Per aspera ad astra

Солнце медленно клонилось к горизонту, окрашивая небо в багровые и рыжие цвета, а последние лучи рассеивались в густой хвое вековых елей, создавая впечатление иллюзорности и нереальности всего происходящего. Снег на вершинах самых высоких гор, практически неприступной стеной окружавших маленький городок со странным названием Гравити Фолз, искрился на закатном свете солнца настолько ярко, что слепил глаза. В лесу было гораздо тише обычного – лишь ветер слегка шелестел еловыми ветвями, жужжали вечерние насекомые, уже начавшие пробуждаться к окончанию дня, да тревожно пели птицы – с юга надвигалась грозовая туча, обещая ненастье, которое грозило растянуться на всю ночь. Где-то в её глубине, скрытой тенью, периодически вспыхивали зарницы и доносилось лёгкое погромыхивание. Гравити Фолз всегда был странным местом, и не только из-за гномов, мужикотавров, гремоблинов, зомби, динозавров и прочих странных, интересных и пугающих существ, а очень часто – чего уж греха таить, – довольно опасных, но и из-за какой-то вечной сути этого места, на которое, казалось, вовсе не действовало время. Это было очередное лето, и солнце вновь пряталось за вершины гор, заставляя снег на них искриться на закатных лучах, вековые ели, обступавшие окружённый лесами маленький городок в горах, всё так же равномерно покачивали своими ветвями на ветру. Это место существует уже несколько столетий, весь остальной мир изменился до неузнаваемости, но Гравити Фолз остался всё таким же – крошечным островком цивилизации посреди девственно дикой природы хвойных лесов штата Орегон. И сложно было сказать – было ли это следствием аномальной сути этого места, или же дело было в людях, населявших этот городок со странным и, почему-то, так врезающимся в память названием, людях, которые не привыкли что-то менять. Этот город видел смену не одного десятка поколений, но его немногочисленные обитатели даже сейчас жили так же, как жили их предки десять, двадцать, тридцать лет назад... И как всегда – больше вопросов, нежели ответов. Как раз именно в эту минуту красивого летнего вечера на небольшой поляне посреди густого леса сидел молодой мужчина лет тридцати, с мягкими каштановыми волосами, которые почти всегда прибывали в лёгком беспорядке, и внимательными глазами цвета горячего шоколада. Длинная чёлка падала на лоб, даже спустя столько лет успешно скрывая от взора окружающих успешного и довольно известного учёного Мэйсона «Диппера» Пайнса его главную тайну – родимое пятно на лбу, линии которого образовывали контуры созвездия Большой Медведицы. Даже спустя столько лет Диппер где-то в глубине души стыдился этой своей особенности и предпочитал прятать пятно от окружающих – лишь близкие люди знали об этой его особенности и имели право на неё смотреть. Одет Диппер был в тёмно-коричневое пальто, чёрные походные брюки и ботинки, а шея была повязана тёплым чёрно-белым шарфом в клетку, при одной мысли о котором по телу Диппера разливалось приятное тепло. Мужчина сидел на приличных размеров пне, рядом с ним примостилась чёрная походная сумка, напичканная различным научным оборудованием – сейсмографами, датчиками движения, видеокамерами с инфракрасным и ночным видением, счётчиками Гейгера, металлоискателями и прочими вещами, необходимыми любому, кто стремится досконально исследовать всю территорию, на которой находится. Диппер, бросив усталый взгляд на заходящее солнце, глубоко зевнул и продолжил делать записи в довольно объёмистом томе с синей обложкой и золотыми вставками. Его почерк был неровным и быстрым – отчасти из-за того, что писать на коленях было на самом деле не очень-то удобно, а отчасти из-за того, что Диппер уже основательно утомился и устал, и даже его ум известного учёного сейчас был выжат и нуждался в отдыхе. Конечно, сегодня был весьма продуктивный день, и он смог значительно продвинуться вперёд по ходу его исследований, но, наученный горьким жизненным опытом, Диппер прекрасно понимал, что увлекаться этим не стоит. Вновь зевнув и написав несколько строчек в конце страницы, Пайнс убрал ручку во внутренний карман пальто, туда же отправился и том, в котором он делал записи. Вскоре сумка с оборудованием была застёгнута и взвалена на плечо, после чего Диппер Пайнс двинулся по небольшой тропинке вглубь леса. Небо тем временем уже сменило победные ярко-алые тона на нежно-розовые и фиолетовые, и в лесу стало заметно темнее. Фонарик Диппер, конечно, всегда носил при себе, но будучи экономным решил, что пока что прибегать к нему не стоит – тем более, что деревья вскоре довольно быстро расступились, и Диппер вышел на небольшую опушку. Вид отсюда открывался потрясающий – высокие горы тёмными силуэтами выделялись на фоне малиновой закатной зари, а в вечерней синеве уже начали появляться первые звёзды. Грозовая туча всё так же тёмной громадой висела на горизонте, временами сверкая зарницами и погромыхивая. В окружении сплошного моря елей Гравити Фолз смотрелся как ярко сверкающая новогодняя гирлянда, расстелившаяся в густой траве. Несмотря на то, что этот очаг цивилизации даже ночью бурлил жизнью, городской шум почти не долетал до слуха Диппера – лишь жужжание насекомых, да пение птиц, оповещающих о предстоящей грозе. В другой стороне располагался высокий каменистый холм, впрочем, тоже поросший значительным количеством хвойных деревьев, которые, однако, не могли скрыть трёхэтажный особняк, большие окна которого горели домашним теплом и уютом. Улыбнувшись чему-то своему, Диппер двинулся по направлению к этому возвышавшемуся на холме зданию, в сотый раз жалея, что не внял совету жены и не взял с собой машину, ну или хоть какой-нибудь вид транспорта – сейчас бы он не помешал. И словно бы кто-то прочитал его мысли – выйдя из-за густых кустов на дорогу, ведущую к особняку, он с удивлением увидел чёрный автомобиль, свет фар которого слепил глаза. Осторожно подойдя ближе, он с облегчением и, одновременно, ещё большим удивлением понял, что это действительно его автомобиль – он узнал и номер, и очертания, и усталое, но добродушное лицо шофёра в водительском сидении. В машине горел мягкий светильник. Опустившись в пассажирское кресло Диппер приятно расслабился – до чего же всё-таки приятно чувствовать под собой мягкую кожу, а не твёрдый и ну просто ужасно неудобный пень. Сумка с оборудованием заняла соседнее кресло, а шофёр, учтиво к