стеклярусом, знаете, как выставляют в галантерее мадам Смиллы? – У вас яркое платье само по себе, – метродотеля в дверях не было, и Грейвз остановился у стойки. Тина замедлила шаг, нервно поправив волосы, в волосах у нее была красная роза, а у Квини – чайная. – Яркие перчатки больше подходят к гладким платьям, а однотонные – к платьям с отделкой, как ваше. – Вы знаете толк в моде, – восхитилась Квини, усаживаясь на табурет. Она положила ногу на ногу и принялась покачивать носком в такт музыке, отбивая ритм пальцами по стойке. Подол платья пополз вверх, обнажая плотную полосу чулка рядом с защелками пояса, немногим ниже бедра. – Квини, – зашипела Тина сквозь сомкнутые губы, но Квини ее не слышала, улыбаясь официанту, который нес одновременно бокалов двадцать шампанского, все они парили вокруг него в несколько кругов, которые начинались у талии и замыкались над головой. Засмотревшись на Квини, он начал запинаться на ровном месте, бокалы закачались, и первые ряды гостей окатило брызгами. – Квини, – Тина хлопнула ее по коленке и Квини наконец-то повернулась. Взгляд у нее был рассеянный, она как будто бы смотрела сквозь нее. Бармен разливал напитки, а к Грейвзу, облокотившемуся на стойку, уже спешил метрдотель, высокий, худой, и подвижный, как гриндилоу, выпуская из палочки снопы искр. – Что? – Квини пыталась сфокусироваться на Тине, но ей не удавалось, и Тина знала, почему: прямо за ее плечом флиртовала парочка, молодой мужчина с загадочной мушкой на щеке и женщина с низким голосом и зеленоватой кожей, ярусом ниже стойки на танцполе отплясывали молодые парочки в перьевых боа и расшитых жилетах. Пианист колотил по клавишам, закатав рукава и высунув язык, кто-то спорил с официантом, из крутящихся дверей на кухне доносились азартные крики поваров – Квини впитывала все, как губка, от удовольствия приоткрыв рот. – Квини, соберись! Квини закрыла рот, облизнула губы и, под взглядом Тины, постепенно вернулась. Ее взгляд стал осмысленнее, и она быстро потерла пальцами виски. – Прости. Сейчас, сейчас я попробую. Они все у меня в голове... как будто бы, – добавила она, скосив глаза на Грейвза, но он ее не слушал. К нему подскочил метрдотель, покачиваясь из стороны в сторону, как маятник то ли в такт музыке, то ли в собственном ритме, и растопырив руки в белых перчатках. – Мистер Грейвз, простите, что заставил вас ждать. А это, вероятно, ваша невеста, та подающая надежды молодая дама из оперативного отделения аврората, – метрдотель уже начал клониться к Квини, но что-то уловив в воздухе – то ли поджатые помимо воли губы Тины, то ли движение бровей Грейвза, то ли недоуменно округлившиеся губы Квини, – совершил полукруг и, взяв Тину за руку, поцеловал ее пальцы. – Вы совершенно прекрасны, истинный цветок, украшение вечера, – хладнокровно продолжил метрдотель и, незаметно подцепив за локоть проходившего мимо официанта, палочкой выдернул из парящих бокалов три, и изящно опустил их в руки Тине, Грейвзу и Квини. – Я уж и не думал, что вы когда-либо почтите присутствием наше заведение, но, поверьте, я выбрал для вас лучший кабинет по собственному вкусу, с видом на сцену и прекрасной акустикой, такой, знаете, что из зала не слышно ничего, а со сцены – все, – метрдотель вынул палочку из чехла за высоким атласным поясом и нарисовал в воздухе спираль, по которому к нему с пюпитра за барной стойкой прилетела кожаная папка с золотым тиснением, на которой было с завитушками написано «Гости». – Я не любитель новых заведений, они слишком шумные, – Грейвз отпил шампанского, и отставил бокал на стойку. Квини пила, стреляя глазами то на Грейвза, то на метродотеля, а Тина едва пригубила бокал, как Грейвз уже подал ей руку. Корча рожи Квини, Тина взяла Грейвза под руку, и Квини, пытаясь