Robert Francis — Junebug
— Два рожка ванильного мороженого, пожалуйста, — протискивается тоненький голосок Эдди сквозь разбухшее марево июньского зноя. Фургон с мороженым, весь в розоватых полосах и с сетью нарисованных на дверцах цветных шариков, похож на отколотый кусочек холодного царства. Подтаивающая льдинка на раскалённой поверхности пыльного асфальта. Лето — это инкубатор для размножения вредоносных бактерий, ускоритель болезней, рассадник грязи и оплот антисанитарии. А ещё лето — это прохлада мутно-зеленоватой воды, в которой задорно пузырится и плещется их веселье; приятное нытьё в икрах после долгой езды на велосипеде; вязкая сухость во рту от бесконечных разговоров и истошного смеха, превращающегося в сиплый свист. Лето — это друзья, это неотступный страх. Чистая синева неба, переходящая в рваную темень. — О, нет! — от вскрика Эдди темнокожий торговец замирает над стойкой с зажатой в пальцах пластиковой ложкой. — Можно мне, пожалуйста, без этой… шоколадной стружки, без… без шоколадного сиропа и прочего. — Он чувствует, как покрывается испариной, нервно теребя замок набедренной борсетки с лекарствами. — Спасибо. Ты особенный мальчик, Эдди. Тебе нельзя есть то, что спокойно едят другие. Тебе нельзя заниматься физкультурой, тебе нельзя пить сырую воду, тебе нельзя долго находиться под солнцем или на холоде, тебе нельзя громко смеяться, тебе нельзя ходить в общественные сортиры, тебе нельзя… Ричи, как обычно, занят тем, что подпиливает чужие нервы своими дурацкими выходками. Как обычно, его глаза, увеличенные толстыми линзами до двух чёрных провалов, искрятся насмешливой беззаботностью. Как обычно, движения его резкие, суетливые; одежда мятая, небрежно натянутая спросонья на потное тело. Эдди порой было забавно наблюдать, как Ричи находил себе новых мишеней для шуток; смотреть, как он из кожи вон лезет, чтобы у человека заскрипела досада на зубах, а все вокруг подавляли лезущий наружу смех. Ричи — один из тех, с кем он чувствует себя по-настоящему живым. Живее, чем когда принимает всю необходимую дозу таблеток и комплекс витаминов. Трубач, покружившись вокруг шкодливого мальчишки, яростно отбирает у него свой инструмент, оставив того с самым невинно-озадаченным видом, на который только способен широкий спектр его умений. Умение быть кем угодно, но не Ричи Тозиером — очкариком, помешанным на кино и рок-н-ролле, вечно огребающим от Генри Бауэрса с его прихвостнями. Ричи Балабол, брызгающий шутками вразнобой, как попало, не заботясь о том, попадут ли они в цель или увянут в пространстве гнилостным душком. Ричи-мистер-пародист, выглядящий намного храбрее, чем может показаться. Он скажет, что ты напуган, как прыщавая девственница в брачную ночь, сминая собственную дрожь между мозолистых пальцев с кровоточащей местами кутикулой из-за вырванных заусениц. — Не прошло и года! Ты что отсасывал у мороженщика, пока он не кончил тебе в мороженое? — Быстро выговаривает Ричи, подходя к Эдди. Лёгкое дуновение ветерка развеивает полы его рубашки, зарывается воздушной пятернёй в беспорядочные кудри. — Бип-бип, Ричи, бип-бип! — беззлобно отвечает Эдди с заученной осуждающей интонацией. — Знаешь, я ведь мог не покупать тебе. — Но купил же, дорогуша, — тянет гласные в наигранном выговоре французского камердинера из какого-то фильма. Иногда, у него получается звучать на удивление остроумно и убедительно, несмотря на то, что каждый раз губы его шевелятся слишком уж усердно, точно два червяка, обсыпанные горсткой соли. Эдди потупляет взгляд, разглядывая красные и синие полосы на своих безукоризненно-белоснежных носках. Завиток мороженого неумолимо оседает, грозясь растечься матовой липкостью по обеим