My life makes no sence anymore

Он несся через снежный лес как обезумевший и при этом вертел головой во все стороны, словно он был прирожденной совой. С искусственного хмурого неба падал легкий и пушистый снег, даря ощущение спокойствия и умиротворения. Но только не для Блубери. Его душа отбивала ударный ритм в необъяснимой панике. Блубери всем скелетом чувствовал неладное, с вечера прошлого дня чувствовал, и не хотел пускать Эджи сегодня в патруль. Он отчетливо и явственно ощущал дыхание нависшей угрозы, потому всеми силами пытался заставить Эджи никуда не ходить, остаться с ним в теплой кровати и потом позавтракать. Однако Эджи не поддался, потому что долг перед Королевской стражей превыше всего. И вот теперь, спустя несколько часов нервозных ожиданий, все страхи подтвердились, потому что позвонил Ред и сообщил, что Андайн экстренно собирает поисковую группу для того, чтобы найти Эджи. Блубери тут же пулей рванул из дома, бросив все дела по дому и обескураженного брата на диване. С того самого известия Блубери не останавливался, он все бежал и бежал через какие-то снежные дебри, где редко ступала нога монстра, повинуясь зову стенающей души, пока остальные стражники и волонтеры вели поиски со знанием местности и навыками следопытов. Блубери не мог вести себя также, он полагался только на свой внутренний радар и паническое безумие. И хоть шансы у такого поиска были ничтожно малы, через какое-то время этот дикий забег дал свои результаты. Блубери наткнулся на небольшую и слегка притоптанную полянку со следами борьбы, кучками пыли и пятнами крови, а пройдя чуть дальше сквозь заросли, увидел картину, от которой громко и пронзительно закричал. На него тут же обернулся монстр, истрепанный и сочащейся из всех сквозных ран темно-красной кровью, а потом его глаза пронзило резкое смертельное удивление, и он рухнул на снег кучкой пепла, лужей крови и ворохом драной одежды. Следом за монстром в воздухе растаяла красная остроконечная кость, которая и проткнула душу насквозь. Блубери потерял дар речи от увиденного, он просто остолбенел от накатывающего неминуемого ужаса, а потом все же рванул вперед, упал на колени перед лежащим на земле Эджи и стал судорожно осматривать травмы, а в глазах уже собрались слезы. - Блу, - совсем тихо произнес Эджи и скривился от боли, пронзившей позвоночник. - Н-не… Не разговаривай! – Блубери пытался придать своему слезному и заикающемуся голосу хоть немного твердости, но попытка с треском провалилась в зародыше. «Это просто… просто… мясорубка», - думал Блубери, разглядывая многочисленные глубокие царапины от когтей и рваные раны от клыков, Эджи будто растерзали дикие звери. Однако самым страшным оказалась растянувшаяся наискось от крестца и до нижней линии ребер рана, которая собой разодрала добрую половину позвоночника. Эджи этой атакой словно перемололи, потому что в кровавых сгустках виднелись мелкие осколки костей и даже частички пыли. Невозможно было даже представить кто и как оставил такое. Блубери в какой-то момент хотело вывернуть, но он героически задавил этот порыв ладонью у рта, глубоко вдохнул и попытался начать соображать вместо того, чтобы паниковать и развозить истерику. Он ведь должен спасать жизнь горячо любимого монстра. Он не имеет права сидеть и дрожать в слезах над его раненым телом. Он должен действовать! Блубери сорвал с шеи платок и, игнорируя как ребра в месте раны начинают медленно крошиться и опадать пылью, аккуратно приложил его к самому кровоточащему месту, под которым снег уже пропитался до багряно-черных тонов. В ответ Эджи громко и протяжно зарычал, едва не заорал, после чего тяжело задышал и совсем откинулся на снег, чтобы остудить горячую кровавую карусель в сознании, что нарезала круг за кругом без остановки. - Нужно… нужно позвать на помощь! Я сейчас!.. – и только Блубери поднялся, как Эджи стал тянуть к нему руку и хрипеть. - С-стой… - Всего пара минут! Тебя ищет вся стража, помощь будет совсем скоро! – уверял Блубери и был готов уже нестись со скоростью ракеты за Андайн и лекарями, однако Эджи продолжил настаивать. – Я мигом вернусь, ты не успеешь… - Блу! – повысил голос Эджи, из-за чего его схватил кашель, а тело содрогнулось в болезненной агонии. Он