Цена веры

Доктор Изабель Мару никогда не ценила беспочвенных чувств. Страсть, любовь, ненависть, страх, вера или надежда, возникающие на пустом месте, по велению хаотичной человеческой природы - бессмысленные, как выстрелы холостыми патронами в отсутствие цели. Как слив неудачной партии химикатов в сточные воды. Бессмысленно на грани отвращения. Чувства доктора Мару всегда основывались на знании - в крайнем случае, на его отсутствии. Именно смесь знания о том, что происходит в твоих руках, в колбе над тиглем, в лёгких подопытного, за стеклом в прозекторской, с невозможностью контролировать процессы до конца, с риском ошибиться или не успеть поймать нужную реакцию, - эта гремучая смесь делала любые чувства острее, чем нож, срезающий омертвелую плоть химического ожога с твоего лица. Поэтому, когда она голыми руками разгребает обломки зданий базы - перчатки давно порвались, ткань частично обгорела, взвешенная в воздухе гарь скребёт по непривычно обнажённой коже щеки и губам с левой стороны, - ею движет не вера и уж тем более не надежда, а чистое, яростное в своей чистоте знание. Доктор Мару знает, что генерал Людендорф выживет. Не потому что верит в него, как он в неё, и, разумеется, не потому что хочет на это надеяться. Она знает, что он выживет под любыми обломками, практически с любыми травмами, даже после того безумия, что она видела этой ночью. Он выживет, хочет этого сам или нет. Боясь её, презирая, любя или ненавидя. Она сама сделала его таким. И она знала, что делала. Когда первая доза достигает нужной концентрации, он глухо рычит под противогазом и дёргается, мощным рывком едва не опрокидывая кресло. Мару смотрит, задерживая дыхание, но ремни выдерживают, и она делает шаг вперёд, склоняясь над ним. Широкое плечо под её пальцами вздрагивает, словно от боли, но она ясно ощущает болезненную злую ярость, готовую вырваться на волю, если дать слабину. - Вы нетерпеливы, генерал, - тихо произносит она, наступая сапогом на один из шлангов под ногами. Людендорф хрипит, вздрагивая всем грузным телом, ремни впиваются в его запястья, соскребая кожу. Когда Мару отпускает шланг, давая доступ следующей порции газа, он уже дышит полной грудью - торопливо, захлёбываясь и принимая смесь стимуляторов и токсинов почти без сопротивления. - Боюсь, мои расчёты оказались недостаточно точны, - добавляет она, переводя дыхание. О следующей стадии реакции говорят лишь лёгкие судороги, с которыми Людендорф пытается справиться, сжимая пальцами подлокотники так, что те почти хрустят от его хватки. Мару гладит его узловатые пальцы, качая головой, а затем достаёт ампулу со следующей дозой. - Но ваша реакция открывает нам новые возможности. Я уверена, что вы оцените эффект от моей работы очень скоро. Следующая ампула отправляется в дозатор, чтобы увеличить концентрацию, пока Мару делает ещё несколько торопливых пометок в своих записях. Людендорф снова подаёт голос, натягивая ремни, и она вскидывает голову, почти завороженно глядя на то, как его глаза за стёклами противогаза наполняются кровью от напряжения. Возможно, сейчас он ненавидит её, как никого и никогда прежде. Но когда она собственными руками вводит ему в шею катализатор, наклоняясь над ним, прижимая коленом его бедро, и когда поворачивает иглу шприца, вонзая её глубже, чтобы проверить реакцию на внешнюю боль, - Людендорф сжимает кулаки и выпрямляется в кресле, глядя ей в глаза сквозь стёкла. Отражающаяся в них маска-протез на её лице похожа на проступающий сквозь плоть череп. Доктор Мару создаёт яды и токсины, способные покалечить, убить, свести с ума, так долго, что это можно считать целой жизнью. Её рукотворной смерти боятся враги, союзники, остальные, кто оказывается на пути у неё или у человека, подмявшего