рукам. Эдди, правда, не знает, зачем купил ему чёртов рожок. Не знает, зачем вообще вышел из дома после… после инцидента на Нейболт-стрит. Гораздо безопаснее было отсидеться дома: ожидать, что закравшийся внутрь ужас расслоится в материнских объятьях или испарится в потёмках плотно задёрнутых штор. Только вот смутное осознание, что нутряной страх, пропитавший каждый судорожный вздох при приступах астмы и въевшийся в окрас сновидений, ни за что не отступит — неважно, где бы Эдди не находился, — из раза в раз выгоняет его на улицу. И вместо того, чтобы смущённо улыбаться шуткам Ричи дома под навязчивые мысли «а как бы Ричи сострил по поводу этого или того», он стоит в июньском пекле, вновь негодуя от привычных непристойностей. — Чел, мы, конечно, из клуба неудачников, но ванильное мороженое… — Ричи сокрушённо качает головой, роговой оправой отражая солнечные блики. — Или ты тайно состоишь в вышивальном кружке миссис Дороти? — выхватывает один рожок, приподнимая брови, оглядывая Эдди со своей высоты пяти футов. — Ванильное мороженое, к твоему сведению, самое нормальное, без красителей и добавок. Ты знаешь, что в шоколадное добавляют не какао-порошок, а… чёрт, как же там… какао-заменитель, да? И ещё пальмовое масло, и корсерванты, тьфу ты, консерванты, и там больше сахара, — тараторит он скороговоркой, коряво повторяя слова матери. — А шоколадная стружка — это просто замороженная глазурь и на вкус она как остывший жир. Отвратительно. Эдди воровато мажет взглядом по лицу Ричи, чтобы понять, что он думает и почему не перебивает. Тот лишь лениво облизывает иссякающую в размерах верхушку мороженого. Каждый раз, когда он моргает, чёрные ресницы трепещут за линзами двумя испуганными бабочками. На самом деле, обычно Ричи пропускает мимо ушей процентов эдак восемьдесят болтовни Эдди, вертящейся вокруг способов заразиться серьёзной болезнью, вреда чего угодно для организма, степени загрязнённости чужих рук или об особенностях, Господи Иисусе, треклятых таблеток. Он не слушает, однако с лёгкостью может перечислить то, о чём любит почесать языком маленький ипохондрик с ингалятором в кармане опрятных шортиков. Эдди же понимает: быть может, Стэнли выслушал бы его более прилежно, Бен — очень вежливо и вдумчиво, но с Ричи всегда интересно, даже если он ему перечит. Особенно, когда перечит. Горячо отстаивая собственную точку зрения, Эдди ощущает себя… здоровым, словно его лёгкие — не сдувшиеся сгустки, перекрывающие доступ к кислороду; словно он не хрупкий мальчик с болезненным видом, которому многое воспрещено, а тот, кто способен жить… самостоятельно. Он уважает Билла за его смелость, ум и чуткость, как честный избиратель уважает выбранного им кандидата в президенты. Ричи не вызывает схожих чувств, нет. Эдди боится думать, по какой именно причине он привязался к нему. Да и редко задумывается. — У тебя… — Он отрывается от своего рожка и пальцем указывает на измазавшийся кончик носа Ричи. — Почему ты ешь, как свинья, Рич? — засовывает правую ладонь в карман, выуживая носовой платочек в строгую клетку. Ричи закатывает глаза, тяжко вздыхая, в точности как на уроках, когда миссис Дуглас начинает отчитывать его за излишние комментарии. Если он подстёгивает кого-то в классе (кроме Генри Бауэрса, пожалуй), то первым делом бросает быстрый взгляд на Эдди. И Эдди не смеет не улыбнуться в ответ. — Когда мамочки нет рядом, ты автоматически превращаешься в неё, а? Я просто думаю, что… — переключается на голос ирландского копа, пытаясь произносить гласные более гнусаво, — это нездорово, мист-э-э-р Каспбрэк. Вы представляете свою маму каждый раз, когда начинаете что-то делать? Даже, когда… — Ричи замолкает, слегка вздрагивая