mirada celosa*

Не думаю, что на свете есть страдания, унизительнее ревности. Анатоль Франс

У него нет на это никакого права. Таков единственный разумный вывод, который может прийти в голову. Глаза болят и плохо фокусируются на расплывающихся буквах, от яркого дисплея айпада в голове медленно начинается перезвон колокольчиков. Они непременно золотистые и как будто смотрят с насмешкой. Джонхен читает психологические эссе за полчаса до комендантского часа и не видит для себя ни одного выхода. Он думает, все так же под настойчивый звон в ушах и даже где-то в районе челюсти, что лучше бы ослеп физически, чем морально. Потому что не видеть выхода гораздо более страшно. Этот липкий ужас начинается в уставших за день ступнях или немного дальше, ползет из-под плотно закрытой двери, минует кровать мирно спящего Тэмина и неотвратимо сковывает тело. В который раз. Ему душно, но открывать окно, рискуя и без того хрупким иммунитетом младшего, не позволяет ответственность. Ему жутко, и вот это действительно проблема. У проблемы через полминуты осознания вдруг появляется звук и практически физическая оболочка. Хлопок входной двери оповещает об окончании вечеринки родившихся в девяносто первом. Джонхен закрывает глаза и уши, но все равно знает слишком много и хорошо. Знает, как Кибом гремит ключами и побрякушками на худых запястьях, как, пошатываясь и хихикая, идет за стаканом воды, как подрагивающими руками собирает в хвостик светлую челку, кокетливо улыбаясь отражению. И как вваливается в свою комнату, с нетрезвым смехом залезая под одеяло ничуть не удивленного соседа. Если незнание – грех, то Блинг святой. Святой, находящий себя в коридоре под чужой дверью. Он уверяет себя, что вышел лишь проверить, уснул ли трудоголик Джинки, но не может сдвинуться с места, прирастая к полу и к приглушенному шепоту. «Кибомми совсем пьяненький» - шелестит голос. Шелестят простыни и неразборчивый низкий баритон Мино, шелестит пепел заживо сгоревшей гордости Джонхена. Ее когда-то в до абсурдного похожий вечер жадно пожрал огонь ревности. Он вообще-то не собирается выяснять, когда точно это началось, продолжилось и почему не закончилось. Достаточно самого факта, унизительного, колющего глаза тошнотворной очевидностью. Ведь иначе сказать нельзя, можно только обреченно кривить лицо в непередаваемой гримасе боли, когда он понимает, насколько все прозрачно. Проклиная привычку гулять по фансайтам, он все же смотрит на тысячу и одно фото своего падения. Через один снимки в сети выставляют напоказ, наголо этот взгляд. Тот самый, которым он смотрел, смотрит и, похоже, он вправду обречен, будет смотреть только на одного человека. Кибом дурачится или плачет, поет, танцует, говорит с фанами или стаффом, подмигивает камере, и чуть ли не везде есть он, Джонхен, глазами влюбленного преданного пса следящий за дивой. Он палится так бездарно и позорно, так неумело, откровенно и по-детски, что причиной злых слез в ванной становится уже отнюдь не усталость. Он хочет спросить, что Ки сделал с ним и, главное, за что, но нежные руки, заботливо и осторожно стирающие влагу с щек, провоцируют только тихое «Не уходи». И конечно тот не уходит, ведь никто не поддержит лучше, чем самый близкий друг. Однажды Тэмин, уставший после тренировки и немного сонный, лежит на кровати лицом к Джонгу. У него солнечно-лучистые глаза, от которых в по-зимнему прохладной комнате неизменно теплеет. - Он не твоя собственность, – и голос у маннэ тоже греющий, нежный, успокаивающий, поэтому ему даже не интересно спрашивать, как он догадался. - Я знаю, – где-то за окном стылый заснеженный город в рождественских огнях, которые с высоты напоминают Джонхену звезды в перевернутом небе. - И вообще-то, - танцор мягко улыбается, подкладывая под щеку ладонь с кольцом на указательном пальце, - он и так почти всегда с тобой. Ему приходится согласиться, и это еще больше принижает в собственных глазах. Потому что они ведь и правда не врут в интервью. Они ближе всех друг к другу, они похожи, они