Дым

Он впервые увидел ее сонным сентябрьским утром. Новенькая девочка перевелась в его класс, переехала в их городок с родителями. «Меня зовут Джессика Ланж. Надеюсь, мы подружимся», — сказала она и улыбнулась. Солнечный свет проходил сквозь желтоватую листву, что еще не обрушилась вниз пожухшими комьями, косыми лучами скользил по печатным строчкам в сборнике упражнений. Сквозняк из приоткрытого окна шевелил страницы, часы над доской с каждой щелкнувшей секундой тикали все громче и громче. Все смотрели на нее. У девочки были длинные волнистые волосы, свободно ниспадающие на плечи, цвета подсвеченного солнечным маревом воздуха. Большие, светло-зеленые — он увидел со своего места в первом ряду — глаза глядели открыто. Тонкие руки с длинными пальцами сцеплены в замок, она то и дело застенчиво поводила плечами. Фигуру облегала белая блузка с темно-синей юбкой-пузырем. Чарующее видение бабьего лета; не во плоти даже — сплошное сияющее облако очарования. Видение еще раз улыбнулось, и Джейми понял, что пропал. Он как последний глупец оказался приворожен — раз и навсегда. Джессика Ланж была светом. Она с удовольствием общалась с одноклассницами: слушала о других и рассказывала о себе. Так Джейми узнал, что видение любит чай с бергамотом, овсяное печенье и кошек; поет и пишет стихи — «если солнце что-то освещает»; приехало из Портленда с родителями, которые почему-то решили приехать доживать свой век именно сюда. Ее яркому творческому пылу нашли применение старшеклассницы: девочка была записана в добровольные помощники в организации мероприятий. Она не была расстроена подобным своеволием — наоборот, с удовольствием оставалась после уроков, чтобы рисовать афиши, придумывать сценарии и интерактивы, репетировать выступления с хором. Ему приходилось часами просиживать в библиотеке, чтобы иметь возможность наблюдать за ней за стенами школы. Джессика была его путеводной звездой. Именно благодаря подобным дням среди пыльных стеллажей мальчик понял, чего он хочет от своего будущего. Кроме того, что бы оно было совместным, конечно же. Последний год в средней школе был ужасен. Учителя нещадно мытарили детей с профессиональной ориентацией, выбором экзаменов и прочими милыми атрибутами жизни выпускника. Даже Джейми, определившийся с направлением уже в прошлом году, страдал от столь повышенного внимания и засиживался за книгой допоздна не из-за необходимости ждать окончания очередной репетиции. Единственной, кто не выл от нагрузок, была Джессика. Она успевала учиться в продвинутом потоке и заниматься организационными моментами, готовить номера и выступать. За ней хвостиками увивались мальчишки: делали комплименты, дарили милые девичьи безделушки, по мере сил помогали с праздниками. При этом, девочка оставалась светлой, очаровательной. Ее все любили, никто из немногих недоброжелателей не решался распространять грязные слухи. Ланж со всеми была дружелюбна, но всегда безукоризненно вежлива. Даже с ним, рыжим одиночкой из библиотеки, она общалась достаточно тепло — ровно настолько, насколько он подпускал. Марш отчаянно сопротивлялся этому давлению на свою стену отчужденности, пока не осознал, что равнодушный человек уже давно прекратил бы безнадежные попытки. Джессика не прекращала. Она упорно приходила к нему в полупустой читальный зал после репетиций, расспрашивала о прочитанном, сверяла домашнее задание. Джейми пытался найти истоки этого интереса и не мог, поэтому как-то раз спросил напрямую, задержав за руку: — Зачем ты это делаешь, Джессика? — Просто. Мне интересно, — она пожала плечами. — И да, все друзья зовут меня Джесс. Тогда он отпустил ее. Через три месяца на выпускном балу они появились вместе. Тот вечер был одним из самых отчаянных в жизни Джейми Марша. Джессика Ланж была рядом с ним. Он наливал ей в стакан вишневый сок, танцевал с ней вальс, держал ее за руку и мог запросто прикоснуться к затейливо заплетенным волосам во время разговора. Подобное просто не могло не привлечь внимания. Все смотрели на их пару, наверняка обсуждали между