нему повернувшись, кивнул и тихо сказал: – Мсье Пайнс? – Стивен, – кивнул Диппер, слишком уставший за день, чтобы говорить что-то ещё. Но ответ от него и не требовался – он и так прекрасно знал, куда надо отвезти господина. В конце-концов, миссис Пайнс лично проинструктировала шофёра своего мужа, и даже не поленилась повторить инструкцию трижды, чтобы уж наверняка. С лёгким шумом двигатель завёлся и автомобиль, развернувшись, двинулся вверх по холму, прямо к поместью на самой вершине. Диппер, впрочем, не особо обращал внимания на дорогу – больше всего ему сейчас хотелось вздремнуть, но он знал, что пока что рано – ведь его жена и дети наверняка тоже не спят, ожидая его прихода. Неожиданно Диппер почувствовал вину – он ещё никогда так поздно не возвращался, и, разумеется, понимал, что этим заставляет своих домочадцев волноваться, ведь местные аномалии подчас могли быть весьма опасными для жизни. От этих мыслей Диппера отвлёк Стивен, который всё тем же спокойным и учтивым голосом сообщил: – Приехали, мсье Пайнс. – Спасибо, Стивен, – кивнул Диппер и, схватив сумку с оборудованием, вышел из автомобиля, очутившись прямо перед массивными кованными воротами, служившими главным проходом через массивную каменную ограду, отделявшую территорию особняка с садом от остального холма. Массивная каменная стена и раньше казалась Дипперу высокой, хотя даже сейчас, когда он стал значительно выше, его голова всё ещё не доставала до края ограды, которая казалась ему прочной и монументальной, а потому давала ощущение защиты. Когда машина отъехала от поместья, Диппер, вздохнув, двинулся вперёд. У ворот не было привратников, и двери открыть было некому, но Пайнса это, кажется, не волновало — он не сбавляя темпа двигался прямо к воротам, которые неожиданно распахнулись сами по себе, пропуская его в тенистый сад, росший перед поместьем. Тисовые деревья и живые изгороди давали прохладную тень, так нужную жарким летом, до слуха Диппера даже донеслось журчание фонтана, а также звук закрывшихся за ним ворот. Пройдясь по мощёной дорожке, он вновь бросил взгляд на ставшие такими родными стены. Особняк был сделан из дерева и каменной кладки, был три этажа в высоту, его крутая крыша была вымощена тёмной черепицей. В декоре этого особняка всегда было много деталей от культуры индейских племён, живших здесь до прихода первопроходцев, и это, на самом деле, было тем, что Дипперу так нравилось. Если быть честным, он и не думал никогда, что ещё не раз увидит это место, а в итоге даже останется в нём жить. Хотя... В чём вообще Диппер имел право быть уверенным после всего, что с ним произошло? С этим монументальным зданием, больше похожим на дворец, было связано столько воспоминаний, что дороже него для Диппера могла быть, разве что, Хижина Чудес. Он слегка прикрывает глаза – и видит перед собой это древнее поместье в первый раз. Только здание оцеплено охраной, снаружи – нищие горожане в палатках, он сам – мальчишка в смокинге с золотым конвертом в руке и дневником №3 подмышкой, а рядом с ним – неугомонная и вечно смеющаяся сестра в ярко-розовом платье, сшитом, наверняка, собственноручно. Потом, когда поместье было продано Макгакету, Диппер и Пасифика долгое время не вспоминали о нём, пока не услышали, что оно таинственным образом вновь досталось Престону Нортвесту. А потом было величайшее приключение в его жизни, рядом с которым все его жалкие детские поползновения были абсолютно ничтожны. Безумство тестя, портал, лаборатория, шок и неверие при виде лица мальчика, почти неотличимого от Гвен, который с леденящей улыбкой запирает их в камере и отрекается от своей фамилии, а потом – он же, но со слезами освобождающий их, ужас при новости о потере родной дочери и неописуемая радость от осознания, что она жива, стаи демонов, прорывающихся из Нексуса в наш мир, рубильник и последний, отчаянный крик Нортвеста о помощи… Этот особняк, в итоге, достался им, и теперь, когда всё, кажется, успокоилось, старые воспоминания часто бередят душу. Однажды Диппер застал Пасифику в совершенно противоположном крыле от того, где они жили. Она стояла у двери и пустым взглядом смотрела на довольно милую и аккуратную спальню. У неё было такое выражение лица, что Диппер даже испугался – никогда он не видел, чтобы на что-то Пасифика смотрела с такой смесью тоски и отвращения. − Хэй, − спросил он мягко, подходя со спины и обхватывая за талию, − Что случилось? − А, ничего, − она старается не смотреть на него, и он скорее чувствует, чем слышит, как она шмыгает носом, − Тогда в этой комнате жила я. Пошли отсюда. С того дня Диппер запер эту спальню на ключ и постарался, чтобы злосчастная дверь больше не попадалась его жене на глаза. А потом и вовсе провёл капитальный ремонт, полностью изменив внешний вид и интерьер большинства комнат, после чего отвращение у Пасифики к этому месту постепенно сошло на нет. Подходя ближе к парадным дверям, Диппер заметил, что в большей части окон свет уже не горел – лишь в нескольких окнах на втором этаже ещё мерцал свет. В сердце Диппера опять что-то больно кольнуло – его явно не ждали так поздно. А ведь ему даже машину выслали, как будто знали... Диппер издал страдальческий стон и подошёл к странного вида бронзовой панели, расположенной на стене рядом с воротами. Чувство вины всё ещё тяготило его – да, примерным семьянином он не был, даже несмотря на то, что очень старался. В нём, как и в его покойном деде Стэнфорде, жил дух исследователя, учёного, стремящегося к наиболее глубоко спрятанным загадкам и тайнам Вселенной. Но он понимал, что с его увлечением наукой и исследованием аномалий Гравити Фолз – которое, видимо, даже близко не подошло к своему завершению, – времени на семью практически не оставалось. И как бы он не любил свою работу, он также был уверен и в другом – улыбки его жены и детей стоят всех знаний вместе взятых! Словом, настроение у него было ниже среднего, и пока он поворачивал в определённом порядке бронзовые ключи в семи замочных скважинах и дергал рычаг с ручкой в форме головы льва, принявший правильную комбинацию и, вернувшись в прежнее положение и легонько при этом щёлкнув, отворивший ему парадные ворота, это настроение нисколько не улучшилось. Холл был погружён в полумрак – люстры были потушены, освещали зал лишь бронзовые бра на стенах и пламя, ревущее в богато изукрашенном мраморном камине. Разумеется, в