допить как можно быстрее, пролила шампанское себе на грудь. – Следуйте за мной, тут придется пройти, к сожалению, трансгрессия у нас запрещена. Что же привело вас к нам? – метрдотель взбирался вверх по мраморной лестнице, забитой волшебниками и волшебницами, которым не хватило места в зале и которые были вынуждены довольствоваться танцполом и баром, бесцеремонно отодвигая их тычками палочки, отчего юбки взлетали, а бабочки начинали бить атласными крылышками, грозя вспорхнуть с манишек. Стоявшие на лестнице возмущались, но метрдотель взглядом призывал их к порядку, и у него это получалось лучше, чем у многих сотрудников МАКУСЫ, а ведь он даже не переставал улыбаться. – По версии «Визардс Клаб» ваше заведение получило наиболее лестные отзывы, – поднимаясь, Грейвз посматривал по сторонам без особого интереса, а посмотреть было на что: сетки с пикси расступались и было видно, что с улицы плоский потолок внутри изгибался куполом, в котором парил полумесяц с лицом волшебницы из рекламы кремов с маслами пустынной розы, и мерцали звезды с детскими личиками, кружившиеся и собиравшиеся в созвездия. Тина бы тоже глазела, но она голову свернула, пытаясь разглядеть, где Квини, которая, разобравшись с шампанским, должна была пойти вслед за ними, но Квини не было видно нигде на лестнице. Отпустив руку Грейвза, Тина спустилась на несколько ступенек вниз, привставая на цыпочки и задирая голову. Тина уже начала думать о том, чтобы выпустить искры из палочки, когда Тина наконец-то разглядела Квини, застрявшую в подножии лестницы. Ее обступили те самые ведьмочки и волшебники, которых разогнал метрдотель, и теперь Квини пыталась пробраться сквозь них к Тине. – Квини! – воскликнула Тина уже который раз за вечер. Квини что-то объясняла толпе, но ее не хотели пропускать, волшебник в цилиндре с зеленым пером что-то ей говорил, жестикулируя пустым бокалом. – Мисс Гольдштейн? – Грейвз спустился на несколько ступенек вниз. Когда он стоял на ступенях, залитый светом зачарованной луны, почти таким же ярким, как электрический, его было хорошо видно, и толпа недовольно шепчась, расступилась. Квини, воспользовавшись моментом, взлетела вверх по лестнице, и Тина взяла ее за руку, крепко ее сжав, даже еще крепче, чем она сжимала губы. – Дамы, – недовольно сказал Грейвз. – Может быть, вы закончите свои дела и мы пойдем? – Может быть, я заберу сестру, а ты немного подождешь? – ответила Тина. – Мы не часто бываем в таких местах. А даже если бы и да, через эту толпу без Конфундуса не проберешься. – Это модное место, – Грейвз смотрел на Тину сверху вниз, с высоты пяти ступенек. – Ты удивлена тем, что здесь людно? – Если ты не можешь остановиться и подождать, может быть, не нужно было нас приглашать? – Тина схватилась за перила и наклонилась вперед, уперев руку в бок. – Это твоя дуэльная стойка, и даже не самая лучшая, – Грейвз спустился на ступеньку вниз, и Тина шагнула ему навстречу. – Ты никогда не дрался со мной на дуэли. Ты не можешь знать, какая стойка лучшая. – Мистер Грейвз, все ли хорошо? – метрдотель спустился к Грейвзу, когда толпа расступилась, Тина увидела, что на нем надеты желтые лаковые ботинки. В сочетании с черно-белым костюмом, ботинки делали метрдотеля похожим на тощего шершня. – Все в порядке, – Грейвз отмахнулся от него, и наклонился к Тине, уперевшись костяшками пальцев в перила: – Тебя что-то не устраивает? Без пальто Грейвз казался меньше, крой был нарочно выбран так, чтобы делать его выше. Свет бил ему в лицо, и Тина видела морщины в уголках его глаз, белые подпалины седины на висках, и ямку над тонкой, капризной верхней губой, сизую от щетины. – Меня не устраивает... – начала Тина, но Квини ее перебила. – Все в порядке, Персиваль. Я немного отстала, и Тина