Последняя любовь мистера Кларка

      Задохнувшись от острого мятного привкуса, он передернулся, стоя под внезапно ставшим холодным душем. Чертов шампунь, как обычно, нанес удар в самый неожиданный момент. Кожа покрылась мурашками от прохладной воды. Нет, он знал, что запах не имеет вкуса, а вода умеренно теплая, но этот чертов мятный вкус преследовал его постоянно. Скользил холодной змейкой меж лопаток вместе с водными каплями. Холодил грудь, горло и пах, вызывая стойкое возбуждение. Забивался в рот и не давал дышать, вызывая спазм. Единственным выбором было выкрутить кран на максимум и лихорадочно пытаться смыть это холодное ощущение змеиной кожи со своего тела под струями обжигающе горячей, исходящей паром воды, от которой его кожа покраснела, а на руках покрылась морщинами.       «Это ничего не значит», — именно такие мысли посещали его каждый раз, когда он выпрыгивал из ванны на холодный кафельный пол ванной.       Встряхивался и кутался в похожее на одеяло, теплое и пушистое, махровое полотенце с головой. Шлепал босыми ногами по старенькому линолеуму на кухню к закипающему чайнику. Дрожащими руками засыпая в чашку самый дешевый растворимый кофе, который был в магазине. Жадно прихлебывая отвратную, но такую необходимую сейчас его телу коричневую жижу, по скудоумию своих создателей называемую «кофе».       Поглядывая в сторону дверного проема, там, в комнате, его ждет ОНА. Та, ради которой он не спит уже несколько дней, забил на учебу с работой и с крайней неохотой отрывается для повседневных дел. Ему приходиться заставлять себя есть… спать… ходить в туалет. В первое время телефон разрывался от постоянных звонков. В раздражении он выдернул его из сети и вытащил батарею из мобильника. Теперь ему никто не помешает. Он, наконец, сможет посвятить всего себя ей. С полной самоотдачей и ощущением безграничного покоя.       Поставив кружку в заваленную посудой раковину и взлохматив мокрые волосы, он, на подкашивающихся ногах, возвращается в спальню. Она лежит там же, где он ее оставил. Бархатная темная кожа. Вызывающая желание прикасаться к ней вновь и вновь. Плавность линий, так и молящих провести по ним пальцем. Она вызывала у него первородный трепет. И почти первобытный ужас.       Он пытался. Действительно пытался уйти. Снова начать жить. Без нее. Забыть все. Выкинуть ее из своей головы. Но она вновь и вновь оказывалась у него перед глазами. И он срывался. Бессонные ночи с сигаретой в зубах, едва касаясь ее кожи пальцами, ощущая ее живое тепло. Борясь с тем, чтобы не взять ее прямо здесь и сейчас. Зная, что еще не готов. Боясь и предвкушая новый виток их отношений.       Это напоминало американские горки. Сначала смешно и не страшно. А уже на подъеме понимаешь, что все. Баста. Никуда не деться. И внутри все холодеет. От ужаса. И… предвкушения? Да.        А потом ты падешь. И не можешь вздохнуть. Воздух вокруг тебя, воздух внутри. Но ты не можешь. Ни вздохнуть, ни выдохнуть. Кажется, мгновение остановилось. Вновь следует подъем. А сердце уже ломает грудную клетку, пытаясь выбраться из агонизирующего тела. Когда все заканчивается, стоишь на не держащих тебя ногах, пытаясь привыкнуть к спокойному статичному миру, и понимаешь — пропал. Спросят — отвечаешь, что «никогда больше», и сам себе врешь.       С ней было так же. Уходя, он каждый раз врал и себе, и другим. Все хорошо, все в порядке.       «Я смогу без нее», — думал он, а сам возвращался, кончиками пальцев прикасаясь к бархатной коже.       