зале не было совсем никого, да и Диппер понимал, что ожидать радостного приёма в такой час было бы несколько наивно. Отполированный до блеска паркет, большую часть которого покрывал толстый ковёр, тускло отражал огоньки бра, освещавшие панели из тёмного дерева и монументальную лестницу в два яруса, ведущую на второй этаж. Тёмно-зелёные листья комнатных растений, в кадках стоявших вдоль изукрашенных деревянных колонн, мерцали на этом тусклом свету, а взгляд цеплялся за декоративные тотемы и прочие следы культуры древних индейцев. Слуги наверняка уже давно спят, и Диппер снимает с себя пальто и шарф, под которым оказывается тёмно-бордовая толстовка, а походные сапоги сменяются на домашние туфли. Сумка с оборудованием была оставлена в углу, прямо рядом с дверями, которые Диппер закрыл поворотом рычага – сейчас было не до его исследований, он должен был увидеться с детьми, которые и так были расстроены, ведь вместо того, чтобы провести свой выходной – который, словно издеваясь, был ясным, тихим и солнечным, – с родными людьми, Диппер, сбивчиво что-то объясняя, рванул в лес ни свет, ни заря, и промотался там почти весь день. И теперь он был просто обязан доказать домочадцам, что, несмотря ни на какие исследования и научные гранты, он, тем не менее, любит их, любит так, как должен бы любить любой хороший отец. Но Диппер не был хорошим отцом. Иногда, в ходе приступов депрессии, ему казалось, что у него вообще всегда всё идет не так, как надо. Ему хотелось порядка, стабильности, какой-то... идеальности, хоть он и понимал, что так не бывает. Он вдруг подумал, что когда-то давно у его деда Форда тоже был подобный выбор – слава гениального учёного или семья. Знания или любовь. Разум или чувства. Голова или сердце. Форд сделал свой выбор – и заплатил за него тридцатью годами мучительных страданий. И Диппер, сжав руки, твёрдо для себя решит, что не наступит на те же грабли – как бы ни была важна для него наука, он ни за что не пожертвует ради неё своей женой и детьми, не отдаст свою любовь в угоду холодному разуму. Да и что там Форд, он сам когда-то в детстве допустил эту же ошибку и в результате едва не потерял самого близкого для него человека. А когда всё закончилось – решил для себя, что не позволит этому случиться снова. По дороге наверх Диппер втайне радовался, что его сегодняшний день всё же не прошёл даром – он припас для детей один сюрприз, который им наверняка понравится. Поднявшись наверх по массивной деревянной лестнице, он повернул в полутёмный коридор, также освещённый лишь бронзовыми бра, после чего нерешительно остановился около двери. Однако не успел Пайнс схватиться за ручку, как внезапно за дверью раздались шаги, и все мысли Диппера разом вылетели из его головы, так что он даже забыл, что хотел сказать – медленно дверь отворилась и в коридор под свет бра вышла она. Пожалуй, из всех, кого Диппер знал, в тридцатилетней Пасифике Элизабет Пайнс было сложнее всего узнать прежнюю высокомерную богачку Нортвест. Разве что волосы цвета всё того же расплавленного золота и всё так же блестят при свете бра, совсем как на той роковой вечеринке. Впрочем, эти волосы уже не такие длинные и едва ли достают Пасифике до лопаток. Лицо уже взрослое, серьёзное, в нём напрочь отсутствует прежняя спесь и высокомерие, зато присутствует что-то такое, что мгновенно говорит Дипперу – этот человек пережил Странногедон. На самом деле это выражение присутствует у многих жителей Гравити Фолз, и сейчас Пайнс уже понимает, что оно означает. Пасифика была одета в тёмно-бордовый свитер, синие пижамные штаны и домашние тапочки. Выйдя в коридор, она, заметив мужа, уставилась на него, не в силах ничего сказать. В её голубых глазах, как и тогда, вздымались волны неукротимой водяной бездны. В этом хаосе он видел несокрушимую любовь к нему, беспокойство, а ещё – то, от чего он опустил взгляд, словно провинившийся ребёнок, – обиду. Диппер почувствовал, как его охватывает стыд. – Мэйc... – выдохнула она, моментально подбегая и кидаясь на шею, вцепляясь тонкими, но сильными пальцами в спину, – Наконец-то ты вернулся... Я скучала. И дети тоже. Как ты? – Н-нормально... – Диппер вздрагивает, когда она произносит его настоящее имя. С тех пор, как он сообщил ей, как его зовут на самом деле, Пасифика словно бы забыла его прозвище, называя его только Мэйсом – и никак иначе. Судорожно вздохнув, Диппер обхватывает Пасифику за талию, соединяя руки и притягивая жену ближе к себе, утыкаясь ей в шею. От неё пахнет домом, свежей едой, красками, а ещё – лёгким сладостным ароматом духов. Диппер, не выпуская её из объятий и не отстраняясь, начинает тихо говорить, радуясь, что лица Пасифики не видно, – Слушай, Пас, я... знаю, вы не ждали меня так поздно, и... прости меня. Я знаю, я поступил как самовлюблённый эгоист, одержимый лишь наукой и исследованиями, хотя должен был провести этот день с вами. И я... Я боюсь, что вы можете подумать, будто я не люблю вас... То есть я надеюсь, что вы так не думаете, но если думаете, то... То это неправда! Я хочу сказать... Да, я учёный, и мне нравится заниматься наукой, но ты мне нравишься больше, и... Агрх! – Диппер горестно стонет и вновь утыкается носом в тёплый и мягкий ворот свитера, облегающий шею Пасифики. Да уж, извинился называется. Он лишь надеялся, что Пасифика не смерит его ледяным взглядом – о, она никогда не кричала на него, просто бросала на него пугающий своим равнодушием взгляд, который для Диппера был в сто раз хуже пощёчины, – и не уйдёт. Он бы не удивился этому – в конце-концов, он заслужил. – Тихо, – шикает Пасифика, и Диппер тут же замолкает. И внезапно чувствует тепло, когда пальцы Пасифики залазят под ворот его толстовки, начиная разминать уставшие мышцы вокруг шеи. Миссис Пайнс улыбается – даже спустя столько лет для Диппера гораздо проще подраться с каким-нибудь местным монстром, чем грамотно подобрать слова, дабы извиниться или, например, сказать комплимент. Но Пасифика не обижается – ей не нужны красивые слова, их-то она за всю свою жизнь наслушалась сполна, и не была уверена, что хотя бы половина из них не была откровенной лестью. Диппер расслабляется под её ласками, и Пас, воспользовавшись этим, начинает говорить, – Я всё понимаю. Не вини себя, Мэйс, потому что каким бы ты ни был, я всегда буду тебя любить. И дети тоже будут. Потому что ты мой муж и их отец. Как можешь