tessellated

'til morning comes, let's tessellate.

Это крупная тусовка. Слава не помнит толком, как здесь оказался. Народу — тьма, и многих он не узнает, а еще чаще не понимает, что они тут делают. Но бурная часть, как ни странно, позади, и сейчас все, изрядно поддатые, или отираются по углам, сбившись в стайки, или сидят, или валяются на более-менее горизонтальных поверхностях. Кто-то вяло танцует посреди гостиной, играет что-то ненавязчивое и подвывающее. Слава бы попытался узнать, но ему влом. А еще он почти не пьян. Здоровый образ жизни — это, конечно, полная херня, просто сегодня пить не хотелось. Он со смехом понимает, что чуть ли не единственный здесь более-менее трезвый. Подпирает стену, держит стакан с какой-то мутью, которую за час осилил только наполовину, и наблюдает. От нечего делать он все же начинает задумываться, кто же так старательно подвывает из колонок: альтернатива знакомая до жути, но… — Тухловато для тебя, король драконов? Слава вздрагивает, чудом не проливая непонятную жидкость в стакане, и поворачивает голову на голос. «В самый раз», — честно думает Карелин, но вслух выдавливает: — Да пиздец, — пытаясь при этом не слишком удивленно пялиться на, мать его, Оксимирона. Тот тем временем на него не смотрит вовсе, только тихо и непонятно хмыкает. Мирон не держит никакого идиотского стаканчика в руках, но он слишком расслаблен: плечи чуть падают вперед, то ли раскованно, то ли устало; взгляд вполне осмысленный, но какой-то невнимательный, не острый и не цепкий, как обычно. (Слава спрашивает себя, откуда он знает, как обычно, но игнорирует свой же вопрос.) Федоров явно пил, но судить, как много, Карелин не берется (потому что ему насрать). — А вот мне в самый раз, — бросает Мирон Славе и не Славе одновременно. Карелин моргает пару раз, подвисая (все потому что ему насрать), и говорит: — Ну так ты ж задрот. Мирон смеется, а потом поворачивается к Славе всем корпусом, пробегается взглядом сверху вниз — Слава физически чувствует — и вдруг забирает стаканчик. И вот что странно: Карелин даже не пытается сделать вид, что тот был ему нужен. Он смотрит: Мирон наклоняется, его слегка ведет; он ставит стаканчик на пол к стене — тот падает, но это Слава видит уже краем глаза, потому что поднимается Федоров, вперившись взглядом ему в глаза. И в полумраке комнаты это просто, блять, безумно, потому что глаза Мирона видятся стремно большими и потемневшими, а светлые ресницы ловят на себе редкие лучи непостоянного освещения. «Что за херь», — думает Слава, когда нелепо переспрашивает «Че?», потому что не услышал вопроса Мирона. — Давай потанцуем, — терпеливо повторяет тот. — Ты че, упоролся? — смеется Карелин. И тут же затыкается, потому что Мирон невесомо берет его за руку и, отступая назад, тянет за собой в середину комнаты. Из колонок доносится все та же альтернатива, а Слава шагает за Федоровым послушно, будто бы его кто нитками привязал. «Пришил», — почему-то поправляет себя мысленно Карелин и пугается. Федоров тем временем так же невесомо берет его за вторую руку, и вот тут Славу клинит: он осознает, что стоит посреди комнаты, полной народу, и держится за руки с ебаным Оксимироном. — Ты че делаешь? — беспомощно роняет он. Мирон усмехается: — Король драконов, но не танцев? — и ведет Славиными руками сначала в одну сторону — медленно, плавно, — а потом в другую; сам подается влево-вправо в такт и смотрит прямо, чуть насмешливо. Кивает в сторону колонок, — Это alt-J. Точно, понимает Слава, alt-J. И его отпускает. Черт знает, почему — Карелин не думает. Мирон напротив него покачивается, Слава начинает качаться тоже, и вот теперь ему, кажется, действительно насрать. Они танцуют медленно, в два раза медленнее мелодии, Федоров ведет — Слава это чувствует, как и тот, наверное, чувствует шаткое состояние Карелина. Они не разрывают зрительный контакт. Слава спасается в лице напротив от роя вопросов в собственной голове и не знает, что Мирон нашел в его глазах, но выглядит он завороженным. И с осознанием этого у Карелина перехватывает дыхание. — Твою мать, — едва слышно выдыхает он. Федоров тогда неуловимо оказывается ближе, скользя ладонями по его предплечьям к локтям, там задерживается ненадолго. Карелина всего прошивают ощущения: будто щекотно, и страшно, и подташнивает в тот же миг, и пальцы чуть сводит. Мирон делает еще один шаг навстречу — взгляд не отвести никак, не когда глаза напротив так старательно ловят каждую эмоцию, каждую перемену в лице, а руки поднимаются уже по Славиным плечам. Когда ладони, холодные и сухие, касаются его шеи, Слава тихо охает. Пальцы подрагивают, и Карелин хочет коснуться, но отчего-то не решается. Одна композиция сменяет другую, Мирон оставляет лишь одну руку на Славиной шее — ладонь лежит чуть выше загривка, большой палец мягко, но с нажимом поглаживает у линии роста волос. Свободной рукой Федоров устраивает Славины дрожащие руки на своей талии. Они все качаются из стороны в сторону. Карелин чувствует тепло под ладонями, его ведет ведет ведет от этого всего, и блять. Мирон так близко, собирает его, как мозайку: перестает направлять, отводит взгляд. Слава роняет голову, будто потеряв опору, а Федоров скользит носом по его скуле, выдыхает ему в шею, касаясь чуть влажными губами. Карелин бессильно утыкается ему в висок. Вдыхает запах, тянет на себя — ближе, еще ближе, и Мирон в его руках. На них, наверное, смотрит вся комната, а соцсети уже сходят с ума, но Слава качается под тихую музыку, и Мирон в его руках.