прижал руку ко рту, и по пальцам заструилась свежая кровь. - Нельзя терять времени! – с истерикой настаивал Блубери, но готов был в любую секунду потерять сознание от происходящего. - Я умир… раю… Блу… - Нет! – завизжал он, и новые слезы хлынули из глаз. – Нет-нет-нет! – руки сильно сжали череп. – Ты не умрешь! Потому что я приведу помощь! И как только Блубери развернулся и побежал, поперек его позвоночника на уровне живота врезалась красная кость, оттолкнувшая обратно к Эджи. Он вновь упал рядом с ним, а из груди выбило дух ледяной и неминуемой реальностью. От осознания Блубери горько разревелся, не в силах больше себя сдерживать. Он повернулся к Эджи, подполз вплотную и увидел, что Эджи тоже плачет. - Я не верю! Не верю! Не верю! Не верю! – тараторил Блубери и мотал головой, желая прогнать снедающую боль. - Прости меня, - выдохнул Эджи и попытался приподнять руку, чтобы коснуться Блубери, но ничего не вышло: кости уже раскрошились по краям. - Почему? Почему так происходит?! – вопрошал Блубери, сам не зная у кого, уставившись в собственные колени. Он не мог заставить себя смотреть на медленную смерть возлюбленного. Перед глазами пробегала их счастливая и теперь утерянная жизнь, от чего становилось невыносимо даже дышать. - Блу… Блубери со страхом отнял взгляд от земли и посмотрел в лицо Эджи, запачканное кровью, измученное болью и омраченное глубоким сожалением. Эджи чуть приоткрыл рот, пытаясь сказать что-то еще, но сил перестало хватать и на это. Душа громогласно треснула пополам. Блубери, утирая нескончаемый поток обжигающих слез, нежно взял лицо Эджи в свои дрожащие и похолодевшие ладони и приблизил череп максимально близко, чтобы услышать последние слова. - Я всегда… буду любить тебя… мой малыш… Блу… бе… ри… - Блубери стиснул зубы, чтобы не завыть. Произнеся последние буквы этих важных слов, которые отпечатались на душе Блубери каленым железом, Эджи спокойно выдохнул, и его тело полностью расслабилось, а лицо разгладилось. Заливая слезами лицо Эджи, Блубери почти пропищал «и я тоже» и мягко поцеловал любимого в щеку. Это был самый искренний и наполненный эмоциями поцелуй за все их долгие и счастливо-непростые отношения. Чуть отдалившись, Блубери заметил, что зрачки в глазницах погасли. - Эджи?.. – тихо позвал он, а потом взглянул на тело, которое уже наполовину рассыпалось в пыль. Блубери зажал рот двумя руками, толкая истерику обратно, но тело уже лихорадило болезненной дрожью. Не прошло и нескольких секунд, как адская смесь внутри закипела, и Блубери извергнул в звенящую тишину леса самый горький, самый болезненный и самый пронзительный крик, на который едва кто-то был способен. Уперевшись черепом в пыльно-кровавый снег, Блубери стиснул себя руками и продолжил кричать так же громко, не в силах найти никакого другого высвобождения своей всепоглощающей, как черная дыра, истязающей боли. К Блубери пришли спустя какое-то время благодаря тому, что он не переставал кричать в течение нескольких минут. В момент появления других монстров, Блубери уже не помнил и не понимал себя. Он не отдавал себе совершенно никого отчета в действиях, поэтому кусался, дрался и царапался, когда его оттаскивали от пыли Эджи. Он даже прокусил руку Андайн, когда та попыталась взять у него шарф, в который он отчаянно вцепился с той секунды, как Эджи перестал отвечать. Монстры с трудом вывели Блубери из леса и с еще большим трудом вверили его Папайрусу, потому что Блубери реагировал на собственного брата крайне неадекватно. Он кричал невнятные вещи и бросался на Папайруса с кулаками, но тот просто заключил брата в самые крепкие объятия, а потом телепортировал домой, завернул в самое большое одеяло и напоил убойной дозой успокоительных и снотворных. И только после этого Блубери свалился в сон, полностью выпотрошенный, уставший и бесконечно потерянный. Навсегда. С момента смерти Эджи воспоминания прошедших дней больше не задерживалась в голове Блубери. Каждый день был новым листом, одинаково серым и блеклым, и который не берут ни одни существующие чернила, чтобы написать хоть что-то памятное. Совершенно ничего. Именно так Блубери охарактеризовал свою жизнь после потери Эджи. Это абсолютное и беспросветное, холодное и