***
– Кто бы мог подумать… – вспышка ослепляет глаза и крючком поддевает сознание. Взгляд – размытый – сосредотачивается, и хочется выть – ебучий Джефферсон! Почему нельзя было накачать сильнее – чтобы не знать, не понимать, не ждать. Чтобы последним вменяемым воспоминанием был нелепый поцелуй – липкий, пропитанный хриплой обречённостью и тягучим смирением. В бок прилетает удар – от боли получается только кашлянуть. Ботинки сзади шаркают по полу, останавливаются в районе затылка и носом тыкают в волосы. – Каково тебе, Нейтан… – Марк в пьяном возбуждении от съёмки нетерпеливо потирает ладони – в мёртвой тишине слышен каждый шорох. – Каково тебе оказаться на месте Кейт, а, тупица? Внутри всё содрогается от этого «тупица». Прескотт запоздало замечает, что лежит не один – Уоррен перед ним: явно не соображающий, что происходит, ошеломлённый такой дозой наркотика в крови. – Я вообще не собирался делать с вами ничего… подобного, – голос Джефферсона кажется и далёким, и близким одновременно. Он садится на корточки – вроде, – чтобы было слышно каждое его слово. – Но ваши милые сопли натолкнули меня на гениальную идею. Так что спасибо за неё, – Нейтан скукоживается от дыхания возле уха – неприятно горячего, сухого, – тупица. Уоррен тянется к Нейтану сам: глаза задёрнуты поволокой, руки дрожат, зубы прикусывают нижнюю губу, блестит влажный от слюны подбородок. Мятым комком шевелится внизу живота волнение – как же не хочется всего этого: грязного, искусственного, наркотического. Лучше никак, чем так – но тело не слушается, отзывается на ласку сальным желанием, ищет чужого тепла от того, кто уже почти труп. Нельзя закрыть глаза и вообразить себе что-то другое: Нейтан не умеет. Он привык видеть действительность в её изнаночной мерзости – как есть, без гирлянд и мишуры. И от этого он лез на стены – раньше; хочет умереть поскорее – сейчас. Лишь бы не пачкать его животной похотью, неестественной, ненастоящей. Руки сами обхватывают лицо – губы тянутся за поцелуем – вспышка снова ослепляет. Нейтан тормошит своё сознание за плечи, но оно, медленно моргнув, опять разваливается на чёрном диване, что стоит позади нависающих пугалами софтбоксов. – Вот так… – комментирует Джефферсон, снова щёлкая фотоаппаратом. – Давайте, мальчики… Уоррен просяще трётся об пах Нейтана, заползает ладонью в штаны, поглаживает пальцами возбуждённый орган. Становится совсем гадко – не так, это не должно быть так! Мрак укутывает сознание, уносит от ненужных мыслей – но те снова и снова прорываются сквозь тёмную толщу, тянут свои лапы, напоминают о том, какое оно всё – реальное. Грязное. На члене смыкаются холодеющие пальцы: Уоррен вяло двигает рукой, неловко задевая ногтями нежную кожицу. Нейтан пытается забыться в поцелуе – но он не менее гадкий, чем всё происходящее. Не менее гадкий, чем сам Прескотт. – Так не интересно, – фыркает Джефферсон – откладывает камеру на пол, оттаскивает безвольное тело Уоррена, укладывает ногами к лицу. Щербатыми зубами боль вгрызается в глотку, пока Марк, напевая себя под нос, стаскивает с паренька штаны – тот лишь бездумно утыкается лбом Прескотту в пах. Как я в его плечо несколько часов назад, думает Нейтан и тут же ужасается своему сравнению – сопоставил липкое с чистым. А часов ли? Сколько они здесь? С момента, когда Уоррен был в сознании – сколько фунтов времени прошло? – Тупица, – хрипит Джефферсон. – Шевелись. Тело снова двигается само по себе – расстёгивает штаны, приспускает их с трусами ослабевшими пальцами – деревянными, не гнущимися. Член ударяется о чужое лицо, о приоткрытые губы Уоррена. – Ро-о-тик открывай, – ласково приказывает Марк и кидает в сторону Нейтана – грубое, небрежное: – И ты тоже, тупица. «Тупица» покорно погружает