Прости нас грешных

Мое имя Маркус. Я священник в церкви, и я вполне осознанно выбрал свою профессию. Мне тридцать один. Расскажу немного о себе. Я рос в традиционной католической семье. Мой отец был пастором в маленьком приходе, мама - учительницей в христианской школе, в которой я в дальнейшем учился. Сколько себя помню, я всегда был хорошим мальчиком, делал то, что скажут, редко плакал или капризничал, был приветлив и вежлив со всеми. Мои детские пухлые щечки любили щипать старушки-прихожанки, а мама тогда отвечала с улыбкой, что я их с папой ангел. И я был ангелом, когда мне было девять. И мама такое говорила, когда мне было девять. Сейчас , понятно, не стоило ожидать от нее таких слов, однако хоть каких-нибудь слов иногда хочется услышать. С каждым годом, что она живет с моим отцом, она все больше холодеет. Знаете, кто такие пуритане? Так вот, мой отец - чистое описание одного из них. Он всегда был строг и смотрел на меня как несмышленого ребенка, даже после того, как я окончил колледж. Даже после того, как я поступил в служение в одну из католических церквей города N, что гораздо больше моего родного города. Я стал священником, как он того хотел. Но доволен ли он? Черта с два! ( следи за языком, Маркус!) Папой Римским мне, что ли, стать, чтобы он был доволен?! Хотя бы высказал свое мнение, что я тупица, что я неудачник, что-нибудь бы сказал! Порой хочется стать одним из его прихожан, может тогда, наконец, он обратит на меня большее внимание. Не хочется ныть, но, понимаете, одобрение родителей - это пизд*ц как важно (ну точно теперь застрял на полчаса с молитвами). Мое имя Маркус. Я священник в церкви, и я вполне осознанно выбрал свою профессию. Мне тридцать один. От начала и, наверное, до конца меня будут сопровождать ладан и псалмы. Хотя нет; теперь, вероятно, в конце жизни меня ждет, эмм... костер для грешников? Все началось недавно. Я, как всегда, остался в пятницу на отпущение грехов. Молоденький священник, еще новичок, подметал пол лохматой метлой. Мне всегда казалось, длинные полы моей рясы справляются с этим гораздо успешнее. Вот что я всегда любил в церкви - это тот мягкий солнечный свет, льющийся сверху сквозь ее большие витражи. Он, правда, всегда казался божественным. И этот запах, плотный и легкий одновременно: запах цементного пола, старых, потрепанных от постоянного чтения церковных книг и, наверное, самого запаха церкви, с детства ассоциирующегося для меня с верой и душевным покоем. Я стоял перед алтарем и перечитывал про себя псалмы. Тишину моего уединения нарушил скрип тяжелых дубовых дверей. Я повернулся. Молодой человек отрывистой походкой шел между старыми скамьями прихода, явно направляясь в мою сторону. Черная кожанка, нервный вид и сигарета, которую он мимоходом затушил об одну из скамеек, почему-то заставили меня внутренне сжаться. Он был высокий и худощавый, знаете, такой, что, кажется, порезаться об него можно, но одновременно он был сильным, жилистым и очень резким в движениях. У него были короткие, почти под ноль, темные волосы и кожа, чтобы не соврать, белая как снег. На вид ему было лет девятнадцать. Половина из того, что я сказал сейчас - мои поздние впечатления о нем, тогда же я едва заинтересовался этой фигурой в черном. Так вот, я настороженно следил, как он приближался. - Вы священник? - Да, - лишь успел сказать я, как он перебил меня. - Мне нужно исповедаться. - Пройдемте, - хотел добавить "сын мой", но слова застряли на полпути. Я указал на ряд будок для откровений. Он повернулся и пошел к одной из них, я последовал за ним. Он чувствовал себя не комфортно, и это передавалось мне. Я присел на лавку в кабинке и посмотрел сквозь отделяющее окно. Он смотрел вниз, на свои руки, которые он непрерывно сжимал и разжимал. Его чуть ли не колотило. Весь вид у него был такой трагичный, что мне стало искренне жалко его, хотя он еще не сказал ни слова. - Это, разумеется, между нами? - наконец спросил он и посмотрел на меня. - Разумеется. - Тогда, думаю, я начну.