заволновалась. Мы привыкли заботиться друг о друге, правда, Тини? – Правда, – ответила Тина напряженно. Грейвз смотрел на нее исподлобья, наклонив голову так, что почти уперся подбородком в грудь. – Это замечательно, – Грейвз помолчал, и сделал шаг назад, к тактично молчавшему метрдотелю, которого выдавали только прыгавшие, как мячи, от Тины к Грейвзу и обратно, глаза. – Тогда, может быть, все-таки пойдем? – Конечно, пойдемте, – согласилась Квини и пошла вслед за ними, волоча Тину за руку. Квини держалась на каблуках легко и непринужденно, в то время, как Тина раскачивалась, как на ходулях, не уверенная в том, что нога не подвернется или каблук не подломится. Грейвз шел далеко впереди, и от вида его спины Тине уже не хотелось никуда идти. – Помедленнее, Квини! – Тини, дорогая, я уверена, ты справишься, – пробормотала Квини, нагоняя Грейвза у входа в кабинет. Кабинет был отгорожен от зала деревянной ширмой с натянутым на раму из сандалового дерева атласным полотном, на котором были вышиты китайские огненные шары и опалоголовые антиподы, ослепительно красные и желтые. Как только Грейвз, Квини и Тина вошли, метрдотель опустив занавеску, гул зала стих, и стало слышно, как слаженно звучит оркестр в отличие от банд в спикизи, которые дергали струны и топали в такт, создавая шум, который в гоблинских барах сходил за музыку. Грейвз сел под огненным шаром, а Тина с Квини, не сговариваясь, под опалоголовым антиподом. Метрдотель расспрашивал Грейвза, нравится ли ему кабинет и не заменить ли на место повыше с лучшим видом на тонкие чары, наложенные на потолок. Грейвз слушал его довольно равнодушно, пока Тина разглядывала ширму и хрустальные бокалы с наполненными волшебной пыльцой резервуарами в основании. – Кабинет меня устраивает. Менять ничего не нужно. Грейвз достал портсигар и держал его в руке, перебирая сигареты пальцем. Метрдотель, наколодовав две пепельницы, извинился и вышел, опустив шелковые занавески. Тине хотелось закурить, но Грейвз не предлагал сигарет, а просить она не хотела. Квини испытывала заметную неловкость, она прошлась пальцами по столовым приборам с ручками, отлитыми в виде закрученных ракушек и цветочных стеблей, и, мужественно улыбнувшись, сказала: – Персиваль, это потрясающее место! Мне очень нравится декор. Эта ширма похожа на ту, которую я видела в каталоге Мистера и Миссис де Врие, весной, когда в моду вошли восточные мотивы и орнаменты с драконами. Я выпила совсем немного шампанского, но оно, кажется, было клубничным, с парящими пузырьками, я права? – Я не пью шампанское, поэтому не знаю, правы вы или нет, – Грейвз закурил, и только тогда протянул портсигар Тине, но Тина уже рылась в сумочке в поисках своих сигарет, и сделала вид, что не заметила. Грейвз протянул портсигар Квини, та покачала головой, и он, сложив его, убрал в карман. – Ваша сестра, кажется не разделяет, ваш восторг. Грейвз говорил с упреком. Тина, склонившаяся над сумочкой, почувствовала, что у нее краснеют уши, невидимые под пышным каре, которое Квини помогала ей укладывать с помощью утюжка и Специальных патентованных средств из садика матушки Лусиль. Квини толкнула Тину локтем в бок раз, другой, и Тина сквозь зубы прошипела: – Хватит меня толкать. – Порпентина, что ты там потеряла – яд василиска? – спросил Грейвз. Он расстегнул одну пуговицу на смокинге, и, положив локоть на соседний стул, курил и смотрел на Тину прищурившись, как на допросе. Развязность его позы покоробила ее. – Тебе обязательно быть таким язвительным? – пачка сигарет зацепилась за что-то в сумочке, и, когда Тина дернула ее, ее волшебная палочка выскочила и со стуком упала на тарелку, повалив бокал в корзину с цветами, стоявшую в центре стола. – Тебе так сложно сделать вид, что ты рада меня