i see a red door and i want it painted black no colors anymore i want them to turn black
влажный кашель раздирает горло и плоть становится настолько чувствительной, что больно даже вдохнуть. бледные тонкие пальцы судорожно расстёгивают воротник в надежде, что станет легче. короткие ногти царапают деревянный пол, на который с каждым хрипом падают капли крови и крупные рубиновые лепестки. глядя на них, в памяти невольно всплывает красная ткань роскошного дорогого пальто, что висит в соседней комнате; шёлковый галстук на алебастровой коже; орлиные глаза-камни на набалдашнике трости; демонические искорки в до боли знакомых, вишнёво-карих глазах. молодой человек делает болезненный вдох и подносит кончики пальцев к губам. кровь на полу, на губах, на коже — она повсюду. красный цвет словно бьёт по глазам; красный цвет мешает нормально думать; красный цвет будто яд, норовящий утащить сознание в темноту. и он вновь сгибается в приступе кашля, осыпая проклятыми лепестками пол. а есть ли спасение? внутренний голос нашёптывает, что та зараза, которая сидит внутри уже несколько недель и раздирает лёгкие, тоже красного цвета. - ты бы сходил к Яков Петровичу, барин, — раздаётся тихий голос незаметно вошедшего слуги, который качает головой, будто что-то понимает. — он же теперь живее всех живых. не врач, конечно, но может, легче станет. - Яким, выйди, — это единственное, на что хватает сил, поскольку удушающий кашель, преследующий ещё с Петербурга, и не думает утихать. слуга покорно выходит и возвращается лишь тогда, когда в комнате никого нет. не в первый раз он бережно собирает лепестки, кладёт на стол, на бумажный лист, и вздрагивает — в полумраке ему отчего-то кажется, будто эти существа донельзя ядовиты. слуга знает, что это — лепестки роз, и знает, что происходящее с его барином — редкость; он давно знает негласную тайну, что читается во взглядах Якова Петровича на молодого хозяина. знает, переживает за Николая, и чего-то ждёт. слуга понимает, что теперь жизнь юноши целиком и полностью в руках следователя. и розы — та причина, по которой Яким более-менее за эту жизнь спокоен.ххх
no more will my green sea go turn a deeper blue i could not foresee this thing happening to you
в приступе кашля мелькают уже привычные, маленькие небесно-голубые лепестки незабудок, которые не спеша летят вниз, напоминая снежинки. они сиротливо оседают на холодный деревянный пол, готовые испуганно разлететься в разные стороны от малейшего дуновения ветра; выглядят трогательно, беззащитно, и неизбежно ассоциируются с обладателем глаз точно такого же цвета. следователь с болезненной полуулыбкой снимает перчатки и с каким-то трепетом ловит несколько таких на ладонь — он уже перестал списывать этот недуг на простуду. кашель из соседней комнаты звучит иначе, и Яков Петрович чувствует некий укол вины. он слегка наклоняет голову, рассматривая пойманные лепестки, чей цвет напоминает ему и о себе самом — вечно холодная и безмолвная голубая кровь аристократа словно проснулась, и проснулась совершенно неподобающим образом: вместо спокойного водоёма, покрытого льдом, внутри у мужчины теперь был самый настоящий вулкан. но и то, и другое было опасным: и, возможно, эта опасность куда хуже, чем те демоны, что разъедают сознание одарённого тьмой молодого человека, который растопил этот чёртов лёд. голубая кровь кипит при каждой встрече, при одной лишь мысли о том, кто находится за стеной. и покорные, пьянящие нежностью незабудки, безусловно, кардинально отличаются от дышащих пламенной страстью роз — о них он знает от Якима, который, в тайне от своего хозяина, приносит эти выстраданные лепестки Якову. старый слуга ни о чём не спрашивает, и Яков благодарен ему — пусть это будет маленьким необъяснимым капризом пресловутой голубой крови. почему-то тот факт, что молодой писатель ничего не знает — об этом ему тоже поведал Яким — немного успокаивал. но должно же это знание рано или поздно открыться? кто знает, может им всё-таки действительно повезло? раздался робкий стук в дверь и мужчина едва заметно вздрогнул.ххх