мрачное, бессмысленное и горестное. Ничего. Похороны прошли со всеми почестями, какие полагаются заместителю главы Королевской стражи. Было много монстров, много красноречивых слов, были слезы. И нескончаемый поток процессуальных обязанностей. Ред очень ярко и много говорил о брате в своей речи, что его просто невозможно было остановить. После таких искренних слов и пары скупых слез, каждый теперь мог с железной уверенностью заявить, что Ред очень любил и чтил своего брата, хоть на глазах у общественности они вечно цапались и производили впечатление несчастливых родственников. Пыль Эджи развеяли на мосту у входа в Сноудин, и она, ведомая стремительными ветрами низины, устремилась в далекий и безвозвратный путь. Теперь нужно было научиться жить дальше. Однако Блубери превратился в настоящего живого мертвеца. Он не поднимал взгляд выше уровня пола, смотрел на все бессмысленно и потерянно. Больше ни с кем не разговаривал, только парочку раз мычал в ответ, когда настойчиво просили об этом. Он перемещался по дому раз в два-три дня и только для того, чтобы выпить стакан воды и может быть что-то надкусить пару раз, когда Папайрус оставлял с десяток лаконичных и восклицающих записок вокруг еды, написанных кривым крупным почерком. Все остальное время Блубери проводил у себя в комнате, в собственной кровати, свернувшись калачиком в самом углу, уткнувшись лицом в пропахший жизнью и смертью шарф Эджи и тихо стеная каждую ночь, а порой и крича от кошмаров. Кричал он при этом так громко, что Папайрус перемещался в комнату мгновенной телепортацией, а потом долго сидел рядом. Ему было тошно и больно смотреть на страдания горячо любимого братишки, но он мужественно и по долгу старшего оставался в комнате, уговаривая себя мыслью, что в его присутствии брат хотя бы спит спокойнее. На второй или третьей неделе в дом к братьям внезапно заявился Ред. Помявшись на пороге, он все же выпалил, что хотел бы попроситься пожить у них. Он прекрасно понимал, что его просьба не нуждалась в пояснении, но все же объяснил, что после потери брата, жизнь стала совсем уж тосклива и совершенно ему не мила, а находиться дома одному, в окружении воспоминаний прошлого и вещей брата стало невыносимой пыткой. И пускай Ред вечно подавал себя так, будто он ни в ком не нуждался, а уж тем более в компании, перед Папайрусом он признал свои слабости и рассказал о боли, что терзает его день ото дня. Папайрус, конечно же, не отказал, прекрасно понимая, что сейчас каждому нужна поддержка, и найти ее можно только друг в друге. Однако он не был до конца уверен, выдержит ли двух депрессивно настроенных монстров в одном доме. Ему с лихвой хватало душевных страданий от ужасного состояния братишки, душа каждый день кровью обливалась и готова была выпрыгнуть из груди и самораспылиться. Блубери потерял любимого монстра, с которым утопал в любви и счастье и готов был прожить всю оставшуюся жизнь. Ред потерял младшего брата, с которым прошел огонь, воду и медные трубы, с которым бок о бок выжил в этом жестоком мире и поднялся. Папайрус же потерял друга. Высокомерного и властного, но при этом хорошего друга, на которого можно было положиться в ста одном случае из ста. Поэтому свои переживания Папайрус и не брал в расчет, понимая, что утрата Реда и Блубери, конечно же, не соизмерима с его. Папайрус тяжело выдохнул и потянулся в карман за пачкой, однако сигареты закончились. Он покупал их этим утром, еще и полдня не прошло. С таким стрессом никаких сигарет не хватит. На очередной ночной крик Блубери сбежались уже оба скелета, правда Ред сделал это как нормальный монстр через дверь. Папайрус в это время уже сидел на кровати и ласково гладил Блубери по закрытому одеялом плечу. Однако даже сквозь него можно было ощутить, как брат содрогался. Прошел почти месяц, а Блубери ни на шаг не приблизился к облегчению. Папайрусу становилось тоскливее от этого с каждым днем. - Ему тоже кошмары снятся? – тихо поинтересовался Ред. - Не наши с тобой, - объяснил Папайрус, Ред понимающе кивнул. - Может нам лечь спать с ним? – Ред сделал пару шагов, Папайрус отрицательно покачал головой. - Не пускает, - выдохнул он, - только вот так. Ред все-таки подошел и присел напротив Папайруса, рядом со спрятанной