видеть? – Грейвз наклонился вперед, поставив локти на стол. – Ты устраиваешь сцену не только в присутствии своей сестры. Хочешь, чтобы весь Нью-Йорк знал о твоем характере? – Весь Нью-Йорк знает о твоем характере. Тебя это, похоже, ничуть не смущает, – Тина бросила пачку сигарет на стол и положила палочку поверх вилок, рядом с тарелкой. Глядя на это, Грейвз поморщился, и Тина непреклонно наклонила голову, чувствуя, как Квини дергает ее за платье под столом. Что? Квини закатила глаза. Да, я знаю, что не могу быть такой же мягкой, как ты, такой же женственной, как ты, такой же терпимой, как ты, но он переходит все границы, и я не могу молчать. Тини, я тебя не упрекаю, но... Вот и не упрекай! Но, если уж ты встречалась с ним, когда все было против тебя, может ты немного потерпишь его, когда все начало складываться хорошо? Квини! – Мне нужно отлучиться, – сказала Квини, поднимаясь из-за стола. Ни Грейвз, ни Тина никак не отреагировали на ее слова, и Квини замешкалась, взявшись рукой за спинку стула. Ответа все еще не последовало. Она обошла столик, балансируя на золоченых каблуках, и, откинув занавеску, словно дива, окликнула кого-то: – Добрый вечер! Добрый вечер, извините, вы не подскажете, где здесь уборная? Тина достала из сумочки сигарету и вставила ее в рот, руки подрагивали. Не глядя на Грейвза она прикурила от волшебной палочки, неловко, по-уличному, и, затянувшись, выпустила дым, и поставила локти на стол. – Что тебе опять не нравится? – спросил ее Грейвз, со звоном перекладывая десертные вилки. – Тебе не нравится ни одно мое решение. Может, это я тебе не нравлюсь? Может, мне не следовало тебя никуда приглашать, и кольцо покупать не следовало? Ты вообще хочешь выйти за меня замуж, Порпентина? Тина затянулась еще раз, крепко, до самого фильтра. Плечи мерзли, в голове звенело. Протяжное соло, которым залился трубач, вызывало головную боль. Ей хотелось сказать, что он говорит глупости, с чего он это взял, откуда он это выдумал, но, вспоминая вечер с самого начала, Тине казалось, что он не так уж и не прав. Он раздражал ее. Он раздражал ее так страшно, властный, нетерпеливый и требовательный, что Тине хотелось не целовать его, а столкнуть с лестницы, и так в последнее время она чувствовала себя все чаще. – Перси, я... – начала она, и, не договорив, затушила сигарету и потянулась за новой. Он наблюдал за ней молча, со своего конца стола, и в этом молчании Тина теряла самообладание. Она прикуривала долго, так долго, что когда он встал, и, сев с ней рядом, дал ей прикурить от своей зажигалки в виде лотоса, она просто воткнула сигарету в огонь. Тина глубоко затянулась, и, поперхнувшись дымом, закашлялась. Грейвз не двинулся с места, и от этого она почувствовала себя маленькой, одинокой и потерянной, как ребенок, заблудившийся в лесу. Все еще кашляя, со слезами, выступившими в глазах, она отставила руку с сигаретой и сказала: – Я не знаю. Может быть... может быть, и так. Может быть, я и правда не хочу становиться твоей женой. Я выросла совсем в другой семье, никто не объяснял мне, для чего на столе сотня вилок и как правильно выбирать чулки, капроновые или шелковые, или бог весть какие. Ты старше меня, и из совсем другой семьи, и у тебя были такие же друзья, и ты никогда не жил, как я, а я – как ты. Не знаю, – закончила Тина ожесточенно. – Ничего не знаю. Тина посмотрела на Грейвза. Она ждала, что он придет в ярость, скажет ей что-то жестокое, начнет обвинять или требовать, или вести себя, как герой войны, как аврор, даже тогда, когда она хотела услышать от него что-то человеческое, а он начинал ее поучать, но он молчал. Он вытянул руку и затушил окурок, на мизинце у него поблескивал перстень, фамильная реликвия, который делал его похожим то ли на гангстера, то