if i look hard enough into the settin' sun my love will laugh with me before the morning comes
- вы не спите? - даже ложиться ещё не думал, Николай Васильевич. проходите, не стойте в дверях. молодой человек слабо, вымученно улыбается, опускаясь на стоящий рядом стул. от зоркого взора не ускользает запёкшаяся на губах кровь, красноватые разводы под ногтями, и необычайно растерянный взгляд. сердце невольно пропускает удар: следователь точно знает, зачем он здесь. - красивые, — тихо говорит Гоголь, продолжая улыбаться. мужчина, проследив за его взглядом, обнаружил, что всё ещё держит в ладони заветные незабудки. он делает вдох, мысленно считает до пяти, и медленно отвечает, отрезая им обоим все пути к отступлению: - такие же красивые, как и ваши розы, Николай Васильевич. молодой человек меняется в лице моментально. хриплое, полузадушенное "откуда вы..." обрывается — он смотрит на следователя с испугом и немой мольбой. ему кажется, что неведение погубит его, и эта смерть будет куда страшнее, чем простое сумасшествие. удивление и страх стремительно сковывают его по рукам и ногам, прогоняя всяческие остатки смелости, которая привела его сюда в столь поздний час. мужчина напротив молча качает головой. - ну что же вы так испугались? побледнели весь... — Яков Петрович, мягко улыбаясь, подходит к молодому человеку, и осторожно берёт его за руку. "холодная" — только и думает он, аккуратно высыпая лепестки в ладонь Гоголя. юноша молчит, у него не получается скрыть дрожь, не получается скрыть страх, а на лице явно читается изумлённое непонимание. нежность больно сжимает сердце Якова, и он, взяв растерянного юношу за подбородок, ласково смотрит в небесно-голубые глаза, в которых через край плещется завораживающая, нечитаемая, чертовски странная эмоция, понятная толком лишь обладателю этих глаз. ну и ещё Господу Богу. - вы же за этим сюда пришли, — тихо произносит следователь. не спрашивает - утверждает. и добавляет, продолжая мягко, тепло улыбаться: — любите незабудки, Николай Васильевич? тот кивает. касается кончиками пальцев маленьких голубых цветков. дрожащим голосом просит: - расскажите. и Яков рассказывает. он говорит о древней цветочной легенде, о судьбе, о родственных душах, о чувствах, о тех редких ныне живущих, в чьих венах течёт это цветочное нечто. рассказ время от времени прерывается кашлем, вместе с которым в комнату впорхают новые лепестки незабудок. а собеседник слушает его жадно, внимательно, не перебивая и не отрывая глаз. страх в небесно-голубых глазах отступает, и на его место приходит понимание. понимание сменяется тихой радостью, от которой на глаза наворачиваются слёзы. они непокорно текут по бледным щёкам, по искусанным губам, сложенным в трепетную улыбку. не добегают до шеи — нежные прикосновения пальцев следователя стирают их, заставляя юное тело вздрагивать от нахлынувших эмоций. когда Яков заканчивает свой рассказ, молодой человек молча встаёт перед ним на колени, и взяв в ладони тёплую родную руку, льнёт к ней щекой. следователь измученно улыбается, поглаживая бледную кожу. а когда Гоголя разрывает новым приступом кровавого кашля, Яков тушит свечу и опускается на пол рядом с писателем. он обнимает молодого человека и гладит его по волосам, надеясь хоть немного облегчить эти страдания. белоснежная рубашка мужчины впитывает капли крови. дрожащее тело в руках следователя бьётся в агонии. лепестки роз оседают на холодный деревянный пол рядом с россыпью незабудок, отравляя своей яркостью столь нежный цвет. темнота прочно укрывает новообретённый мир, в котором нет места страху и одиночеству. и боль уходит вслед за ними: Гоголь облегчённо выдыхает и улыбается, когда тонкие холодные губы касаются бледного лба.