собой, разве что пальцами не тыкали. Джейми до исступления хотелось укутать Джесс в свой пиджак, закрыть собственным телом пачкающих любопытных взглядов; хотелось понять, отчего та столь безмятежна. Когда он решил использовать проверенный метод и поинтересоваться в открытую, то услышал лишь удивленное: — Да какая разница? Мне хорошо. Пусть смотрят, — сказала она и улыбнулась. Кажется, если можно влюбиться в человека с новой силой, то он в тот момент это сделал. Спустя годы Марш вспоминал старшую школу как лучшее время его жизни. Джесс, его «солнышко», почти постоянно была рядом. Они сидели вместе на лекциях и играли в «морской бой» на последних листах его тетради. Ланж всегда проигрывала и обиженно надувала щеки, пока он не косился на нее возмущенно. Иногда они прогуливали семинары, чтобы пойти в кино. Марш терпеливо дожидался окончаний репетиций хора, сидя, скрючившись, в уголке музыкального класса с книгой на коленях. После он обязательно провожал ее до дома, но никогда не оставался в гости. Он не хотел компроментировать девушку, не хотел, чтобы о ней ходили грязные слухи. Он хотел, чтобы для всех она оставалась таким же светлым бестелесным созданием. С поступлением в колледжи они стали реже проводить время вместе. Учеба ненасытно пожирала каждый час. Приходилось выкраивать минуты между повторением старого материала и заучиванием нового. И это было тяжело. Тем более, что они учились по разным специальностям. Тем ценнее для обоих были редкие совместные уик-энды: они ходили в кино, обедали в любимом кафе, гуляли по узким улочкам центра. Раз в месяц пара стабильно заходила в гости к ее родителям — его разбились на поезде за месяц до поступления. Иногда Джейми брал машину напрокат, и они уезжали за город: устраивали мини-пикники, гуляли в лесополосе, любовались на звезды. Точнее, Джессика любовалась, а Марш разглядывал изящный профиль. Ланж всегда сияла для него ярче всех звезд. Они поженились, едва закончилась учеба. Джейми не хотел делать предложение на выпускном балу, поэтому еле дождался следующего дня. Он был уверен в согласии и, разумеется, получил его. Свадьба была тихой и скромной: утром пара спокойно заключила брак, а вечером Джесс накрыла праздничный ужин. Ничего необычного, все как у других, кроме, пожалуй, «тошнотврно-сопливой идиллии», что царила в их отношениях. Джейми устало откинул голову на спинку кресла, вслушиваясь в шум падающей воды. Казалось бы, что сверхъестественного в том, что жена вечером принимает душ? Казалось бы, ничего, — кроме приглушенных звуков женского плача до этого. У них снова не получилось. Идиллия перестала быть сопливой, но осталась такой же тошнотворной. Полугода не прошло со дня свадьбы, как новоявленная Марш завела разговор о ребенке. Честно — он тогда испугался возможной беременности и следующих за этим трудностей, но был готов работать в две-три смены, лишь бы обеспечить семью. Он слишком любил свою светлую Джесс. Джессика же была в недоумении. Установки в ее голове гласили, что после свадьбы женщина должна как можно скорее родить ребенка, иначе весь брак яйца выеденного не стоит, становится не более, чем пустышка с темнотой внутри. Она ожидала, что Джейми сам заведет разговор, но, когда этого не случилось через шесть месяцев, взяла все в свои руки. — Как ты думаешь, мы с тобой готовы к ребенку? Бывшая Ланж с растущим волнением наблюдала, как безмолвный ужас раздвигает границы зрачков мужа. Тот явно не ожидал подобного и абсолютно точно не был готов. Девушка уже собралась сгладить ситуацию какой-нибудь шуткой или «ну ладно, давай позже поговорим», но Марш поймал ее ладони, искривил губы в улыбке и произнес: — Конечно. Конечно, Джесс. Заветные слова были произнесены. Дороги назад больше не существовало. Тем вечером Джессика переживала — жуть. Она достала тонкую батистовую ночную сорочку и заплела чисто вымытые волосы в свободную косу, чтобы они завились в мягкие волны. Девушка сняла с рук холодные кольца, чтобы ничто не отвлекало ни его, ни ее. Она была удивительно страстной в тот вечер, отдавала