чужой член в рот, неумело лаская языком ствол снизу. И чувствует, как смыкаются влажные губы вокруг его головки – осторожно, не сопротивляясь. – Молодцы… – шепчет Джефферсон и отходит – раз вспышка, два. Пожалуйста, сознание, дай хоть сейчас представить, что грязи нет. Пожалуйста… – Отлично, – доносится теплом где-то совсем рядом: лакированный ботинок пинает затылок, заставляя вдавиться носом в чуть колючие яйца. К горлу подкатывает ком, а Грэхем наконец-то обдаёт пах Прескотта приглушённым стоном. Нейтан знает – ему без разницы, он слишком под кайфом – но всё равно учитывает этот маленький всплеск: берёт глубже, игнорирует рвотные позывы. Что угодно, лишь бы не звенящая тишина, щёлканье фотоаппарата и эти грязные комментарии поехавшего психа. Уоррен, на секунду отстранившись, слабо всхлипывает – и скудной струйкой изливается в рот Нейтана. Сперма стекает по губам, и фотограф словно оживает – подскакивает к Прескотту и, пожирая зрелище глазами, остервенело щёлкает затвором. – Да-а… вот так… Затем хватает Нейтана за шиворот и тащит куда-то – под ногами кряхтит пол, пока парень тоскливо наблюдает за оставшимся посреди студии Уорреном. Стена наплывает сзади – макушка глухо ударяется о твёрдую поверхность, и Прескотт облегчённо выдыхает, когда понимает, что сейчас отключится. В следующий раз глаза открываются тогда, когда в лицо ударяет вспышка света. Джефферсон, сука… Хочется злиться, но не получается – наркотик пьяно чмокает сознание, заставляя разомлеть до неприличной пошлости. Уоррен – снова – с характерным звуком сосёт член: тёмная голова то поднимается, то опускается; руки пытаются упереться в колени, но по факту лишь лежат на приспущенных штанах. Нейтан не ощущает ничего, кроме отвращения к реальности. Кто сказал, что наркота пичкает мозг иллюзиями? Хуйня. Она только отчётливее показывает эту грязь под ногтями, которую неумело пытается выскоблить пилочкой криворукая трезвость. Телу, впрочем, всё равно – оно сипит от ласк, прогибается в спине, покрывается мурашками, когда головка касается гланд. Нейтан, собрав последние силы, опускает руку на каштановую шевелюру – зарывается в мягкие волосами пальцами: без грязи, не для того, чтобы вдавить голову Уоррена посильнее в пах. И искренне кайфует от этой нежности, чувствуя пальцами зябкую вибрацию. Дёрнушись, член обмякает во рту Грэхема, и Нейтан с ужасом наблюдает за тем, как вместе с вязкой спермой вытекает рыхлая пена – как тогда. Как у Рэйчел. – Стра-а-а-ах, да, – как маньяк, Джефферсон выныривает не понять откуда – освещает вспышкой искажённое гримасой лицо Прескотта. – Это не я, – одними губами произносит парень. – Не я… – переходит на шёпот. – Не я! – взвизгивает, пытаясь отодвинуться, но некуда – позади холодная стена, о которую он прикладывается затылком. По губам течёт что-то горячее – падает мутными каплями на переплетённые с тёмными прядями пальцы. Нейтана бьёт дрожь – рот наполняется металлической солью, горло сдавливает колючей проволокой. Он не хотел, чтобы так – грязно. Отвратительно, с отхаркивающейся слизью и кровью, с закатившимися глазами, со страхом – животным, протыкающим внутренности иголкой. Но его не спрашивали.***
Искусство. Искренность. Беззащитность. Страх. Джефферсон вглядывается в видеоискатель, расплываясь в довольной улыбке. До чего прекрасны застывшие выражения страха на мёртвых лицах – не так, как на живых, но всё же. Даже этот мальчишка, Уоррен – нихрена не соображал, что происходит, а перед смертью показательно подавился чужим членом и испугался. Марк недовольно пинает руку Нейтана, сгибая её в локте, как на том фото. Безусловно, этот снимок будет лучшим. Совершенным. Объектив устало моргает, и вспышка освещает пустынную свалку. Отличный кадр.