water lily

      ёнгука с кентой связывает громкое ничто и встречи каждую субботу в девятнадцать пятнадцать на квартире тэхёна и сонуна (хотя вот уже два месяца как только тэхёна). будь его воля - даже бы не дышал в эту сторону, но водные цветы у него внутри сами рвутся наружу, иначе обещая затопить его органы водой. ким, в общем-то, привык к постоянным царапинам от прорывающихся на коже кувшинок и вечно мокрой одежде, даже таскает с собой на смену пару футболок (упаси боже столкнутся с японцем в коридоре, белые цветы словно с ума сходят, от волнения пережимая сосуды), но иногда они доставляют массу неудобств.       если не считать того, конечно, что они уже разрушают его органы, потому что те мешают росту белых цветов.       лонгуо всегда было интересно, почему именно кувшинки, а потом такада признался, что всегда мечтал их увидеть. хочется рассмеяться ему в лицо, закатать рукав огромной тёмно-синей толстовки и сказать смотри, пожалуйста, можешь даже потрогать, сорвать на память там. или что обычно делают с кувшинками?       ёнгук не знает, потому что как-то не приходилось.       зато он знает, что у кенты растут фиалки, и красивее них он ничего не видел. лепестки нежно-розовые, с вкраплением едва заметных белых линий, а ещё они одуренно пахнут - у лонгуо внутри все сворачивается в тугой комок и переодически образуется синяки там, где кувшинки особенно сильно жмутся к коже.       ёнгуку немного жаль свои цветы; они надеются, что чужая бледная рука однажды погладит у основания стебля и губы прикоснутся к кремово-белому. но вместо этого их только безжалостно вырывают, чтобы не расползались.       лонгуо аккуратно обрабатывает место вокруг недавно появившегося цветка перекисью и вырывает, слегка прикусив губу. стебель тут же отпадает, вылезши лишь на половину; придётся всё-таки взять ножницы, уж слишком проблематично его вытаскивать руками. шатен перебинтовывает рану, из которой багровыми плевками выкачивается кровь, чувствуя, как на висках выступает холодный пот. кувшинки боятся, отползают дальше, сильнее путаясь между ниточками вен и артерий. на смуглой коже появляются тёмно-фиолетовые отметины в форме лепестков, лонгуо чертыхается, нежно поглаживает, пытаясь успокоить. постепенно цветы затихают, перестают царапаться. ёнгук с сожалением стягивает футболку через голову - надо надеть толстовку, а то тэхён, единственный, кто знает правду, снова будет волноваться и попросит поговорить с кентой. вдруг, вы...       (что может быть бессмысленнее) просто вспомни, у кого волосы цвета его фиалок.       ёнгуку очень хочется, чтобы было менее больно (и возможно однажды он просто ляжет в набранную ванну, закроет глаза и позволит кувшинкам оплести его, вырвавшись в привычную среду), но она хоть как-то связывает его с такадой. призрачно, почти неощутимо, но всё же связывает.       на телефоне звонит будильник, сообщая, что пора выходить, если он хочет добраться до тэхёна вовремя. ёнгук смотрит на себя в последний раз в зеркало, думает, что неплохо было бы завтра хоть что-нибудь съесть (только это очень сложно - множество тонких стеблей слишком сильно сжимает его желудок). в холодильнике вроде было несколько бананов - что ж, лучше, чем нечего. а вообще, может, у тэхёна найдётся немного лапши, он всегда их старается накормить.       лонгуо бросает в рюкзак бинт и бутылочку с перекисью на всякий случай и выходит, закрывая за собой дверь. на улице почти стемнело, быстро-быстро едут машины, торопясь домой и ослепляя яркими фарами. от огней сразу начинает болеть голова, и ёнгук чертыхается, вспоминая, что обезболивающее осталось в ванной на стиральной машинке. забавно будет, если он грохнется где-нибудь на лестнице.       (зато мгновенно)       у подъезда он сталкивается с сангюном, нервно курящим что-то очень тяжелое. лонгуо кашляет, морщась от лепестков, впивающихся в лёгкие. сангюн кивает ему, бросает окурок в урну и выдыхает дым в сторону. они стоят ещё несколько минут, разглядывая громады высоток в ареоле вспыхивающей подсветки. сангюн неловко чешет шею, где вылез бутон колокольчика, хлопает по плечу, приглашая в подъезд. они поднимаются на лифте в тишине, каждый думая о своём, но молча выражая готовность поддержать и выслушать.       (никто из них никогда не спросит)       у тэхёна полумрак, задёрнутые шторы и несколько банок пива. кроме хозяина квартиры, кажущегося слишком одиноким на фоне развешанных по стенам совместных фотографий, есть ещё тэдон, с посеревшим лицом и чёрными кругами под глазами. ёнгук приземляется рядом, пожимая слабую руку, игнорируя выразительный взгляд тэхёна.       до официального времени ещё восемь минут, поэтому все молчат, ожидая хёнбина и кенты. ёнгук рассматривает фотографии с поездки но и сонуна на ферму к дедушке последнего. оба кажутся такими счастливыми, потерявшимися друг в друге.       но сонун ушёл и так и не позвонил.       неожиданно из коридора доносится громкий голос хёнбина, что-то активно доказывающего, и смех. ёнгук всегда узнает его из миллиона других - он даже сам не понимает почему. просто цветы начинают шевелится внутри, радостно щекоча органы. ёнгук смотрит, как друзья заходят в комнату, приветливо машет квону улыбается кенте и...       давится от кувшинок, впивающихся в лёгкие, заметив ынки, которого такада крепко держит за руку. он смущённо краснеет и не может отвести взгляда от рыжего японца.       ёнгук чувствует, как что-то рвётся внутри, наполняя рот кровью. он прикрывает его ладонью, пытается прокашляться, бормоча, что-то про отсутствие отопления.       лонгуо вытирает губы, радуясь, что на тёмной ткани ничего не видно, улыбается встревоженному кенте, сообщая, что с ним все хорошо.       в сжатом кулаке он прячет багровую кувшинку.