ты винить себя после всего, что ты сделал? Ты остановил Нортвеста, ты нашёл Натаниэля и вернул Гвен брата! И это не говоря уже о том, что ты предотвратил вторжение демонов из другого измерения! Это дорогого стоит, Мэйс. Для детей ты уже практически герой, они, кстати, уже подумывают над тем, чтобы высечь тебе статую, – Пасифика хитро ухмыльнулась, увидев, как вытянулось при этом лицо Диппера, – И что бы ты там о себе не думал, для нас ты всегда будешь самым лучшим. Диппер делает глубокий вдох, словно на что-то решаясь, а потом притягивает Пасифику ещё крепче к себе. Когда он говорит, в его голосе появляется твёрдость, которую столь редко удаётся от него услышать. – Я люблю вас, – тихо, но уверенно говорит он, не разжимая объятий, – И тебя, Пас, и наших с тобой детей. Я знаю, что иногда по мне это не очень заметно, но... Но я хочу, чтобы вы знали – для меня нет ничего дороже вас! Никакие докторские степени, никакие гранты, хвалы, награды, исследования и знания и рядом не стоят с тем, как много вы значите для меня. И... – он замялся, но продолжил с ещё большей уверенностью, – И если для того, чтобы вы поверили в мои слова, я должен отказаться от науки, я сделаю это без колебаний! Потому что вы – моя жизнь, моё сердце бьётся лишь ради вас! Я буду любить вас и защищать вас до последнего вздоха... Пасифика судорожно вздохнула, и, когда Диппер, наконец, отстранился, смахнула набежавшие на глаза слёзы. Да, Дипперу редко удавалось сказать что-то по-настоящему пробирающее, но иногда он находил такие слова, от которых буквально подгибались коленки. Взглянув на мужа, Пасифика тоже увидела, как в его карих глазах плещется влага. А потом он резко подался вперёд и накрыл её губы своими. Их языки сплелись, словно хотели связать их воедино навсегда, в голове у Пасифики взрывались тысячи сверхновых, разжигая дремлющее пламя. Руки Диппера прижимали её к нему, её пальцы путались в его растрёпанных волосах, а им так не хотелось прерывать этот момент по-настоящему душевного единения. Отстранились друг от друга они уже тогда, когда лёгкие начали гореть от недостатка кислорода. Тяжело дыша, они вновь уставились друг на друга, и теперь во взгляде не было обиды или раскаяния – только та самая крепкая любовь, способная пройти, наверное, через всю жизнь. – Дурак ты, Пайнс, – прошептала Пасифика, взъерошив ему волосы, и, откинув со лба чёлку и встав на носочки, поцеловала прямо в родимое пятно, получив в ответ расслабленное мычание и тёплые руки поперёк поясницы. Диппер вздрогнул и почувствовал необыкновенную душевную лёгкость – в конце-концов, этот разговор назревал уже давно. Им было просто необходимо расставить, наконец, приоритеты и достигнуть хоть какой-то стабильности, и несмотря на то, что выяснение отношений было делом нелёгким, а иногда и весьма неприятным, Диппер думал, что было бы довольно скучно, если бы их семейная жизнь не была наполнена такими вот не слишком приятными моментами. Она – капризна, упряма, всё ещё не может отвыкнуть от роскоши и бессмысленных трат денег, он – эгоистичен и недоверчив, любит держать всё под контролем и совершенно не обращает внимания на окружающих, если его разум загорается очередной гениальной идеей, и среди всех пережитых ими воспоминаний наверняка найдутся и такие, где во тьме мелькают искажённые гневом лица и слёзы, слышны крики, обвинения и хлопки дверью. Список их взаимных претензий друг к другу можно было бы уместить в толстенный том, но растягивавшаяся от напряжения нить судьбы, связавшая их сердца воедино на веки вечные, лишь становилась крепче после каждой ссоры. Диппер легонько приоткрывает дверь, входя в небольшую гостиную. В камине потрескивал огонь, приглушённо работал плазменный телевизор. На мягком диване, вытянувшись во всю длину и обхватив друг друга, дремали Натан и Гвен – их с Пасификой дети, которые, как часто любил говорить Диппер, были самой его любимой загадкой на свете. Посмотрев на их почти неотличимые лица, на которых царило умиротворённое и спокойное выражение, Пайнс улыбнулся – нет, их семейке просто до странности везло на близнецов. Стэн и Форд, он и Мэйбл, Натан и Гвен... Неужели это просто совпадение, или же Пайнсы тоже всегда были чем-то нестандартным, чем-то особенным, как и всё в этом городке? Может, именно по этому их и тянуло сюда – в конце-концов, подобное тянется к подобному? Но Диппер оставил эти размышления на потом – сейчас ему надо было исправлять собственный косяк – по крайней мере настолько, насколько это возможно. Жестом попросив Пасифику выключить телевизор и свет – из освещения в комнате остался лишь камин, – он потрепал близнецов по головам. Те заворочались, забавно сморщили носы и нахмурили лица, пытаясь понять, что же так помешало их прекрасному сну. – А? – пробормотала Гвен, первой разлепляя глаза, – Прости, мам, я слегка устала и чу... чу... чуткаааа вздремнула, – она безуспешно попыталась подавить чудовищный зевок, прикрыв рот ладошкой. Поморгав глазами, она, увидев, кто перед ней, резко села и, удостоверившись, что её не обманывают глаза, кинулась отцу на шею, чуть ли не завизжав, – Папа, ты вернулся! От её громкого и звонкого голоса, который иногда казался Дипперу похожим на голос маленькой Пасифики, а иногда – на голос его сестры Мэйбл, проснулся и Натан, неуклюже принимая сидячее положение и тоже моргая глазами, пытаясь согнать с себя дремоту. Осознав, что только что он спал с сестрой в обнимку, заставляет его смутится, а увидев отца, Натан вообще опустил глаза вниз, лишь смущённо пробормотав: – Привет, пап... Диппер лишь фыркнул и свободной рукой сгрёб сына в объятия – тот лишь удивлённо ойкнул, но после расслабился и тоже обнял отца своими маленькими ручонками. – Я скучал по вам, – прошептал Диппер, крепко обнимая детей. И это было чистейшей правдой – он действительно скучал, и собирался исправить собственную оплошность. – Мы тоже по тебе скучали, папа, – пропела Гвен, а Натан лишь молча кивнул, робко улыбнувшись. – У меня есть для вас сюрприз, – заговорщически прошептал Диппер им на уши, от чего близнецы мигом уставились на него удивлёнными и выжидательными глазами, в которых плескался неподдельный интерес. Даже Пасифика, заинтригованная происходящим, подошла поближе и присела на диван. Диппер расстегнул карман своей толстовки, из которого вдруг хлынул тусклый сиреневый свет, а в следующую секунду оттуда вылетело