вместе большую часть времени, и даже сам Ки уже затрудняется дать определение таким отношениям. Вот только Блингу мало. Так бывает мало в раннем детстве, когда мама покупает тебе маленький шоколадный батончик, а у мальчика рядом в пухлых ручках шоколадный торт. Иногда вдруг кажется, будто дива смотрит как-то по особенному именно на него, и тогда Джонхену под силу перевернуть земной шар и еще парочку планет вдогонку. В такие моменты, будь они на сцене или скрыты от посторонних глаз, он легко перебирает тонкие пальцы в своей ладони, гладит белокурые мягкие волосы, обнимает за почти девичью талию и на ушко обещает сделать все, что угодно. Кибом смущенно прячет кошачьи глаза и доверчиво льнет к сильной груди. А потом когда-нибудь за ужином особенный взгляд почему-то достается Джинки. Лидер по-домашнему уютный, с заколотой длинной челкой и сонным взглядом, в открытой черной майке и пушистых тапочках с заячьими ушами. Он надежный, сильный, уверенный и очень красивый. Дива заботливо наливает ему расслабляющий травяной чай, а много позже они вдвоем шепчутся в ночной тишине, пока Ки моет посуду. Джонхен правда не хочет, но все равно представляет, как Онью прижимает блондина к столу, легко приподнимая и усаживая на край. Он любит брать его на руки, и, в общем-то, Блинг его понимает. Потом он сталкивается с дивой у дверей гардеробной и чувствует парфюм Джинки на розовой футболке и кровавую пелену ревности, застилающую глаза алым полотном. - Ты спишь с ним? – слова сами срываются с почти уже дрожащих губ, а руки грубо сжимают белые предплечья. Кибом напуган, сбит с толку и обижен. Он вырывается и смотрит со смесью боли, разочарования и чего-то совсем неуловимого. - Ты бредишь от недосыпа, марш в кровать. И к унижению примешивается еще и опаляющий стыд. В тренажерном зале жарко и слишком светло. Лампы дневного света только усиливают дикое напряжение в натянутых мышцах, пот жжет глаза, но останавливаться пока не время. Он с остервенением доводит до совершенства и так уже идеальное тело всего лишь оттого, что одним ранним утром пару лет назад Ки истерично орал на сверкающего торсом Мино. Он морщил носик, крича на всю кухню, но не заметить заинтересованный взгляд на шести кубиках пресса мог только слепой. И тогда Джонхен дает себе слово стать лучше. И конечно же становится, но рэпер как был высоким, длинноногим и элегантным, так им и остался, и вдобавок ко всему, как последняя щепотка соли в открытую рану, живет с блондином в одной комнате. Ну еще тренирует с ним рэп-партии и хореографию, ездит в Лондон и на модные показы, выпивает в большой компании старых и не очень друзей, прижимает его к стенам, отрабатывая сцены из рекламы и сериала, таскает на руках, треплет по волосам, позволяет повиснуть на шее и как-то совсем неожиданно по-детски смущается, стоит только Кибому применить один из своих милых приемов. А их у него не счесть, уж Блингу известно. Джонг рычит, вспоминая, как смотрел Мино на разминающегося сегодня в гостиной диву и очень хочет знать, раздвигал ли тот свои ноги перед харизматичным шатеном. И еще очень хочет перестать разрушать себя ненавистью к другу, члену их семьи и просто очень хорошему, не в пример ему самому, парню. Но, похоже, он однажды вшил в свою грудь бомбу замедленного действия, взрывоопасный механизм с запущенным необратимым процессом. И он уже почти привык считать дни до катастрофы. Одним поздним вечером он полулежит в кресле, смакуя полученную днем награду и удовлетворение от работы, как Кибом смаковал пару часов назад хороший крепкий скотч в хрустальном стакане со льдом. Ему дремотно и даже в какой-то мере спокойно, ровно до момента распахивающейся с ноги двери. У Ки хитрые глаза, девчачья походка и орущий на полной громкости планшет. Он плавно дефилирует через комнату, аккуратно перешагивая через разбросанные по полу вещи, и останавливается, чуть ли не касаясь ног Джонхена, говорит что-то о том, что Тэмин с Джонином забрали Мино в клуб, а Джинки до сих пор в общежитии Джуна, что