за одеялом головой Блубери, а потом опустил свою руку рядом с рукой Папайруса. - Его же трясет. - Знаю, - с грустью выдохнул Папайрус. Из-под одеяла послышался громкий и сопливый всхлип. Ред вновь повернулся к Папайрусу с вопросом, но ответ в его глазах он прочитал раньше, чем что-то произнес, и просто согласно кивнул. Они просидели так рядом с Блубери где-то час, потом Ред пристроился на коленях Папайруса и уснул. Сам же Папайрус просидел почти неподвижно до самого рассвета, и когда почувствовал, что Блубери затих, взял Реда на руки и вышел из комнаты. - Месяц уже прошел, - произнес Ред с дивана. Он уже пару недель гостил у братьев и уходить не собирался, ведь здесь ему действительно стало чуточку легче. – Как он может ничего не есть? - Вот так, - не на шутку сердился Папайрус. – Я и так стараюсь ему подтолкнуть еду в любом возможном месте, в комнате вечно оставляю тарелки. Он просто ничего не ест. - Так до обезвоживания недалеко. А учитывая сколько он… ну, переживает, - Ред просто не знал как по-другому смягчить фразу «ревет каждый день», - то ни к чему хорошему голодание не приведет. - Не дави на больное, ладно? – попросил с легким раздражением Папайрус, приваливаясь к стене и зажав переносицу пальцами, чтобы не потянуться вновь к сигаретам. - Надо же вытаскивать его из горя, - негромко констатировал Ред. – Давай может я попробую? - Не пробьешься, - заявил Папайрус. – Тебе уже через несколько секунд станет тошно, что ты его заставляешь что-то делать. Ред негромко рыкнул и уперся спинкой в диван. Собственная беспомощность раздражала его, хотя раньше он был рад полениться и ничего не предпринимать. Видимо желание что-то делать хоть когда-то проснулось в дань уважения к брату, пускай его больше нет рядом, и получать тумаки за лень больше не от кого. - Ладно, - подал голос Папайрус через какое-то время. – Попробую еще раз. Осторожно постучав, Папайрус вошел с посудой в руках. Блубери, как и за все время, не изменил своего положения. Папайрус просто поражался такой кардинальной перемене: энергичный и вечно активный Блубери теперь лежал на кровати практически без движения вот уже месяц. Папайрус должен был отдать должное, даже его силы лени не хватило бы на такое героическое бездействие. И от осознания такого переворота вещей Папайрусу было больнее всего. Потому что он оценивал по такому поведению глубину раны, что зияла на трепетной душе брата. Как же он мечтал хоть немного ее залечить, хоть чем-то смазать, сделать ее хотя бы чуточку меньше. Однако пока все было безуспешно. За месяц ситуация не исправилась в лучшую сторону ни на миллиметр. В худшую сторону, правда, тоже, но Папайрус ох как боялся, что это может произойти. Такой душевной экзекуции он не вытерпит и сам сляжет в могилу. - Эй, братишка, - негромко и ласково, вкладывая мягкую улыбку в слова, произнес Папайрус, а потом пошел к кровати. – Ты очень давно не выходил за водой и перекусом, - Блубери в ответ не двигался, как и всегда. – Давай немного заправимся энергией, - Папайрус сел на кровать, и та привычно скрипнула. – Совсем чуть-чуть. Никакой реакции, мертвая тишина в ответ. Папайрус не особо удивился, но все же втайне мечтал об ответной реакции. Каждую попытку мечтал, если совсем не привирать. Отставив пиалу с душистым бульоном и плавающим кусочком мяса в нем, Папайрус привычно опустил руку на одеяло, уже безошибочно отличая все оттенки его дрожи. Сейчас Блубери был больше спокоен, чем взволнован. А может он просто спит? - Братишка, ты спишь что ли? – совсем немного и крайне аккуратно он потрепал застывший уже как на месяц в этой кровати депрессивный бугорок. Сопротивления не было, и Папайрус так воодушевился успехом, что даже потянул брата к себе... И увидел его лицо впервые за неделю. Безжизненное и с блеклыми бледно-голубыми зрачками, которые больше напоминали пасмурное небо, чем ясное и солнечное, а под глазницами въевшиеся от постоянных слез разводы. Они слегка голубоватыми дорожками охватывали всю кость под глазницей и разбегались по щеками в разные стороны. Конечно же, самые темные разводы были у слез, что спускались вниз, когда Блубери лежал на правом боку, но и искривленных дорожек ко рту и подбородку тоже было достаточно. И весь