что-то светящееся и уселось Дипперу на ладонь. И лишь тогда близнецы смогли рассмотреть это нечто более внимательно. Это была крошечная девочка, настолько маленькая, что легко умещалась у Диппера на ладони. Она была стройной, одетой в лиловое платьице, а за спиной у неё были тонкие, полупрозрачные, словно у стрекозы, крылышки. Фея, как быстро поняли близнецы, источала яркое сиреневатое свечение, словно большой светлячок, и заинтересованно рассматривала детей. Те же не сводили с феи восхищённого взгляда – несмотря на то, что они родились и выросли в Гравити Фолз, они не разу не видели ничего сверхъестественного. О Странногедоне и мистических существах они знали лишь со слов Диппера, который, разумеется, запрещал им спускаться в лабораторию – в конце-концов, он не хотел подвергать детей лишней опасности. И если не считать Нортвеста и попытку вторжения демонов из Нексуса, то Гвен и Натан росли, как обычные люди. И вот теперь Диппер решил, что настало время позволить и им прикоснуться к частичке огромной тайны того странного места, в котором они живут. Иногда Диппер думал, что Натан и Гвен такие же разные, как и он с Мэйбл, разве что разница была в другом. Гвендолин Пайнс была милой девочкой лет двенадцати, с русыми волосами, в которых словно смешались контрастные цвета волос родителей. Её карие глаза смотрят на мир внимательно, настороженно и любопытно, и Диппер видит в этой девочке одновременно и себя, и Мэйбл. Нет, Гвен не носит цветастых вещей – она вообще предпочитает пастельные тона, – не фанатеет от «девчоночьих» групп, не вяжет свитера и не лепит яркие стикеры везде, где только можно. Однако своей суетливостью, вечным беспокойством, эмоциональными речами и почти несокрушимым оптимизмом она точь-в-точь напоминает близняшку Диппера. А ещё её тянет к знаниям – она может просиживать в их семейной библиотеке сутками, умоляет отца показать лабораторию гораздо чаще, чем брат, уже не может хорошо видеть без очков, постоянно подрывается помочь отцу в его опытах, а также круглая отличница. И Диппер не может смотреть на неё без улыбки – надо же, вот значит каким он был тогда, в детстве. Натаниэль Пайнс совсем другой. Лицом не отличим от сестры, волосы такие же русые, но аккуратно подстриженные и расчёсанные. И глаза у него голубые, и в них такой же хаос бушующего океана, как и у его матери. Натан вообще больше похож на Пасифику – педантичный, аккуратный, недоверчивый. Он не проявляет лишних эмоций и стесняется собственных тёплых чувств, а потому часто смущается и опускает взгляд. Диппер жалел его – ведь несчастный мальчик не был виноват, что его отец в силу обстоятельств, вспоминать о которых сейчас совершенно не хотелось, когда-то считал, будто у него всего лишь один ребёнок. Возможно, именно поэтому, когда Натан среди ночи начинает плакать, он бежит или к сестре или к матери. Потому что Пасифика понимает его, как никто – всю его жизнь вдали от родителей в Натане взращивали всё то, от чего Пасифика всеми силами старалась избавиться. И по сей день в её кошмарах иногда предстаёт опутанный красными нитями брат Гвен, окружённый сотнями звенящих золотых колокольчиков. Но Пасифика знает, что у Натана доброе сердце – и хоть он раскаивается в том, что не поверил родителям сразу и позволил водить себя за нос, мать знает, что он, на самом деле, любит их, потому что они были единственными, кто проявил к нему заботу и душевную теплоту. Наконец, Диппер слегка подкинул фею на ладони, и та, расправив прозрачные крылышки, улетела через открытое окно куда-то в лес, оставив после себя лёгкое сиреневое сияние. Некоторое время все в комнате сидели молча – дети ещё были слишком заворожены увиденным, а Диппер и Пасифика думали о чём-то своём. Наконец, Пайнс улыбнулся и раскинул руки для объятий. Дети тут же кинулись ему на шею, а вскоре он почувствовал на своих плечах мягкие руки Пасифики. Его грело тепло родных тел, и он в который раз убеждался в том, что семья – вот в чём счастье любого человека, ведь это не купишь и не продашь... – Знаете, – начал Диппер, решив не тянуть с последним, что собирался сегодня сделать, – Я... Я решил взять небольшой отпуск. – Отпуск? – удивилась Пасифика, разворачивая его к себе, – У тебя же нет чёткого графика работ, и по времени ты не ограничен. По её тону нельзя было сказать, радовалась ли она отсутствию расписания или же расстраивалась от того, что Диппер может просиживать в лаборатории хоть целые сутки, поэтому Пайнс заговорил увереннее: – Я... Я имел в виду, что не буду некоторое время заниматься исследованиями. И дети, и супруга уставились на него, словно бы он объявил, что собирается стать балериной. – Просто... – он почесал затылок, как делал всегда, когда смущался и не знал, что сказать, – У меня ведь нет ограничений по времени, и торопиться никуда не надо... – он вздохнул и вновь поднял глаза на близнецов и Пасифику, – Я просто подумал, что мне уже хватит играть в героя. В конце-концов, надо думать и о семье, а вы уж точно важнее для меня, чем любые тайны. Дети улыбаются, радостно кричат и вновь лезут обниматься – ещё бы, значит папа больше не будет возвращаться поздно вечером и будет проводить больше времени с ними. И в этот момент Гвен внезапно выдала: – А почему ты просто не хочешь взять нас с собой? Удивлённый Диппер некоторое время пытался сообразить, что она имеет в виду, а когда понял, то удивился ещё больше. – С собой?.. – медленно повторил он, – То есть... На исследования? – Конечно! – с жаром воскликнула Гвен, глаза которой загорелись азартным блеском, – В конце-концов, мы остановили Нортвеста и вторжение демонов из Нексуса! И к тому же ты и так обучил нас всем приёмам самообороны, какие знал. Не забыл ещё про тот случай в школе? – хитро сощурилась близняшка. – О, я помню, как все тогда были в шоке, – улыбнулась Пасифика, – Подумать только, хрупкая двенадцатилетняя девочка ударом с ноги выбила зубы главному хулигану местной школы! Хотя учитывая, что этот задира тиранил добрую половину детей, я тебя не осуждаю, – ласково улыбнулась она дочери. – Что касается меня, – сообщил Натан, всё так же растягивая слова, что придавало ему аристократические нотки, в которых явно прослеживались корни Пасифики, – То меня, разумеется, обучали самозащите. Я вполне в состоянии постоять за себя, отец, и не дам в обиду Гвен, если ей понадобится помощь, – Гвен удивлённо взглянула