ему надоели поздравления и толпа, но до сих пор весело. Блинг улыбается, явно улавливая диалект Тэгу, и предлагает поиграть в приставку. Но дива облизывает капризные губы, кидает планшет на стол и заявляет, что хочет танцевать. - Почему ты всегда это делаешь передо мной? – вымученно спрашивает Джонг пересохшими губами, но Кибом уже начинает покачивать бедрами и вместо ответа проводит пальцами по своей шее. Этими тонкими белыми пальцами по аппетитной длинной шее. И он смиряется и жадно смотрит на выпирающие ключицы, на маленькие соски, виднеющиеся сквозь майку-сетку какого-то нереального цвета и кроя, и на женственно-мягкий плоский живот. Ки танцует, как всегда божественно, а еще развязно и откровенно, а Джонхен с мрачной усмешкой вспоминает, как в приступе помутнения рассудка подписал фанатке разворот с дивой с буклета к последнему альбому. С обнаженным по пояс, хрупким белокожим дивой, нежное мраморное тело которого сжигает Блинга изнутри. Потому что ни у одной его девушки не было таких округлых линий плеч, лопаток и бедер, таких высоких скул и раскосых глаз, такой грациозной пластики. Которую тот демонстрирует сейчас во всей красе, выгибая спину в сложной связке. Он чувствует себя немного особенным, раз Кибом всегда приходит танцевать вот так свободно и открыто именно перед ним, он чувствует, что, может, не зря, так балует его подарками, сюрпризами, посвященными ему песнями и своим отданным раз и навсегда сердцем, что, возможно, ревность скрывает от него нечто важное, как тяжелые тучи летнее солнце. Джонхен смело протягивает руку, ловя прохладные пальцы, и тянет смеющегося Ки на себя. - Ты знаешь? - он ластится к сильной ладони румяной щекой, обвивая смуглую шею другой рукой. - Что? - Джонг счастлив и чувствует металл подаренного им же кольца на безымянном длинном пальце, которое дива почему-то почти не снимает. - Недавно Тэмин сказал, что под градусом я двигаюсь намного лучше, – у него совершенно фантастическая улыбка и запах молочного чая, только вот бомба в груди уже грозится треснуть по швам, потому что это по-настоящему больно. Джонхен боится спать. Допоздна смотрит в темноту и почти воочию видит, как неторопливо, лениво даже ползут из нее когтистые лапы демона, что хочет сожрать изнутри. Он боится спать, и борется с собой до слезящихся, зудящих краснотой глаз, но все равно проигрывает из ночи в ночь. Спать по-настоящему страшно, потому что там, в неведомых лабиринтах подсознания он попадает прямо в раздирающие крючковатые руки своей ревности. Там он не может найти выхода из бесконечного пурпурного коридора. О, он знает этот цвет в любом оттенке, ведь именно он так резко и больно застилает разум, когда Ки невесомо проводит кончиками пальцев по рукам Тэмина и восхищается их неожиданной рельефностью. В удушливых кошмарах за каждой дверью, в которую отчаянно ломится он, потерявшийся и сломленный, он видит, как совсем не по-матерински Дива виснет на плече маннэ, каким изменившимся взглядом ощупывает короткие волосы, широкую спину и тонкие, но сильные запястья, и как незаметно, неотвратимо повзрослевший танцор собственнически и немного небрежно ведет ладонью по бледной щеке. Он всегда просыпается с немым криком на дрожащих губах, с ходящими ходуном пальцами и в насквозь промокшей футболке. Смотрит на соседнюю кровать и мысленно просит всех известных богов и высшие силы если не избавить от этих снов, то хотя бы не допустить их воплощения в реальности. Иначе он, похоже, не дождется, когда таймер его внутренней бомбы отсчитает последние секунды, и взорвется раньше. А потом его персональная мучительница-ревность решает пошутить, и к трем болезненно знакомым обличьям с лицами и телом самых близких друзей добавляет еще и еще. Она смеется ему в лицо, обратившись известной моделью на каком-то закрытом показе и навязчиво пытаясь дотронуться до вежливого улыбающегося Ки. Который должен быть его. Эта стерва вдруг насмешливо и презрительно оглядывает его с ног до головы глазами высокого в прекрасно сидящем