от неожиданного прикосновения Эдди, деловито вытирающего краешком платка холодную слизь с его носа. — Матерь божья, Эдс! Не надо этого делать. Я — не ты, обойдусь… — Просто заткнись, Рич. Твой подбородок тоже измазан. — Он приподнимается на цыпочках и, перевернув платок на чистую сторону, приступает аккуратно оттирать мазки мороженого с подбородка Ричи. — Меня будет выворачивать каждый раз, как посмотрю на тебя. А ты сразу не вытрешь, я знаю. Мухи будут липнуть, а мухи — это… — Эдди запинается, коротко взглянув исподлобья на притихшего Ричи. Они стоят в тени раскидистого вяза и веснушки обоих ярко вырисовываются россыпью потемневшей ржавой стружки. Стерильный запах лекарств смешивается с запахом недавно выкуренных сигарет — Ричи стреляет у отца «Винстон», гордо дымя в безлюдных местах. Где-то за спиной всё так же слышно заикание Билла и уверенная речь Стэнли. В голове Эдди невольно проносится (завораживающая сцена) воспоминание, когда впервые Ричи молча и серьёзно выслушал его, ни разу не перебив и не добавив что-то вдогонку. Однажды, в дождливый день расцветающего зелёным покровом апреля, Эдди и Ричи сидели в комнатушке над гаражом Каспбрэков и читали Арчи-комикс [1]. Они могли читать это только здесь, где никто не увидит, что два мальчика всерьёз увлечены любовными похождениями Арчи Эндрюса на фоне загадочного убийства в Ривердэйле. Ричи, по привычке, остроумно (или не очень) комментировал каждый шаг, каждую реплику героев. «И в номинации самый продвинутый коп побеждает шериф Келлер, оставивший все важные бумажки на сраной доске объявлений или на что там эти тупицы вешают бумажки». «Браво, Арчи, поспорим на мою шкуру, что ты сказочный долбоёб! Хочешь всем помочь, но вообще-то ничего, блять, не делаешь!». Он менял голоса, плавно переходя с одного на другой из своих внушительных запасов. Под мерное постукивание дождя о жестяную крышу Эдди испытывал щемящее ощущение тёплого уюта, безопасности и спокойной расслабленности. Неизбывная зажатость, сковывавшая его не хуже приступа астмы, скрылась из виду — растворилась между рёбер. Он смеялся и смеялся над шутками Ричи, забыв о выпирающем из штанов ингаляторе. В какой-то миг Эдди понял яркой вспышкой в голове: тот тоже чувствует себя комфортно, потому что Голоса Ричи Тозиера звучали как надо — не как его несуразные кривлянья, но как принадлежащие ирландскому копу, французскому камердинеру, полковнику Бафорду Киссдривелу и ещё около дюжине персонажей. Он был на коне, и у Эдди перехватывало дыхание от его мастерства, льющегося искренним, не вымученным потоком — так из-под пера писателя льётся стройная история. Закончив с третьей частью комикса, Ричи вытащил из кармана пачку «Винстона». Закурил и лёг на холодный пол. — Нет, Рич, может, ты не будешь этого делать? Дым просочится через щели в гараж и… и… — спохватился Эдди, вставая с места. — И что? Вряд ли твоя мама сидит сейчас в гараже и принюхивается к потолку. Успокойся, зануда. — Он затянулся неумело, шумно втягивая дым сквозь сомкнутый свод зубов. — Я не зануда, я просто… — Знаешь, я хочу стать великим чревовещателем, самым крутым в мире. Круче Эдгара Бергена, [2] — внезапно выдал Ричи. Никогда раньше он не говорил о своих мечтах, не делился чем-то сокровенным. У Эдди невольно проступили мурашки. — Буду каждую субботу участвовать в «Шоу Эда Салливана» [3] и надеру всем зад. — Какой-то заговорщический смешок вырвался из его горла вместе с сизыми струями дыма. Эдди опустился рядом с ним, подперев правой рукой голову; улёгся удобней, чтобы рассмотреть его лицо. Лицо, подёрнутое призрачно сияющей плёнкой сладких грёз. — И ты будешь следить за мной по телику. — Повернулся к Эдди, сжимая в зубах