всю себя, не утаивая ничего за пазухой. У них были ночи и до этой, но тогда они не собирались зачать ребенка. А она безумно его хотела, мечтала о своем собственном. Марш любила мужа. Рыжий кудрявый Джейми вызывал у нее любопытство, уважение и нежную, «тошнотворно-сопливую» любовь. Только вот она была ровной, как кардиограмма мертвеца, не было этой порывистости, свойственной молодым людям. Девушка так и не поймет, что просто хотела семью, которой была лишена излишне строгими приемными родителями; хотела защиты, заботиться о ком-то и дома, настоящего, своего. У них не получилось в тот раз; как и через неделю, через месяц. После еще одной провалившейся попытки она шла в душ, а потом безучастно поворачивалась спиной на их широкой кровати. С каждым разом Джесс все больше расстраивалась, сияние ее очарования становилось рассеянней и приглушенней. Отцветала и ее красота: волосы стали ломкими и безжизненными, прозрачная зелень глаз помутнела, будто стало тлеть цветущее дерево. Кожа на руках высохла, как старые газетные листы, четче проступили вены и хрупкие косточки запястий. Джессика дурнела на глазах. Марш стал работать в две смены, хотя единственная на весь Дерри типография не набирала столько материала. Спустя полтора года жизни в постоянном напряжении случилось то, чего оба не чаяли дождаться. Джейми пришел домой пораньше и попал на готовящийся праздничный ужин. Румяная Джессика с пропахшей готовкой одеждой выскочила из кухни с половником и прогнала прочь от двери. — Еще не время, — сказала она и улыбнулась. Гораздо позже, уже одетая в аккуратный светлый сарафан, с кольцами на пальцах и кулонами на шее, она попросила его пройти. Богатый стол манил к себе уставшего работника. Марш присел и, к его чести, не накинулся на еду сразу же, а дождался, пока девушка снимет с себя фартук и присоединится к нему. — Что случилось? — чисто для проформы спросил он. — А ты не догадываешься? — приподняла бровь Джесс. — Я беременна. Мужчина вздохнул и послушно растянул губы. — Три недели, — сказала она и улыбнулась. Глядя на наглаживающую пока плоский животик любимую, Джейми все чаще задавался совершенно ненужными вопросами. «А любит ли она меня?» «А счастливы ли мы?» «Она мне возлюбленная, а я ей?» Ответов: нет. Спустя еще пару недель безмолвных терзаний молодой человек решился спросить напрямую: поймал после воскресного завтрака за ладонь и поинтересовался вопиюще будничным тоном: — Любишь ли ты меня? Джессика посмотрела удивленно, не совсем понимая, о чем тот говорит; наконец, поняла — и улыбнулась. Она положила руку ему на щеку, обожгла кожу холодом колец и произнесла: — Конечно. И можно было бы что-то изменить до этого, но теперь… — Конечно, Джейми. теперь ничего. Познания Марша в психологии ограничивались прочтением всех более-менее цивильных книжных новинок и сданным на «отлично» экзаменом по обществознанию в старшей школе. Так что нет ничего удивительного в том, что он понятия не имел, как реагировать на разбушевавшиеся гормоны жены. Обычно доброжелательная и спокойная Джессика стала ужасно капризной. При этом, она оставалась очень нежным и ранимым созданием, остро реагирующим на любой «неправильный» жест. К концу девятого месяца от мужчины остались только выцветшие рыжие кудри да тончавая фигура с почти черными кругами под глазами на лице. Из-за страшного токсикоза девушка почти три месяца вообще не вставала с постели. В остальное время она едва могла доползти за таблетками — беременность протекала тяжело, с чуть ли не перманентной угрозой выкидыша и постоянными предложениями приостановить процесс. Марш упорно пила лекарства и готовилась к рождению малыша. Когда к нему вышла уставшая медсестра с шаблонной фразой: «Кого спасать — мать или ребенка?» — Джейми сначала подумал, что ослышался. Такого просто не может быть. Чтобы Джесс умерла при родах, не увидев своего малыша… В этом нет смысла. — Мистер Марш? — Спасайте ребенка, — раздался справа сухой голос миссис Ланж. — Давайте, бегом. Не смотри так, — уже к зятю. — Я может и не была хорошей