Его максимум был неделей. Адской неделей — признавался себе он. Каждый день, лежа без сна, он прокручивал ИХ моменты. Изредка засыпая, просыпался в холодном поту от нахлынувшего ужаса и полностью разбитым. Всё падало из рук. Казалось, что люди знают. Смотрят. Оценивают. Осуждают. Люди раздражали. Бесили. Выводили из себя. Все казалось неправильным, бесполезным, неинтересным. Он чувствовал себя лишним. Видел до боли знакомые улицы, лица, дома и все казалось чужим. Ненастоящим. Словно нарисованным акварелью в темных тонах. Вся жизнь казалась ненастоящей. Иллюзорной. Он помнил этот момент. Стоя на перекрестке ночью, смотрел на неработающие светофоры. На акварельные дома и ощущал льющий с неба холодный чернильный дождь. Маслянистые лужи-подтеки, лужи-кляксы.       Разумом понимал: люди есть. Вот они, внутри. Живые, из плоти и крови. А встретив на улице — не узнавал. Карикатуры. Мутные, размытые, чужие. Помнил, как задыхаясь, глотал горький сигаретный дым, надеясь заглушить мятное послевкусие каждого вздоха. Как дрожа, забивался под горячий душ, не чувствуя тепла и не будучи способным отогреться. Как кутался в халат и бесцельно бродил по квартире, не зная, куда себя деть. Ни телевизор, ни компьютер не помогали справиться с ощущением остро скребущей тревоги. Руки тряслись, голос от долгого молчания и простуды охрип и сипел, когда он отвечал на звонки от коллег, начальства, семьи. Все они не имели значения. Все они не могли помочь. Он был один. Совсем один. Было страшно. Было тревожно. Было болезненно любопытно. И он не выдержал. Сам коснулся, доставая из книжного шкафа, оглаживая плавные изгибы и вдыхая терпкий запах ее кожи. Он проиграл себе. Но чувствовал себя словно осужденный на смерть, получивший помилование.       Касаясь ее пересохшими губами и самыми кончиками пальцев, он не смел мечтать о большем. Даже это казалось святотатством.       Дверной звонок настиг его, когда он любовно натирал ее пахучим маслом. Надежда, что сами уйдут, не оправдалась. Звонок сменился стуком. Стук снова звонком. Раздражение в нем нарастало, но выпускать ее из рук, когда она была так близко и так покорна, не хотелось.        — Пожалуйста, Тимми, пожалуйста… Открой дверь. Тимми… — срывающийся голос, казался ему смутно знакомым, а умоляющие, слезливые интонации вызывали неприятные ощущения в сердце. Какая-то мысль скреблась на задворках сознания, но он откинул ее как не существенную. — Тимми… Пожалуйста…       Женщина за дверью видимо расплакалась и осела на пол. Он словно видел как она, стоя на коленях в юбке, упирается головой в обивку двери и задыхается от душащих ее слез. Слабеющей рукой стучит в дверь, после просто скребется, не имея сил, выпитых подступившей истерикой. Это царапало, что-то там, на подкорке сознания. Вызывало беспокойство, заставляло сбиваться дыхание… Но она в его руках чуть шевельнулась, томно потягиваясь и шелестя страницами. Весь мир в этот момент потерял для него свое значение, а мятное послевкусие на языке достигло своего апогея…       …Тима Кларка нашли у себя в квартире мертвым в 17:50. Обнаружившая его мать, миссис Дорис Кларк, была отправлена в психиатрическую лечебницу доктора Эйга с тяжелейшим нервным срывом. Полиция предполагает, что убийство было совершено девушкой молодого человека с помощью неизвестных наркотических средств. На теле погибшего была обнаруженая пустая книга, в которую он вцепился мертвой хваткой. Книга, по мнению экспертов, предположительно, из человеческой кожи, сшитая женскими волосами, была приобщена к делу. Однако провести полноценный анализ следствию не удалось, книга была похищена из следственного отдела, не доехав до лаборатории. Был вызван на допрос следователь, ведущий дело, однако он не явился на явку и обыск его квартиры ничего не дал.