тлеющую сигарету. Всё-таки ничто не делало его таким несуразным, как курение — даже огромные очки. — Сидеть в обнимку со своей мамочкой и говорить, — делает паузу, набирая в лёгкие воздух; продолжает чуть писклявым голоском Эдди: — «Смотри, ма, это Ричи, Ричи Тозиер! Ты думала, что он неудачник — все думали, — но теперь выкуси-ка!» Потом, правда, мамка тебя знатно отшлёпает… — Я никогда не считал тебя неудачником, Рич, — робко перебивает он его. — То есть, да, мы все в клубе неудачников, но на самом деле… Я не знаю, я просто верю в тебя. Ты очень талантливый. — Эдди не верил, что произносит это уверенно, что осмелился произнести, однако слова продолжали изливаться из него под выступивший румянец и молчание напротив. — Неважно, что говорят другие, мне нравятся… твои умения. — Активно жестикулирующая рука плавно опустилась, закончив неловкий монолог. Глаза Ричи чудно блестели за толстым слоем выпуклых стёкол. Или это был лишь косой луч солнца, пробивавший себе путь сквозь щели в крыше, ласково ложащийся на две тёмные макушки в сырой комнатке. Сигарета выпала из тонких пальцев на футболку, и Ричи зашипел, резко поднявшись с места. — Чёрт, чёрт, горячо! — он начал отряхиваться. Очки сползли с его носа, глухо стукнувшись оземь. — Боже, боже, Рич, у тебя будет ожог! Погоди, я принесу «Спасатель» из аптечки. — Эдди уже направился к лестнице, ведущей вниз, как ладонь Ричи впилась в его запястье. — Нет, Эдс, всё нормально, истеричка ты сраная! — свободной рукой он потёр веки, пытаясь сфокусировать паршивое зрение на лице Эдди. Странно, без очков Ричи выглядел… беззащитным, растерянным и… почему-то, показалось Эдди, — красивым. Не то чтобы он хорошо знал, что такое «красивый» или каким оно должно быть. И уж тем более: можно ли это применить к Ричи. Потому что красивыми обычно называли девчонок либо голливудских актрис, в которые тайно влюблялись его ровесники. Эдди смотрел на часто моргающего Ричи, не отрываясь, чувствуя отдалённо, что лёгкие неминуемо скукоживались, предательски перекрывая доступ к воздуху. Он быстро высвободил руку из его вспотевшей ладони, опустился на пол и, немного поколебавшись — коротко взглянув на Ричи, — аккуратно надел на него очки, втискивая оправу так, чтобы она не утянула за уши вьющиеся прядки смоляных волос. Ричи ухмыльнулся, готовый изречь что-нибудь наверняка колкое, однако ж, Эдди уже не слышал его; ингалятор жалобно пшикнул, разжижая спёртый ком в горле. — Можно я уже пойду, мамочка? — подавляя смешок, спрашивает Ричи. Недоеденное мороженое белыми струйками стекает по рожку. — Может, ты меня ещё в щёчку поцелуешь, как она тебя целует? Или не только в щёчку?.. — Придурок, — сконфуженно шепчет Эдди себе под нос, отходя в сторону и механически засовывая платок обратно в карман.***
Если бы у Эдди спросили, почему он извечно ошивается вокруг Ричи: незаметно для себя идёт в компании друзей рядом с ним; усаживается поблизости нервно подрагивающих в различных гримасах плеч; отвечает возмущённо (или с интересом) на все провокации с его стороны; делится ланчем в столовой; рассказывает увлечённо обо всех сюжетных поворотах прочитанных комиксов; слушает его любимые музыкальные группы; смотрит с ним фильмы; думает о нём дома; искренне сокрушается из-за дурацких-дурацких выходок и сигарет в красиво очерченных губах; — если бы его спросили об этом, он бы сказал, смотря себе под ноги, что он его друг и так бывает. И он бы не солгал. Наверное, Эдди сильно удивится подобному вопросу: всё равно, что спросить, зачем он принимает свои медикаменты. Наверное, после корявого ответа Эдди с лёгкой дрожью отмахнётся от (надежды) полу-мысли, что он точно так же значим и для Ричи. — Выключи