матерью для Джесс, но я хорошо ее знаю. Она не простила бы нас смерть своего малыша. Знаете, что самое отвратительное? Что она права. Так почему же он не чувствовал себя виноватым, когда следующей ночью перерезал у машины тестя тормозной шланг? Он не мог позволить, чтобы чужая женщина заботилась о его малышке. Джейми назвал девочку Беверли. Не в честь какой-нибудь оперной певицы или другой артистки — упасите от этого — просто ему понравилось это сочетание мягкого начала с достаточно резким «р» в конце. Бе-вер-ли. Беверли Марш. Он понятия не имел, как следует вести себя с новорожденной. Если бы скупленные в панике книги давали полную картину, молодой человек уже через четыре бессонных ночи смог бы работать в детском саду нянечкой. Но, к сожалению, никакие советы не могли помочь успокоить голодный плач девочки. Джейми брал в долг и учился варить годные к употреблению ребенком каши. В конце концов у него даже стало получаться. Малышка сверкала блеклой синевой глаз, уже начинающей мутнеть, — Марш уверен, что у девочки будут глаза матери, — разрезала пухлые щеки беззубой улыбкой. Воплощенное в телесной форме очарование, прямое продолжение матери. Его малышка. Беверли Марш была самой милой девочкой во всей округе. Ей умилялся каждый: молодые мамочки, не покидающие собственных домов старушки, случайные прохожие. Мальчики не смели обижать ее, зная, что мистер Марш спустит шкуру с любого за свою дочь. Джейми не любил этого. Беви была его дочерью, только его. Он испытывал чувство злорадного удовлетворения, когда ребенок подбегал к нему, только вернувшемуся с работы, обнимал со всей силой, заложенной в мягких ручках; когда рассказывал обо всех комплиментах, досадливо морща нос; когда говорил: «Все равно у меня есть только ты, папа». Только они есть друг у друга. Только она есть у него. По поводу поступления дочери в школу Джейми испытывал двойственные чувства. С одной стороны, девочка должна получить должное образование для своего будущего. С другой — она почти не общалась ни с кем из городских ребят. Он считал, что так даже лучше — никто не испортит его малышку, — с другой — понимал, что ребенку нельзя жить без общения. Поэтому на церемонии поступления счастливый отец стоял с самой безучастной улыбкой на свете. Беверли была счастлива, ее переполняли впечатления. До семи лет она почти не покидала пределов ближайших двух кварталов вокруг дома, ни с кем не общалась. Отец не любил этого. Но сейчас все изменится. Всю торжественную часть Марш простояла с самой счастливой улыбкой на свете. Беви жутко переживала. Пробы для участия в школьном спектакле. Сборная солянка из пьес Шекспира, щедро разбавленная сонетами и песнями из знаменитых экранизаций. Что может быть прекраснее? Что может хуже подходить девятилетним детям? Беверли не думала о подобном: ей было не до того. Она старалась унять дрожащие руки, теребила истрепанные страницы старого сборника сонетов, одергивала темно-зеленую юбку-пузырь. Ее рыжие кудряшки, собранные в пышный хвост, прыгали по плечам при каждом развороте вдоль коридора. Девочку жутко раздражал Билл Денбро, тихий одноклассник-заика, сверлящий ее немигающим взглядом. Обычно они довольно мило общались, но сейчас мальчик не вызывал ничего, кроме желания впечатать пухлый томик прямо в напряженное лицо. Наконец она не выдержала и разъяренно развернулась: — Ну? Чего уставился? Слова еще не были произнесены до конца, а Марш уже хотела забрать их обратно. Она моментально отвернулась обратно, со сжатыми кулаками и почему-то колотящимся сердцем. Билл болезненно покраснел и кое-как выдавил из себя: — П-п-п-пр-росто мне л-легче, ког-г-гда я ко-онцентр-рир-р-руюсь на чем-т-то. — И на что же ты пялился? — На твои вол-лосы. О-они горят-т. Девочка разжала кулаки. Когда назвали ее имя, Беверли странно стало спокойнее. Она выдохнула, в последний раз одернула раздувшуюся юбку и зашла в кабинет. Денбро не был до конца уверен, что в солнечном свете увидел мимолетную сияющую улыбку, когда пожелал однокласснице удачи. Отец был недоволен тем, что