Надо жить дальше...

Франция. Париж. Институт Кюри. В кабинете главврача сидели красивая светловолосая девушка и сам доктор. Доктор Огастин Кюри был уже давно не молодым человеком — большую часть своей жизни он помогал людям в разных больницах и последние несколько лет провёл здесь, что же до меньшей части, мало кому известно, чем промышлял «добрый доктор», пока не занялся медициной. Прошлое у каждого своё, и лезть в него не стоит. Мужчина тихо говорил что-то, его седые волосы падали на измождённое лицо — этот случай был действительно тяжёлым, и самым сложным было то, что врач и правда сделал всё, что мог. Но не справился, не смог помочь. Это совершенно точно было не в его силах. — Эльза, дорогая моя, прошу вас, поймите: мы сделали всё, что могли, но у вашей сестры слишком запущенный случай. Если бы вы обратились раньше… Медицина тут бессильна, — невообразимо трудно наблюдать за мучениями больных людей, слышать крики, мольбы о спасении и быть не в состоянии помочь. Но куда сложнее объясняться перед родными пациентов, когда ты — их последняя надежда. Доктор с сочувствием смотрел в лицо молодой особы, сидящей перед ним, и с ужасом осознавал, что перед ним ещё совсем ребёнок. Ребёнок, который вынужден исполнять обязанности взрослого человека, принимать известия, которые не каждый сможет вынести. Но она принимает, она исполняет, она продолжает улыбаться, чтобы улыбались другие. Продолжала. Сейчас эта сильная девушка стискивает зубы и скрёбет ногтями деревянные подлокотники кресла, чтобы не упасть на колени и не закричать. Она столько держалась, она не может сломаться сейчас! Но дыхание сбивается, а сердце заполошно бьётся о грудную клетку, просит свою долю кислорода, как упавший в воду слепой котёнок. Мысли в голове толкаются и шипят, пенятся, забивая черепную коробку. Если дать им выйти — плотина прорвётся. Очень сложно сообщать необратимые диагнозы близким больных, в этом случае, опять же, — сложнее чем обычно. Можно ли заработать обезвоживание, если постоянно плакать? Мир не должен быть настолько жесток, чтобы отнять у неё последнего близкого человека. Девушка не могла поверить в происходящее, она не хотела верить, но кошмары столько не длятся. Кошмары заканчиваются, а последние события её жизни — реальность. — Если нужны деньги, то так и скажите. У меня они есть. Сколько нужно, чтобы спасти её? — голос девушки звучал глухо и разбито. Сухо, как покрытая трещинами почва в пустыне, что никогда не знала определения слова «растение». Да и название почва для неё не более, чем название. — Эльза! — голос мужчины повысился и тут же стих, он всё понимал, он всё прекрасно понимал и знал, что нужно делать, но как же трудно говорить правильные вещи, когда у тебя на глазах умирает совершенно здоровый человек. Как же трудно осознавать, что сам приложил руку к смерти этого человека. — Эльза, дело тут вовсе не в деньгах. Мы ничего не можем сделать. Это просто не в наших силах. Прошу вас, постарайтесь понять. — Месье Кюри в последний раз посмотрел на убитую горем девушку и вышел из кабинета. Эльза не могла ничего ему ответить. В горле у неё застрял тугой ком, а мысли захватили последний рубеж спокойствия. Она сломалась.

***

В небольшой церквушке на окраине города, в гробу лежит молодая девушка лет пятнадцати. На ней длинное белое платье, короткие рыжие волосы, аккуратно кем-то расчёсанные, покоятся на белой подушке, её веснушчатое лицо спокойно и умиротворённо, на припухлых алых губах ещё остался след улыбки, с которой она покинула этот мир. Рядом с гробом стоят три девушки, парень, другие люди. Эти люди не важны, они чувствуют себя лишними — слишком сильно чувствуется чужое горе, и пусть все любили эту жизнерадостную, добрую рыжеволосую фею, но сейчас с ней должны находиться только те, кто был ей особенно близок. Эльза, Астрид, Рапунцель и Кристоф, как много они пережили за последнее время? Сколько раз они надеялись на иной исход? Сколько готовы были отдать, лишь бы Анна осталась с ними? — Проводим же в последний путь Анну Розенграффе. Все мы знаем каким замечательным, добрым и чистым человеком, она была, и все мы будем скорбить по ней. Прими же к себе под опеку эту чистую душу, Господь. — родственники двинулись к гробу, чтобы попрощаться с Анной, возможно, запомнить её такой — юной и умиротворённой. Когда последними подошли Астрид, Рапунцель, Кристоф и Эльза, здание опустело, священник засуетился и удалился в недра церкви — он тоже был чужим. Они приблизились к гробу медленно, будто нехотя — для них время остановилось немного раньше, а чёрно-белое происходящее напоминало плохо продуманную драму, где в самый напряжённый момент должно было начаться восстание мертвецов. Вот только не начиналось. И цвета не возвращались, и силы. Сил говорить не было, плакать — тоже. Эти месяцы проходили, как в дурмане — половина событий отошла на дальний план, вторая половина проплывала перед глазами сейчас мутными очертаниями. Или это всё же слёзы мешают нормально видеть, размывая четкие линии реальности? Навряд ли, их давно нет. Ребята стояли у гроба, как охранники, часовые, они впитывали лицо, что и так никогда не забудется, и не знали: долго ли они так стоят или наоборот — совсем немного. Они просто запоминали и думали каждый о своём, а когда и смотреть стало тяжело, просто медленно направились к выходу. Кристоф задержался чуть дольше — убрал с белого лба огненную прядь, наклонился над лицом девушки: — Я всегда буду помнить тебя, ты же знаешь, да? — голоса не было, но сомнений в том, что Анна знает, почему-то не было. Юноша отвернулся слишком поспешно, но Эльза, которая также продолжала стоять, словно прикованная к месту, всё же успела заметить потухшим взглядом чужие слёзы. «А ведь он мог стать мне братом.» — подумала Эльза и, проводив фигуру Кристофа до выхода, приблизилась к мёртвой. Она положила в гроб белую розу и поцеловала сестру в лоб. — Прощай, моя любимая маленькая сестрёнка, я буду очень по тебе скучать. — голос девушки звучал мягко и печально, а бледные губы сжались в тонкую линию, будто она сейчас заплачет. Но нет. Ну да, как же без этого, Эльза ведь пообещала больше не плакать.