этот мрак и траур потери сиял на фоне грязно-красного, потрепанного и в затяжках шарфа Эджи, который Блубери не выпускал из своих рук ни на одну секунду с момента его смерти. Папайрус обомлел на несколько секунд, словно увидел привидение, а не брата. Понадобилось время, чтобы взять себя в руки. - Покушаешь? – Блубери пугающе не отвечал, однако и не отворачивался обратно, как делал до этого. Папайрус тогда решил действовать по своей инициативе. – Ладно, тогда давай попробуем бульончик. Папайрус взял пиалу, зачерпнул ложкой бульон, слегка подул на него, словно оба вернулись в детство, когда непослушный братишка постоянно вредничал и отказывался есть и лечиться, а Папайрус ухищрениями и шутками впихивал в него супы и таблетки. Как же легко и просто это было в детстве. Папайрус стал подносить ложку, и Блубери совсем немного приоткрыл рот. Папайрус тут же воспользовался возможностью. Однако после первой ложки Блубери продолжал сидеть без эмоций. Это никак не радовало Папайруса, но то, что брат решил поесть – уже огромная награда. За первой ложкой последовала вторая, но не так быстро, а медленно и ненавязчиво. Папайрус боялся спугнуть удачу. - Нравится? – спросил он после третьей ложки. Блубери ни на крошечную эмоцию не изменился в лице. Папайрус только заметил, что он совсем невесомо поглаживает пальцем зажатый в руках шарф, отчего душу болезненно защемило, а потом стало покалывать. Как же он хотел провалиться под землю, только бы не находиться в этом истязающем кошмаре. Через еще пару ложек Блубери перестал открывать рот. - Больше не хочешь? – спросил Папайрус. – Может еще парочку? Ты очень долго не ел, - он выделил слово «очень». Блубери немного отвел бессмысленный взгляд. - Бро, - Папайрус попытался вновь обратить на себя внимание, - так ведь нехорошо. Ты должен есть, - Папайрус пытался прикусить язык на каждом неправильном слове, он не хотел ничем провоцировать брата, совершенно ничем. И это было крайне сложно. Блубери внезапно повесил голову, а пальцы стали дрожать и перебирать неуклюжие петли на шарфе, который он сам связал и подарил за пару недель до трагедии, тогда как раз был городской праздник и ярмарка. Не прошло и пары секунд, как одеяло стали окроплять свежие слезы. - Ох нет, - выдохнул Папайрус и отставил еду. – Прости-прости меня, я не хотел тебя расстроить. Он мягко коснулся плеч брата и попытался приподнять к себе лицо, чтобы посмотреть на него. Он знал, что это будет больно, но, в конце концов, надо же когда-то обрести яйца, чтобы вытерпеть и пройти через это. Заплаканный, словно слезы выжигали кость огнем, абсолютно подавленный, потерянный и глубоко уязвленный – это все то, что Папайрус смог прочитать на поверхности этого многогранного взгляда прежде, чем заплакать самому. Тихо и почти безболезненно, слезы текли по его щекам и приносили, на удивление, какое-то облегчение. Возможно, ему и нужно было поплакать, чтобы разгрузить душу от тяжелых эмоций, а не курить по пачке за полдня. И тогда в голову Папайруса пришла еще мысль: если Блубери использует подобный подход, то насколько же глубоко это горе, что уже месяц ничего не меняется. Папайрус ужаснулся, это казалось несоизмеримой величиной. - Ох бро, - Папайрус прижал Блубери к себе и крепко-крепко обнял. Это было больно, но потом стало так легко. Первая близость с братом за такое долгое время однозначно была существенным прогрессом. Блубери молчаливо плакал и в какой-то момент едва-едва слышно произнес «дай мне время». Папайрус чуть не расплакался еще раз, только теперь от счастья. Наконец-то он услышал хоть что-то от брата, наконец-то ему дали понять что делать. - Конечно, бро, конечно. Сколько тебе будет нужно, - Папайрус уложил череп на макушку брата. – Я так рад услышать твой голос. Не молчи, если я буду нужен тебе. Я готов выслушать все. Блубери легко, но ощутимо кивнул. Папайрус был бесконечно счастлив. Они посидели так какое-то время, а потом Папайрус уложил брата обратно в кровать и пробыл с ним до тех пор, пока тот не уснул. Затем он тихо ушел. Сегодня ночью его не ждало ночное пробуждение от криков, а пиала, которую он оставил в комнате, наутро оказалась пустой. Папайрус помолился всем богам в благодарность. Наконец-то лед тронулся.