ли на некроманта, когда он снимал пиджак и оставался в рубашке и жилете. Его лицо посерело и опало, как будто бы тонкая-тонкая фарфоровая маска Персиваля Грейвза отошла, а под ней выступило лицо совсем другого человека, взрослого и уставшего. Грейвз все еще сидел рядом с Тиной, но казался пустым, как вычищенная пепельница, опустевшая за секунды. – Что ж, – сказал Грейвз. – Думаю, это и было то решение, которого ты хотела. – Наверное, теперь стоит расторгнуть помолвку, – сказала Тина, прислушиваясь к своим чувствам. Она следила за Грейвзом, пытаясь понять, что он чувствует, а он следил за тем, как от сплющенного бычка поднимается дым, серый и плоский, как лист дешевой бумаги. – Хорошо, что ты сказала. Плохо, что завтра я уезжаю. Займусь формальностями, когда вернусь, – запрокинув голову, он потер переносицу. Левое веко у него начало западать. – Я не хотела, чтобы это так закончилось. – Никто не хочет. Но всегда заканчивается. Тина посмотрела на Грейвза и, приподнявшись со стула, взяла его портсигар, принявшись крутить его в руках. На крышке был выгравирован египетский глаз, в зрачок которого был вставлен переливчатый желтый опал. Глаз быстро мутнел и расплывался, и опал слился в серое с желтым пятно. Слезы потекли из глаз Тины легко и быстро, капая с подбородка в вырез платья. Она подняла голову и посмотрела на Грейвза, но из-за слез она даже не видела его лица, видела только белую рубашку, которая начала подниматься со стула. Он хотел уйти, и Тина схватила его за руку, напуганная тем, что он уйдет, и оставит ее здесь одну, в этом кабинете, в слезах и отчаянии, в котором она не хотела, чтобы он ее видел, чтобы Квини ее видела, чтобы кто-либо ее видел, но не могла перестать плакать. Тина боялась, что Грейвз ее оттолкнет, и было за что, ведь она сделала ему так больно, но он ее не оттолкнул, и, когда она обхватила его руками и прижалась к нему, он не сразу, но сомкнул руки у нее на лопатках. – Я не могу жить без тебя. Как же я буду без тебя? – сказала Тина, утыкаясь лицом ему в грудь с такой силой, что у нее ломило лоб. Жизнь без него была бы проще, спокойнее, понятнее, но такой покой отдавал пустотой, от которой сжимался желудок. Воспоминания вспыхивали, как искры, и Тина даже отпустить его не могла: каждый раз, когда она разжимала руки, она чувствовала тупую боль в груди, как будто бы ей вырывали сердце. – Ты говоришь, что не хочешь быть со мной, и плачешь, и говоришь, что не можешь без меня жить, – Грейвз положил руку на затылок Тине и попытался отстраниться, но Тина хваталась за него молчаливо и яростно, вжимаясь обратно, и он поднял руки, позволяя ей снова зарыться ему лицом в грудь. – Твое решение плохо работает. Нам нужно другое. – Какое, например? – спросила Тина. У нее был забит нос, она едва дышала, и ей пришлось повернуться и прижаться к Грейвзу щекой, открыв рот. – Не расставаться сейчас, – Грейвз поцеловал Тину в темечко, и она судорожно вздохнула, комкая рубашку у него над поясом брюк. Шелковая занавеска хлопнула, раздался цокот каблуков, который, замедляясь, стих. – Я... у вас все хорошо? – спросила Квини. По голосу было слышно, что она медленно понимает, насколько плохо все было с тех пор, как она ушла. – Уже – да, – сказала Тина, выпрямляясь и вытирая лицо руками. Грейвз взял со стола салфетку, и, сняв с нее кольцо, протянул ее Тине. Тина кивнула ему и принялась вытирать лицо, думая о том, удастся ли ей незаметно высморкаться или придется искать уборную. – Я бы выпил виски, – сказал Грейвз. Тина опустила руку и взялась за его палец за столом, и он зажал ее палец между своими указательным и средним. – Я бы выпила шампанского, – Квини отодвинула стул и села там, где раньше сидел Грейвз. – Джина, – сказала Тина, и высморкалась в салфетку.