на брата. Натан вообще не часто позволял себе столь в открытую проявлять свои чувства, и каждый такой раз очень ею ценился. – Но подумайте о своей маме, – воззвал к последнему аргументу Диппер, – Если вы будете помогать мне, каково будет ей здесь в одиночестве? – А кто сказал, что я буду одна? – невинно спросила Пасифика и наслаждалась действием этих слов. Диппер моментально побелел, испуганно взглянул на супругу и, заикаясь, пробормотал: – Ч-что?! О-о ч-чём ты?.. Всмысле «не буду одна»? У... У т-тебя... что... к-кто-то есть? – на последних словах ноги Диппера подкосились, и он рухнул на диван, спрятав лицо в ладонях. Ему казалось, что внутри него что-то оборвалось, оставив лишь пустоту, что земля уходит из под ног. Ну а чего он ожидал? Что красивая жена в расцвете сил будет спокойно просиживать дома, пока он бродит по лесам или сидит в лаборатории? «Молодец, Дип-тупня!» – в отчаянии подумал Диппер, – «Совсем со своей наукой о семье забыл! Вот даже жена нашла себе того, кто любит и ценит её, а не сидит вечность над формулами в каком-то подвале!». В глазах опасно защипало, дыхание сбилось, и Диппер в очередной раз подумал, что он сам разрушил собственное счастье – как, впрочем, и всегда. Однако когда на его плечи легли чьи-то мягкие руки, а ноздри ощутили запах знакомых духов, он мгновенно расслабился. А потом он услышал голос Пасифики, которая сказала: – Я говорила, что ты дурак, Пайнс? – она слабо усмехнулась, а потом, обхватив Диппера за шею и притянув к себе, сказала, – Значит ещё раз повторю. Глупый, нет у меня никого. Да и вообще, я имела в виду вовсе не то, о чём ты подумал! – рассержено пробурчала блондинка, а Диппер облегчённо выдохнул, успокаиваясь, – Я хотела сказать, что раз дети будут тебе помогать, то и я тоже! – Но... – попытался возразить Пайнс, но Пасифика положила два пальца на его губы, лишая возможности возразить, после чего вкрадчиво сказала: – На случай, если ты забыл – я уже давно не изнеженная принцесса, которая боится запачкать новые туфли. Неужели забыл, как мы с тобой и Мэйбл втроём лазили по пещерам, пытались найти ответы на вопросы о том, почему все эти странности творятся именно здесь? Это даже обидно, Пайнс, – она шутливо надула губы, приняв рассерженный вид, – Я думала, у тебя нет проблем с памятью. Диппер на это лишь негромко рассмеялся и вновь мягко поцеловал Пасифику в губы. Некоторое время они молчали, а потом Диппер, вздохнув, сказал: – Ладно уж. Хотите увидеть лабораторию? Дети восторженно загалдели, а Пасифика просто молча улыбнулась. Они вышли в холл, после чего подошли к парадной лестнице из тёмного дерева, ведущей на второй этаж. Подойдя к ней сбоку, Диппер подошёл к стене в боку лестницы, встав напротив бронзового орнамента с рычагом под ним. Засунув руку под ворот толстовки, он вытащил из под одежды золотой кулон на цепочке. Раскрыв его, он с лёгкой улыбкой посмотрел на их свадебное фото, красовавшееся внутри. Он – в чёрном смокинге с галстуком, она – в нежном белом платье, которое так идёт её светлым волосам, и держит в руках букет алых роз. Вздохнув, Диппер закрыл кулон и, подойдя ближе, вставил его в паз орнамента на стене, после чего дёрнул рычаг. Паз вытолкнул кулон обратно, и Диппер вновь убрал его под толстовку, наблюдая, как деревянная стена отъезжает в сторону, открывая взору Пайнсов пространство под лестницей. Проход оказался средних размеров и тоже вёл в небольшую лесенку, спускавшуюся куда-то вглубь под первый этаж. Диппер пошёл первым, остальные – за ним. Стены вокруг лестницы были отделаны тёмными обоями и деревянными панелями, освещение давали бронзовые бра, на которых, правда, лежал небольшой слой пыли. Лестница вскоре привела их в довольно роскошное помещение, отделанное деревянными панелями и покрытое толстым ковром. Здесь были бронзовые бра, люстра, несколько кожаных диванов и книжных шкафов, а прямо напротив лестницы – лифт с дверями из натурального ореха, створки которых образовывали фигуру шестипалой руки в окружении узоров, в которую была вписана ёлка. Над лифтом висело табло со стрелкой и тремя цифрами. Указатель сообщал, что лифт находится на первом этаже. Подойдя к лифту, Диппер нажал на приборной панели несколько клавиш, при этом на экране высветились странные иероглифы, после чего нажал кнопку «вниз» и дёрнул рычаг. Двери лифта с мягким звоном распахнулись, открывая взор в небольшую деревянную кабину с паркетным полом, в котором также был орнамент в виде шестипалой руки со вписанной в неё ёлкой, а углы кабины были задрапированы красными шторами. Когда Пайнсы оказались внутри, Диппер нажал цифру 3 и дёрнул рычаг. Двери лифта закрылись и кабина мягко поехала вниз, впрочем, ехала она недолго. Раздался звонкий щелчок, кабина остановилась и двери открылись, выпуская Пайнсов в научно-исследовательскую лабораторию, расположенную прямо под особняком. Ведя жену и детей, восхищённо озиравшихся по сторонам и как будто стремившихся увидеть всё и сразу, ничего при этом не пропустив, вглубь помещения, Диппер подумал, что надо бы ещё раз поблагодарить Пасифику – если бы она и Натан тайком от Нортвеста не взломали его банковский счёт и не сняли оттуда добрую половину его сбережений, Диппер бы проводил сейчас свои исследования в каком-нибудь сыром и мрачном подвале, а не здесь. Эта же лаборатория подвалом не была – просторное помещение с белыми стенами и отделанным плиткой полом являла собой образец чистоты и порядка. Стены были увешаны графиками показателей сейсмической и гравитационной активности в разных частях города, статистикой наблюдения различных аномальных существ и явлений, карты города, в которых кнопками с ярко-красными головками были отмечены места наиболее высокой концентрации сверхъестественного. Столы были заставлены современным оборудованием, колбами с химикатами, компьютерами, принтерами, сканерами и медикаментами. Здесь же хранились все основные письменные и измерительные принадлежности, запасы чистой бумаги и тетрадей, а также записи Диппера, рассортированные и классифицированные по разным стопкам. На некоторых столах валялись стопки книг, были нарисованы какие-то схемы и чертежи, назначения которых ни Гвен, ни Натан не понимали. В другой части лаборатории располагалась обширная библиотека средневековой литературы, а также некоторые артефакты, заботливо помещённые в стеклянные витрины на мраморных пьедесталах. Дети