дорогом костюме хубэ, что настойчиво приглашает на ужин проходящего мимо Кибома. Который должен, обязан быть его. Фальшивая широкая улыбка больно сводит скулы, когда ревность сносит звуковой волной из визжащего в экстазе зала. Где каждая невзрачная девка тянет свои алчущие руки к извивающемуся в сольном танце диве. Где в истерике бьются многочисленные фанбои, в чьих стеклянных глазах горит откровенная похоть, и где даже обычно равнодушный стафф в восторге замирает, стоит только Кибому, его Кибому, сделать идеальную волну. Джонхен скрипит зубами так, что почти уверен, они раскрошатся в пыль, если еще хоть один немолодой бизнесмен шепнет что-то в маленькое ухо смеющегося блондина. Джонхен сжимает кулаки в попытке продрать собственную кожу, мускулы и кости, лишь бы не видеть всех этих безликих людей в колючей шкуре ревности, с которыми так приветливо и мило болтает непростительно красивый Ки. Джонхен чувствует, что, возможно, немного болен. - Похоже, ты немного болен, - обеспокоенный голос Кибома доносится откуда-то издалека, и открывать глаза совсем не хочется. Но его руки больно сжимают и с силой отдирают от лица, и это заставляет неожиданно осознать себя на полу ванной комнаты с дико стучащими зубами. Он через силу поднимает взгляд и сквозь странную дымку смотрит на расплывающееся лицо напротив. И даже подернутое пеленой оно прекрасно. - Джонхен, вставай, ты дрожишь, - Ки начинает брать ноты выше обычного, и Блинг усилием воли пытается вспомнить, как вообще тут оказался. У него подрагивают пальцы и никак не желает фокусироваться взгляд, а щеки в чем-то влажном. - Ты разве не собирался на вечеринку к Чанёлю? – собственный голос противно и непривычно хрипит и отдается болью в глотке и зубах, - с девочками, выпивкой и до самого утра. - Собирался и вообще-то звал тебя, но… - А потом тебя бы снял какой-нибудь высоченный пафосный стиляга, - Джонг начинает смеяться, нервно и как-то фальшиво, но слова никак не хотят прекратить срываться с истекающего от укуса змеи-ревности языка, - и хорошенько бы оттрахал прямо в своей навороченной тачке. - Какого черта ты несешь? – Ки нависает над ним, в панике и подступающей истерике вцепляясь в плечи. Блинг оскаливается и смотрит в упор, дико, измученно, как загнанный раненный зверь. - А другой парень заставил бы тебя отсосать и дать свой номер, и тебе бы это понравилось, правда? – ему чертовски смешно от самого себя, вот только изломанный хохот больше похож на сумасшедшие рыдания, - ты ведь слишком красивый для кого-то одного, Бомми, правда? - Ты псих, - шепчет дива, неверяще и испуганно, а Джонхена прорывает. Он говорит, захлебываясь и задыхаясь, о Джинки, о Мино и Тэмине, о фанатах, моделях, коллегах, обо всех, кто хочет разорвать на куски прекрасное белое тело и не оставить ему, Джонхену, ничего кроме воспоминаний о мимолетных прикосновениях. Он говорит, а Ки почему-то плачет, уткнувшись в колени и зарывшись тонкими пальцами в высветленные пряди. - Ты знаешь, - Джонг улыбается страшно и нежно одновременно, - она душит меня во сне твоими руками. - Ревность? - Кибом выдыхает тихо, и у него покрасневшие, полные слез и недоверия глаза, - ты ревнуешь меня? Холодная ладонь больно вцепляется в футболку на груди, почти вырывая лихорадочно грохочущее сердце, и Джонхен уже не против взорвать бомбу прямо сейчас. - Прости, - он силится не отводить взгляд, но получается из рук вон плохо, потому что заплаканный дива по-прежнему ненормально красив, - у меня нет на это никакого права. - Ты знаешь, - объятия Ки совсем не теплые, но странно родные, а голос отчего-то дрожит. - Что? – Блинг привычно, но все еще боязливо прижимает его к груди, чувствует странное дежа вю, и боится услышать ответ. - У тебя действительно нет на это никакого права, - он обреченно закрывает глаза и готовится умереть в этих ледяных мраморных руках. - Потому что нет ни единого повода, - тихо заканчивает Кибом и робко целует держащую его смуглую ладонь. И тогда Джонхену кажется, что он, наверное, вылечился.