Беверли пошла на пробы. — Зачем тебе это? Теперь ты будешь возвращаться еще позже, чем обычно! И почему на тебе эта юбка? Я же говорил, что она слишком короткая! Дочь стояла, уткнувшись взглядом в сцепленные ладони. — Почему ты не отвечаешь? Беви сильнее сжала губы и не подняла головы. — Посмотри на меня. Девочка несмело взглянула из-под непослушной челки: отец все еще был раздражен, но теперь больше обеспокоен. Это было видно по сведенным бровям. Она вообще достаточно легко считывала его эмоции с искаженных тем или иным образом черт лица. — Зачем тебе это, Беви? — Миссис Дженкинс посоветовала мне пойти. Сказала, что у меня живое лицо. Что я смогу хорошо сыграть, — она говорила тихо, почти шептала. — Что вы ставите? — устало поинтересовался мужчина. Беверли уже так похожа на Джессику, что это пугало. Она также артистична и любит петь, у нее такое же лицо с дьявольскими светло-зелеными глазами. В ее утлой фигурке заметны схожие черты: хрупкие руки и покатые плечи, тонкие ноги с худыми бедрами. Лишь всполох его бешеных рыжих кудрей отрезвлял. Перед ним не Джессика, перед ним Беверли. — Пьесы Шекспира. Вот сценарий, — предупреждая его следующий вопрос, школьница протянула ему вытащенную из рюкзака папку. — Я буду играть Джульетту. Отец бросил на нее скептичный взгляд из-за перечеркнутых листов. — Джульетту? А не рано тебе? Хотя, учитывая, в какую сахарную вату вы превратили «Короля Лира», я не удивлен… — Джейми осекся: очевидно, дошел до финальных сцен ее партии. — Ты не будешь в этом играть, — с нажимом произнес он. — Но папа,.. — Ты. Не будешь. Играть. В этом, — мужчина для наглядности потряс сценарием. — Ты не будешь целоваться с мальчиком. — От этой сцены я могу отказаться! — девочка выпалила, зажмурив глаза. — Миссис Дженкинс сказала, что можно будет отказаться, если ты будешь против, — с каждым словом голос становился глуше. — Если я откажусь, мне можно будет сыграть? Пожалуйста… Марш обреченно опустил голову, собрался с силами; вздохнул; сказал: — Только при этом условии. Держи, — он протянул ей папку и, когда дочь потянулась к вожделенному сценарию, прижал к себе, поцеловал в лоб. — Моя малышка. Спустя двенадцать недель состоялась премьера. Его дочь упорхнула из дома с первыми лучами, прихватив с собой новое платье. Он пришел в школу позже: причесанный, гладко выбритый, в аккуратно отглаженной рубашке. К нему почти сразу подошел молодой подтянутый мужчина, протянул ладонь для рукопожатия. — Чарльз Денбро. Мой сын играет с вашей дочерью. Джейми неохотно ответил на приветствие. Во время спектакля они сели вместе. Когда наступила часть, посвященная, пожалуй, самой знаменитой пьесе Шекспира, Марш внутренне подобрался — напрасно. Беверли была великолепна: в воздушном белом платье, с заплетенными волосами она казалась неземным созданием. Она была столь естественна в этом образе, совсем как Джессика во времена их юности. Призрак умершей красоты. Словно после смерти матери та перетекла в нее. Ближе к окончанию партии Джейми вновь почувствовал сковывающее тело напряжение. Как выкрутилась Дженкинс, раз в поцелуе было строго отказано? Он не узнал. Паршивец Денбро притянул Беверли к себе и прижался к ее губам. Та сначала растерялась, но потом прижала ладони к щекам и ответила. Малолетние школьники засвистели и заулюлюкали, родители умилялись, пока не осознали, что поцелуй настоящий, а Дженкинс самодовольно улыбалась. Мужчина старался не смотреть на сцену: при каждом взгляде из полуопущенных ресниц его сердце заходилось в сумасшедшем крещендо. Знаете, что самое отвратительное? Что парочка на сцене казалась чем-то целостным и правильным. Марш не дождался дочери: ушел домой, почти сбежал, как трус. Стоило ему увидеть счастливую улыбку дочери, направленную на тощего долговязого мальчишку в нелепой манишке, как внутри все скручивалось в тугой комок из обжигающей ярости и ревности. Он не мог оставаться дольше. Дома он бросился в свою комнату, где часть стены над кроватью занимали фотографии Джессики. Со снимков на него смотрела его единственная