под себя командование боевыми действиями во всём регионе. Она знает цену своей работе, может просчитать десятки вариантов того, как и когда сможет применить новую разработку, - и тем больнее становится момент, в который она понимает, что знания порой недостаточно. Время уходит, и по завершении этого этапа нужны результаты. - Я верю в вас, - говорит Людендорф, касаясь тыльной стороной пальцев её маски. Его дыхание звучит сейчас так же хрипло, как её собственный голос, сожжённый реагентами много лет назад, но интонации заставляют её поднять голову, впиваясь взглядом в его глаза. - Я верю, что вы способны добиться успеха. И вы это сделаете, доктор. Приказы генерала Людендорфа не обсуждаются - ни на этой войне, ни в этой части, ни даже в этой лаборатории, даже если звучат как бессмысленный бред. Однако то, что нужно от него в ответ доктору Мару, не просто не обсуждается - оно даже не нуждается в приказах. Поэтому, когда она голыми руками разламывает ампулу нового образца, протягивая ему, он без вопросов и слов вдыхает густую взвесь с её ладоней. На секунду мир останавливается - а затем Людендорф сжимает зубы, принимая дозу, и металлический револьвер крошится в его пальцах, словно труха. И именно в это мгновение его вера превращается в её знание. Он прав. Этот человек мог бы стать её любовником или её кошмаром, сложись всё иначе. Вместо этого на протяжении многих лет он становился её оружием, живым и деятельным, пробивающим те человеческие стены, которые не способна пробить боеголовка, начинённая смертоносным токсином. Позже в ответ на попытку перевербовки она говорит, что верна своему генералу, совершенно искренне - и в этих словах для них обоих заложено куда больше, чем могли представить себе свои или чужие шпионы, даже если бы читали все её дневники и протоколы. То, что осталось от генерала Людендорфа, смотрит на хрупкую женщину с изуродованным лицом и в обгорелой шинели с пятнами крови, заменяющими знаки отличия. - Вы должны были уйти, когда всё началось, доктор, - говорит он, с трудом размыкая губы. - Ваши ядовитые снаряды... - Мои снаряды уничтожены. Как и записи. - Её голос стал ещё более хриплым и тихим, но на разваленном пепелище, в которое превратилась база, он слышен отчётливо, как хруст костей под давлением. - И моя работа поставлена под угрозу, генерал. - Это и есть всё, что осталось от вашей работы? - Он медленно качает головой, оглядывая затихший мир вокруг. Воспоминание о том, что предшествовало его поражению в этой битве, отдаёт бредом после контузии. - Это безумие. - Верно. - Изабель Мару расстёгивает ссаженными пальцами верхнюю часть шинели и достаёт из внутреннего кармана ещё несколько ампул, делая шаг к нему. - И поэтому вы пойдёте к ним и расскажете о безумии, которое видели сегодня. Которое могло бы убить вас и ещё тысячи невинных людей, и возможно, ещё убьёт. Которое невозможно контролировать и которому трудно противостоять даже армией. Если мы не попытаемся. Людендорф слушает её хриплый голос, видит тьму в её шальных глазах, так похожую на ту, что разливалась в них всегда, когда она видела, как работают её препараты, убивая то, что должно было умереть - в смертниках-подопытных, которых он предоставлял ей на фронте, и со временем в нём самом, - и сам берёт её ладонь в свою. - Вы сможете восстановить свои записи? - спрашивает он, поднося её ближе и задерживая дыхание от той боли, которую готов почувствовать снова. Тонкие жёсткие пальцы разламывают ампулу около самого его лица. - Я уже начала, генерал, - произносит она почти шёпотом. Настоящая война начинается сейчас. - Хорошо... - говорит он на вдохе, прежде чем закрыть глаза. Она улыбнулась бы ему, если бы не шрамы, застывшие на её лице и губах запекшейся коркой много лет назад.