это, перестаньте! — кричит Эдди, истошно задыхаясь, срывая с доски карту ужасного Дерри. — Вы не видите?! Я задыхаюсь, чёрт возьми… не могу дышать… не могу… воздуха не… Аппарат щёлкает, прожектор моргает, и на экране появляются фотографии семьи Денбро. В пространстве затхлого гаража грозовой тучей провисает недоумение, норовящее разразиться удушающим страхом. От выражения лица Билла — проскользнувшей в глуби глаз боли при виде младшего брата — внутри у Эдди что-то колюче сжимается. Он замечает, что Ричи медленно пятится назад, причитая всё громче и громче: — Какого чёрта происходит? Что, блять, происходит?! Твою мать, сука! Щёлк. Щёлк. Билл с Джорджи. Щёлк. Щёлк. Джорджи с родителями. Щёлк. Щёлк. Рыжие волосы миссис Денбро развеваются на ветру. Щёлк. Щёлк. Волосы разметаются в левую сторону. Когда Беверли начинает вопить заевшим на повторе «Выключи это! Выключи! Выключи!», Эдди подрывается с места, бежит к Ричи, ощущая, будто в горло залили свинец, наполнив лёгкие до отказа. Щёлк-щёлк-щёлк-щёлк-щёлк. Аппарат обезумел, крутя червонно-медные волосы в обратную сторону, раскрывая лицо под ними. Лицо клоуна в этом жутком-жутком оскале. Эдди вполне уверен, что его сердце сейчас разорвётся от страха, и кровавые ошмётки окрасят стены гаража — лакомство для Оно. Вместо ингалятора, он крепко прижимается к дрожащему Ричи, намертво сцепляя их руки, словно утопающий цепляется за разломившуюся в безжалостном хрусте ветку. Щёлк. Кто-то пинает по прожектору, оставляя их кричать в эпилептически мигающую темноту. Щёлк. Свет. Мрак. Щёлк. Ричи обнимает его, надавливая на рёбра. Горло Эдди уже не горло — это смятая острыми зубами трубочка, которая утробно барахлит, превращается в сосущий вакуум. Щёлк. Эдди обнимает его в ответ, зарываясь носом в покрывшуюся холодным потом и мурашками шею. Щёлк. Быть может, умереть с Ричи — не так уж плохо. Страх на двоих легче проглотить. Свет. Мрак. Свет. Мрак. Оно. Их жизнь похожа на клишированный фильм ужасов, хотя это больше напоминает ад, куда по ошибке угодили семеро детей жарким летом 1989 года. Дети, которые должны отдыхать, наслаждаться долгожданными каникулами. Их поступки кажутся бессмысленным барахтаньем под букание зрителей во время просмотра того самого клишированного фильма ужасов, хотя зрители понятия не имеют, как по-другому поступить напуганным до смерти, до исступлённого безумия, обычным детям. Эдди хочется на всё закрыть глаза, будто это не его жизнь, не его история; будто он лишь праздный наблюдатель. Очень, однако, трудно проигнорировать громадного клоуна, растянувшегося на весь гараж. Эдди почти не кричит — нечем. Он с силой жмурит глаза, позволяя оттащить его в сторону двери. Осязаемо чувствует, как бьётся птичкой в тесной клетке чужой пульс. Слышит, как крик Ричи тонет в их крепком объятье. Эдди думает, что потеряет сознание, поэтому преждевременно вжимается в Ричи, точно силится раствориться в нём… Оно направляется к Беверли — вопящий комок в углу комнаты. Кто-то с жестяным треском открывает дверь, впустив в полумрак равнодушные солнечные лучи — Оно исчезает столь же быстро, как появилось до этого ожившим ночным кошмаром. …и какое-то время он полагает, что ему действительно удалось раствориться: реальность вокруг загружается слишком медленно; Ричи всё ещё рядом, всё ещё близко. Эдди слабеет: оседает прогорклым масляным остатком на дно замызганной сковороды. Ингалятор пропал. В конце концов, Ричи выпускает его из объятий; оглядывается стыдливо по сторонам: мало ли, кто увидит и подумает неладное, заподозрит, знаете ли. Его взгляд падает на ингалятор рядом с рухнувшим прожектором, потом — на Эдди, хлопающего своими огромными глазами-блюдцами и