любовь, неповторимая квинтэссенция совершенства, воплощенная в молодой женщине. Беверли — ее ребенок. Что удивительного в подобной притягательности, кроме возраста? Дверь в квартиру распахнулась, следом за ней — дверь в его спальню. — Папа! Почему ты ушел? Без меня? Девочка залезла на кровать, на которой стоял на коленях Джейми, приблизилась вплотную, обдала запахом косметики, столь тошнотворном на детском теле. С круглого лица на него смотрели глаза Джессики; лишь бельмо огненной рыжины отрезвляло. Ровно до того момента, как она не приоткрыта рот в жадном вдохе. Мужчина прижался к пухлым губам, скользнул языком в теплую глубину. Глаза закрылись сами — не хотелось видеть пламенные кудри, хотелось видеть белоснежный водопад. Рука, напротив, зарылась в волосы на затылке, не давая ребенку отстраниться. Наконец, отец оторвался от манящих, припухших губ, фалангами прошелся по мокрой щеке. — Ты все еще моя малышка? — Конечно, папа, — сквозь сухие рыдания. Он никогда не трахал ее. В нем не было желания удовлетворить похоть; Джейми даже не был уверен, что она есть. Ему просто хотелось насладиться частицей возлюбленной, рядом с ее ребенком — его малышкой — он чувствовал себя ближе к ней. Он рассматривал худое, несформировавшееся тело, изредка проводил дорожки поцелуев, оставляющие дразняще-красные засосы. И обязательно — наматывал на кулак растущие рыжие локоны. Только это удерживало его сознание на плаву. Перед ним не Джессика. Перед ним Беверли. С годами сдерживаться стало сложнее. Начинающее приобретать женственные формы тело вызывало желание. Не образ призрака, накладываемый поверх, а именно округлые формы дочери. Но он все равно не трогал ее. Иногда Беверли хотелось умереть. Когда она лежала под собственным отцом, когда его язык раздвигал ее губы, когда она была вынуждена отвечать «да», хотя хотелось крикнуть «нет». Как-то раз Марш пряталась на заднем дворе школы, хотя почти все разошлись. Ей не хотелось домой. Когда из-за угла вышел зажавший в зубах сигарету Бауэрс, она подобралась, чтобы незаметно убежать, но была остановлена. — Что ты здесь потеряла? Все пай-девочки сейчас готовятся ко сну. — Не хотелось домой. — Да-а? — протянул Бауэрс издевательски. — Ну-ка, попробуй. Школьница попыталась отстраниться: — Что ты, нельзя, это же сигареты… — Давай, — уже угрожающе произнес старшеклассник, засовывая ей в рот фильтр. — Ну же, вдыхай. Беверли в первый раз в жизни затянулась и тут же закашлялась. Генри усмехнулся и вытащил зажеванный кончик сигареты, затем снова подал. Так, девочка скурила всю. Ей понравилось. В голове стало легко-легко. — А теперь, возьми в рот кое-что другое, — главарь школьной банды откровенно паскудно улыбнулся. Беверли невидяще подняла затуманенные глаза. — Да-да. Бауэрс схватил ее за волосы на затылке, как нашкодившего котенка, и потянул голову к вздыбившейся ширинке. Одной рукой попытался расстегнуть молнию, но у него ничего не вышло. Чертыхнувшись, он на секунду выпустил ее, и Марш стрелой подскочила к выходу. — Куда!.. мы не закончили! — крикнул Генри в пустоту. Беверли прибежала домой в слезах. Джейми, едва завидев дочь в подобном состоянии, подскочил с кресла. Он найдет и убьет ту сволочь, что заставила плакать его малышку. Но перед этим успокоит ее. Однако едва подойдя к свернувшейся в клубочек девочке, он задрожал от бешенства. — Ты что, курила? — Ба-бауэрс… — выдавила из себя Беверли и снова зашлась в рыданиях. — Кто? Услышав всю историю, Марш не выдержал и с размаху ударил ребенка по щеке. — Грязная потаскуха! — он схватил ее за волосы и потянул наверх, запрокинул голову. — Маленькая дрянь! А затем он заставил ее сделать то, чего так хотел Генри Бауэрс. Беверли стала тайком курить. Когда было совсем плохо, она находила безлюдное местечко и пускала ввысь дымные кольца. Одно время она пыталась ловить его ладонями, но затем перестала, лишь смотрела, как он исчезает в небе. «Ты сгоришь, — думала она. — Ты сгоришь, отец». Когда тетя спросила ее об отцовских похоронах, Беверли без раздумий выбрала кремацию.