восхищённо разглядывали их, не веря глазам, Пасифика интересовалась лишь некоторыми – в конце-концов, в добыче большинства из них она принимала самое непосредственное участие. Диппер ходил вдоль витрин и объяснял внимательно слушающим его близнецам значение и свойства каждого артефакта. – Трансразмерные кристаллы, – пояснил Пайнс, остановившись около витрины, за которой на мягкой подушечке лежали полупрозрачные кристаллы какого-то минерала, похожего на берилл, – Способны изменять размер объекта в зависимости от того, через какую грань на него падает свет. Мы с тётей Мэйбл использовали его для создания фонаря с теми же свойствами. При Странногедоне он нам очень помог. Близнецы восхищённо рассматривали невзрачные кристаллы, но вскоре вновь побежали за отцом, который показывал им новый артефакт, лежавший в витрине из очень толстого стекла – богато украшенный кинжал из темного металла с волнистым клинком, окутанный каким-то странным облачком тёмного дыма. Также здесь были серебряные шкатулки, свернутая кольцами змеиная кожа, хрустальный графин с вделанным в пробку большим опалом и наполненный какой-то странной ярко-золотой жидкостью, и много чего еще. Если бы близнецы могли, они бы остались в этом месте хоть на весь вечер, но Диппер уже вёл их к лифту, говоря при этом: – Сейчас покажу вам кое-что ещё, что вам очень понравится. Когда Пайнсы вновь вошли внутрь, Диппер нажал цифру 2, и лифт, закрыв двери, поехал куда-то вверх и остановился ещё быстрее. Когда двери отворились, Пайнсы вышли в небольшой коридорчик, выглядевший более уютно – мягкий ковёр, деревянные панели, бра на стенах, картины, пара кресел и столиков. Напротив лифта была лакированная дверь с бронзовой ручкой. Подойдя к ней, Диппер, достав из кармана связку ключей, вставил его в замок, повернув пару раз и отворив дверь. Там оказалась сплошная темнота, и лишь когда Диппер включил свет, Пайнсы увидели, что это место представляло из себя кабинет – в центре комнаты стоял деревянный письменный стол с креслом. Стол был завален различными бумагами и папками, сбоку примостилась пара книг и настольная лампа. Стены в основном были заставлены однотипными деревянными книжными полками, уставленными самой разнообразной литературой – от современных справочников по теоретической физике, химии и биологии до тиснёных золотом древних фолиантов с изжелтевшими страницами. Завершало картину чучело в виде головы оленя, располагавшееся над камином, который находился прямо за столом. Подойдя к чучелу, Диппер слегка потянулся и дёрнул его за один рог. Раздался скрежет какого-то механизма, после чего несколько книжных шкафов разъехались в сторону, и в освободившийся просвет выехала ещё один книжный шкаф со стеклянными дверцами, задрапированными тёмно-синими шторами. Пайнсы подошли к этому шкафу и Диппер потянул за шнур, включив небольшую лампочку за дверцами, которая осветила лежащие на мягком сукне два тома. Раскрыв дверцы, Диппер достал из внутреннего кармана толстовки книгу, в которой делал сегодняшние записи, и положил рядом с двумя томами – это оказалась точно такая же книга. Все три дневника, лежавших в ряд, были одинакового синего цвета с фиолетовым отливом, с золотыми вставками и углами. На лицевой обложке была эмблема в виде золотой шестипалой руки, поверх которой была маленькая эмблема в виде серебристой ёлки с цифрами 1 на первом томе, 2 на втором и 3 на третьем. – Вот они все, – тихо сказал Диппер, – Я восстановил всё, что было в предыдущих трёх, даже кое-что новое начал... – Восстановил? – тихо спросила Пасифика, – Ты не говорил мне, куда пропали те, старые... Что с ними случилось? – Билл сжёг их, – кратко ответил Пайнс, – Прямо во время Странногедона. Натан и Гвен не сводили взгляда с трёх томов, лежащих перед ними в ряд. Разумеется они знали о тех дневниках – Диппер много раз рассказывал им истории о гениальном Авторе, исследовавшем маленький городок в горах в течении почти шести лет, о их прадедушке Стэнфорде Пайнсе, о его брате Стэнли, и о том, что так отличало Форда от остальных – о шести пальцах на его руках. С какой-то странной улыбкой Диппер вдруг подумал, что, если ему не изменяет память, он почти никогда не читал детям сказки на ночь – его собственная жизнь, жизнь Пасифики, Мэйбл, старших Пайнсов и ещё многих людей была увлекательнее всех тех глупых детских историй, которые слушали прочие дети. Даже сейчас, спустя столько лет, когда, казалось, их семейная жизнь наконец-то наладилась, близнецы всё ещё зовут его и просят рассказать что-нибудь на ночь. И Диппер рассказывает. Улыбается, выключает свет, оставляя лишь настольную лампу. Укутывает близняшек в одеяла и садится неподалёку от их кроватей. Иногда он берёт с собой какой-то из своих дневников, но чаще всего рассказывает по памяти – она у него очень хорошая, хотя он, как любит шутить иногда Пасифика, может быть «поистине гениальным в своей глупости». Впрочем, наверное это удел всех учёных – наука и тайны Вселенной обрекают их на вечное одиночество. И Диппер, получивший и любящую семью, и тайные знания, совместивший в себе разум и чувства удивлялся, чем же он заслужил такую награду, и, улыбаясь и гладя детей по головам, начинал свой рассказ. Эти рассказы были яркими и солнечными, пахли лесным костром и свободой. Натан и Гвен закрывали глаза, сладко зевая, летний ветер врывался в их комнату через открытое окно, колыхая шёлковые занавески, а в их сознании уже вырастал залитый солнцем лес и любопытный мальчишка в кепке с ёлкой и старенькой книжкой с цифрой 3 в руках. Мальчишка улыбался, идя в лес – его ждали приключения и опасности, но он не боялся. Ведь зашифрованные записи таинственного Автора помогут ему, а на крайний случай есть друзья и родные, которые поддержат и помогут. И мальчишка берёт за руку девочку с почти таким же, как у него, лицом, с брекетами на зубах и в ярком вырвиглазном свитере с рисунком падающей звезды. Рядом семенит свинка, а очень скоро компанию им составляет скромная и пугливая девочка со светлыми волосами, острым язычком, непомерными капризами и добрым-добрым сердцем. И вот они втроём идут вперёд, и фонарь освещает им путь вглубь лесов этого маленького городка в горах, ревниво охраняющего свои тайны. Они знают, что их путь будет опасным – в городе живут страшные, корыстные люди, но мальчишка не унывает, он знает, что им троим по плечу преодолеть всё. Потому