дрыгающего руками в нехватке воздуха — совсем как рыба на крючке. Не задумываясь — не задерживаясь в суете ребят за спиной, — он подбегает к ингалятору. Спотыкается, едва не уронив очки. Возвращается. Склоняется над прислонившимся к стене Эдди и, раскрыв его рот пальцами, вспрыскивает спасительный препарат в свистящий хрип. Ричи продолжает вглядываться в расширенные зрачки, надеясь увидеть в них толику облегчения. Он не соврёт, если скажет, что беспокоится за друга. Чертовски, мать вашу, беспокоится. Вы погубите моего сына, моего прелестного мальчика. Драное хулиганьё — вот, кто вы. Особенно, ты, Тозиер. Из-за тебя он нервничает и постоянно убегает из дому. Он бы спросил о его самочувствии, если бы не Билл, решивший наведаться в сука-самый-страшный-в-мире дом на Нейболт-стрит. Он спрашивает об этом через несколько дней после драки (вообще-то, ссоры) с Биллом. После того, как они едва не погибли.***
Эдди сидит в своей комнате, полной янтарного света и мерцающих пылинок в полуденных лучах. За закрытой дверью вещает телевизор разноголосой трелью шоу для самых маленьких. Впрочем, это не ничуть не досаждает его матери, развалившейся на диване после сытного обеда, запитого одной мерной ложечкой «Тамса» и парой таблеток Ксанакса. Строго сузив водянистые глаза, она отправила Эдди на тихий час. После того, как он вернулся с Нейболт-стрит со сломанной рукой и с видом человека, пережившего клиническую смерть, — о дневных прогулках стоило забыть. Но, в любом случае, никто не запрещал ему надышаться свежим воздухом, пропитанным сладостными запахами томного лета и резко-едковатой гнилью притаившегося ужаса, по пути в аптеку и обратно домой. Прошла почти неделя. Комиксы ему не помогали. Фильмы и мультфильмы не развлекали. Друзья попрятались на своих улицах в обиде друг на друга. Ричи не приходил. Кошмары наяву продолжались повторяться в склизких снах. Он сидит на кровати, стараясь изо всех сил не расплакаться над надписью, оставленной Гретой Боуи. Жаловаться не на что: надпись не врала. Эдди-неудачник. Хилый астматик с сумасшедшей мамашей, которую несмотря ни на что, не переставал нежно любить. Более того — ему стоило плакать над чем-то другим. Например, над тем, что руку ему сломало Оно; над тем, что они все так глупо разделились на два лагеря. Однако внутри нечто непрерывно скребло, напоминая скрежет ногтей… лакированно-чёрных когтей в неверном освящении обветшалого дома, так похожего на скрип фломастера в руках Греты. Ты же знаешь, что все твои лекарства — полная хрень, плацебо? Эдди ложится на мягкое покрывало и, сжавшись в клубок, позволяет слезам заструиться по его тонким чертам. Затечь за ворот футболки, солёной влагой просочиться в приоткрытые губы, вымыть из себя подтекающий ком горечи и сомнений. Вся его жизнь дребезжит кучкой таблеток-пустышек за мутным стеклом бутылёчка с истёршейся этикеткой. Хрипит приступом астмы перед неизведанным. Если ранее в водовороте кромешного ужаса, можно было на время забыть о себе — сейчас, оставаясь наедине с самим собой, Эдди теряется, сбитый с толку хлынувшим потоком… уродливой действительности. Если раньше, Ричи помогал ему забыться — сейчас остаётся только помнить. Внезапно, среди густого стрекота насекомых и шума телевизора в гостиной, раздаётся тихое настойчивое постукивание. Поначалу он принял чужеродный звук за возвращение Оно. Подбежав же к окну, обнаруживает Ричи с палкой в руке и расцветшим жёлтым синяк в уголке губ. Ричи, напевающего «Что делать? — сам порой дивлюсь. Не лечит от скуки летний блюз». [4] — Не хочешь слинять на пару часов, до совместного принятия ванной с твоей драгоценной мамочкой? — прерывает он мелодичную строчку; на его лицо ложится косая тень ладони, прикрывающей глаза от слепящего солнца. — Да… да, конечно. — Эдди даже не хочется защищать маму от словесных нападок. Хочется выпрыгнуть из окна сию же минуту, повалить Ричи на жухлую траву и радостно обнять. Он пришёл, чёрт возьми, пришёл. — Ты что… плакал, Эдс? — Надо же, я так и знал, что ты просто прикидываешься слепым очкариком. — Короткий смешок. — Подожди минутку, я сейчас вернусь. — Иди, поцелуй мамочку на прощание, слюнтяй! — догоняет его голос ирландского копа у двери. Эдди на цыпочках проходит через гостиную под равномерный храп матери. Оказавшись на кухне, у шкафчика с её любимыми сладостями, вытягивает из самого дальнего ряда пару батончиков «Сникерса». Поправляет всё обратно, напуская нетронутый вид. Неделю назад он бы ни за что не сделал этого. Неделю назад не существовало никакого плацебо. Неделю назад Ричи не был столь важен (не был ли?), как сейчас, пришедший к нему из всех его друзей. По дороге он берёт первый попавшийся под руку комикс и красный маркер — попросит Ричи закрасить ему надпись на гипсе. — Держи. — Эдди вручает «сникерс» Ричи, спрыгнув с подоконника. — Ого. Может, вы поделитесь с читателями, как стали таким крутым за неделю? — начинает в образе какого-то там диктора со спортивного канала. Несуразно: за рваным говором слышен Ричи Тозиер. Однако Эдди не сдерживает счастливого, искреннего смеха. — Ешь уже, Рич. — А как же «шоколад — это какао-говно-порошок», а? — кривоватая ухмылка расползается по бледному, даже в конце июня, лицу. — Это я про шоколадное мороженое говорил. Господи, как можно жить с такими дырявыми мозгами? — Как трусы твоей мамочки? Ты ведь каждый день их видишь? — Бип-бип, Ричи, бип-бип! — за нахмурившимся выражением Эдди — трепет и очень-очень смутное осознание того, почему же он привязался к Ричи Балаболу с мусорным ящиком вместо рта. Ответ на этот вопрос вырисовывается вместе с ярко-красным следом маркера, зажатым между пальцев в пятнах шоколада. В непривычно сосредоточенных глазах за нелепыми очками, скрывающими черты, которые вполне себе можно назвать «красивыми». В редком молчании, опутавшем их бесшумно шелестящими лентами. В ровных линиях V поверх S. — Готово, — торжественно сообщает Ричи в раскалённой тишине комнатушки над гаражом Каспбрэков. — Теперь ты гордый любовник вместо лузера. Поздравляю. Почти что лишился девственности. В честь этого, давай-ка, я распишусь рядом с сучкой Гретой. Он выводит в углу краткое «Эдсу от»: и свою подпись в стиле молний логотипа АС/DC. — Ох, это твоё тупое «Эдс». Ты же знаешь, я ненавижу, когда ты… — Знаю, знаю… — Ричи подмигивает ему, улыбнувшись краешком рта. Эдди знает ответ. По-взрослому ясный ответ: Ричи — единственное действенное лекарство от его многочисленных бесплотных недугов среди горстки пустоцветных плацебо. Эдди всегда знал. Он продирается сквозь колючие тиски подступающего удушья, отгоняя страх. В голове проносятся голоса матери, Генри Бауэрса, Греты Боуи, Оно — проносятся мимо, смываясь умирающим эхом в слив. Поддавшись порыву, Эдди боязливо касается губами жёлто-сизого синяка Ричи, ощущая тягучий вкус шоколада, перемежаемый неумело выкуренными сигаретами «Винстон». Хочется убежать, хочется спрятаться, хочется… — Спасибо, Ричи, — шёпотом выдыхает он под его шумный вздох. Ричи замирает с подсыхающим маркером в руках. Он никогда не думал, что его первый поцелуй будет с мальчиком, более того — с чёртовым Эдди Каспбрэком, никогда не думал… — Да, не за что, Эдс... — отвечает робко, мягко ущипнув Эдди за щёку, боясь испугнуть участившиеся дыхание напротив. Он накрывает его приоткрывшийся рот своими обветренными, испачканными в шоколаде губами. Почти нежно. Почти правильно.