что они вместе. И Диппер говорит своим детям, чтобы и они тоже были вместе – оберегать и защищать во веки веков, так же, как мальчик в кепке и девочка, которая любила свитера. Ведь Натан и Гвен Пайнсы – новые Загадочные близнецы этого маленького городка в горах, в котором, казалось, застыло само время. Загадочное трио смело идёт вперёд – и лес расступается перед ними, показывая глубоко запрятанные секреты, не все, но и тех, что на виду, достаточно, чтобы вскружить голову любому. Таков Гравити Фолз – маленький городок в густых лесах Орегона, заповедник тайн и волшебства, скрывающий ото всех гномов, мужикотавров, героев, магов, фей, единорогов и демонов, место, на которое не влияют ни время, ни пространство, которое ни капли изменилось за столько лет, и в котором иногда хочется потеряться навсегда и провести всю оставшуюся жизнь. Не одно поколение учёных пыталось разрешить его тайны, но Диппер, будучи одним из них, лишь вздыхает, улыбается грустно, когда соглашается на то, чтобы его семья помогала ему в исследованиях – он свято верил, что имея на руках исследования Форда сможет довести, наконец, дело до конца, но вот ему уже тридцать, а ответов он так и не получил – лишь туманные намёки, новые и новые тайны и ещё больше вопросов, чем было у него изначально. Но Пасифика обнимает его и мимоходом говорит, что в его лаборатории неплохо бы прибраться и рассортировать всё по полочкам, а то он скоро сам запутается в собственных записях. Дети же смеются, предвкушают поход за аномалиями, Натан тут же решает завести собственный блокнот, а когда Гвен спрашивает, можно ли ей взять какое-нибудь оружие, в голове Диппера как-то само собой вспыхивает воспоминание об абордажном крюке, вызывающее у него улыбку. Но бывают и другие дни, когда календарь показывает 25 августа. Дети раньше не понимали, почему в этот день родители не улыбаются и не смеются. Да и им самим всё разом казалось каким-то серым. Обычно родители садились в какой-нибудь комнате, зажигали одинокую свечу и просто смотрели на неё, и во взгляде их была такая боль, что Гвен невольно становилось страшно. Лишь потом родители рассказали близнецам о том, что происходило в те четыре дня рокового лета. Рассказали о существе с одним глазом в окружении трёх углов, с тонкими ручками, пылающими синим пламенем и армией демонов Нексуса, опустошающих маленький городок в горах по его приказу. Родители говорили – и близнецы чувствовали запах гари, пота, крови и электричества, горячий ветер обдувал им лицо, алое небо вспарывали многокилометровые зелёные молнии, а разрыв между мирами, сверкающий всеми цветами радуги, лишь добавлял странности этому событию с соответствующим и очень уместным названием. Диппер рассказывал им, Пасифика иногда добавляла что-то – и Гвен с Натаном видели чёрную пирамиду, висящую над превращённым в руины городком, ведь деревья обуглились и истлели, на улицах полыхают пожары, дома обрушились, и по городу носятся твари из другого мира, вырезая всех людей, что попадаются им на пути. Теперь Гвен с Натаном знают – и сядут за стол со свечёй вместе с родителями, когда вновь настанет 25 августа. Диппер уходит от этих мыслей, когда, расслабившись, сидит на диване в гостиной. Он уже умыт, накормлен и переодет в домашний коричневый джемпер и тёмные штаны, Пасифика, улыбаясь во сне чему-то своему, положила голову ему на плечо, а дети вновь заснули на его коленях под звуки мерного голоса, вещающем о двух братьях на корабле, несущемся сквозь шторм, под чужое дыхание и треск поленьев в камине. Искры сыпались, летели в горячем дыму яркими рыжими точками. Языки пламени с остервенением набрасывались на дерево и обгладывали его, превращая в обуглившийся и почерневший остов. Дипперу было тепло и уютно, он крепче притянул к себе жену, а другой рукой погладил уснувших детей по головам. И для Диппера это дороже всех знаний на свете – его дневники будут ждать его внизу, а он никуда не торопится. Ведь его жизнь – это жизнь исследователя и первооткрывателя, вот только открывать можно не только тайны, но и родных тебе людей, даже самого себя. И Дипперу вдруг кажется, что его жена и дети – самая большая загадка в этом городке, потому что несмотря на все препоны, которые им ставила жизнь, они были вместе. С того самого дня и будут вместе до конца времён. И Диппер сделаёт всё, что в его силах, чтобы на веки вечные сохранить эту идиллию – семью с женой и детьми, сидящую у камина, такую глупую, такую банальную и шаблонную, но такую тёплую и уютную, такую дорогую и... счастливую. На часах был уже поздний вечер, когда он отнёс близнецов в их кровати. Переодев их в пижамы, он заботливо укрыл одеялом каждого из них, поцеловав перед сном в лоб. В их с Пасификой комнате свет уже не горел, и хотя его жена была в кровати, Диппер видел, что она не спала – в её открытых глазах, смотрящих на него, отражался свет уличных фонарей. Громыхание раздавалось уже над самым поместьем – туча нависла над городом, словно готовясь обрушить на него свою ярость, но Гравити Фолз всё нипочём, ведь когда ты пережил конец света, что ещё может тебя испугать? И Диппер, одевая любимую пижаму с синими ёлками, просто залез под одеяло и обнял жену за талию, которая улыбнулась ему в ответ и уткнулась носом в плечо – словно они первый день в браке, а не жили вместе уже десять с лишним лет. И когда тяжёлые капли дождя начали ударять по крыше и оконным стёклам, обитатели поместья уже не слышали этого, потому что спали глубоким сном. Завывал ветер, многовековые ели клонились к земле под хлещущим проливным дождём, а чёрное небо вспарывали молнии. Но Диппер не боялся – толстые стены и плотные шторы были гарантией того, что разыгравшаяся стихия не потревожит покой дорогих ему людей, а уж об остальном-то Диппер позаботится, он в этом был уверен. Завтра они проведут целый день дома, а потом он возьмёт их с собой. Они будут ходить по лесам, он будет обучать детей всему, что знает сам, чтобы, когда они подрастут, смогли стать новыми Загадочными близнецами, всё так же пытающимися разгадать все тайны этого странного и всё же такого родного места. И Диппер вовсе не расстраивается, что окончательные ответы, возможно, получат Натан и Гвен, а не он. Потому что Диппер давно сделал выбор в пользу любви. И отчего-то – Мэйбл бы сказала, что это ему «говорит сердце», – Диппер чувствовал, что выбор этот – правильный.