Космос

На Хаято было больно смотреть. За последние месяцы он побледнел, сбросил десяток килограмм и теперь походил на обтянутый кожей скелет. Живот бугрился под ней, точно был покрыт тонкой матовой плёнкой. От тяжести Хаято всё время кренился вперёд и тихо шипел, когда боль жгутом прихватывала спину. Шёл седьмой месяц его мучений. Наличие постороннего существа в теле убивало Хаято и физически, и морально. Его часто тошнило, поэтому в последнее время он перестал есть вообще, только глотал холодную воду из крана. Хаято почти не спал — плод в его животе двигался, причиняя дискомфорт, а головные боли появлялись как по расписанию. Хаято медленно сходил с ума, в страхе ожидая дня, когда существо, поселившееся среди его внутренностей, будет готово увидеть свет. Ямамото тоже боялся, вот только мысли его были лишь о Хаято. Он видел, как увядает его не-просто-друг, и чувствовал, как наполняется неясной горечью сердце. Хаято не кричал, почти не говорил, только иногда, пытаясь успокоить дыхание, сипло шептал непонятные для Ямамото слова. Что-то вроде: «Спаси» или «Убей». Для Хаято, видимо, это значило одно и тоже. Хаято мучительно выворачивало на ковёр, когда он ночью пытался добраться до ванной. Он тихо скулил, точно брошенный на помойку щенок: обиженный и униженный, бессильный в своей слепой ярости. Ямамото гладил его по спине и дрожащими руками поднимал на ноги; Хаято пошатывался, словно выпил лишнего, и пересохшими губами шептал ругательства на итальянском. Ямамото укладывал его в постель, клал на пылающий лоб мокрое полотенце. Хаято стонал и бредил, цепляясь непослушными пальцами за рубашку Ямамото, а потом тихо-тихо плакал. Убитый внеземным существом и собственными несчастьями Хаято. Однажды они сидели в кухне и завтракали — тогда Хаято ещё пробовал следить за собой и ребёнком — как он сказал: - Это словно растущая планета внутри. А потом я взорвусь. Ямамото с ужасом смотрел на него, некрасивого, осунувшегося парня с непропорционально большим животом. Ямамото с содроганием подумал о том, что будет с ними дальше. А потом Хаято вновь стошнило, и времени на размышления не осталось. Они жили от утра до утра. В это время боль Хаято притуплялась, и он просто лежал в полудрёме, свернувшись в дрожащий клубок и обнимая тонкими руками живот. Подушка уже была мокрой от пота и слёз. Их Ад, казалось, будет длиться вечно. Ямамото со страхом уходил на учёбу, сердце пропускало удары, когда он представлял, что Хаято может захлебнуться во сне собственной рвотой или вдруг отойдут воды и тщедушное сердце будет биться в агонии, подвывая и сбивая костяшки о спинку кровати. Подрагивающими руками Ямамото поворачивал ключ в замке, разделяя два космоса. Ямамото казалось, что он слышал, как посвистывала, разрастаясь, чёрная воронка за стеной. Там где бился и корчился от иллюзорной боли бродячий щенок по кличке Хаято. Врачи разводили руками на все вопросы, мол, время покажет, а Ямамото ночами не спал, сжимая в руках тонкое голубоватого оттенка запястье. Живот всё рос и наливался, странный пришелец выпивал Хаято по крошечному глотку в минуту, а вот уже и дно различимо. Седьмой месяц — это как седьмой круг Ада. Сдавленные, деформированные внутренности, пожелтевшие от невыкуренных сигарет зубы, не волосы, а патлы пепельные, и круги под злыми тусклыми глазами… Хаято скоро исполнится семнадцать. Конечно, если он выживет. Ямамото вытаскивает его с того света — за шкирку, словно нашкодившего кота, - кричит на притихшего затравленного Хаято, обнимающего огромный живот, который, кажется, и вправду вот-вот взорвётся. Ямамото просит подождать, потерпеть, помолиться в конце концов. Хаято не поднимает взгляд, у него трясутся руки и подбородок. Жить хочется. Два месяца — это чертовски мало, думает Хаято, укладываясь в кровать к Ямамото и чувствуя ровное дыхание на своём плече. Космос под тонким одеялом растёт, набухает, словно почки вербы по весне. Хаято сглатывает и закрывает глаза, тут же проваливаясь в сон без сновидений. Седьмой месяц подходил к концу, и жить казалось немного проще. Гулкие удары внутри себя Хаято научился не замечать. Словно бы он бездушный маньяк, зарывший свою жертву заживо — вот только можно было поспорить, кто из них маньяк, а кто — жертва. Число «семнадцать» Хаято уже не вспоминал, наверное, смирился или просто решил жить одним лишь сегодняшним днём. Ямамото теперь превратился в парня-который-всегда-рядом, а Хаято всё чаще ловил на себе странные, сочувственно-ненавидящие взгляды. Существо внутри него теперь решало их судьбу, а Ямамото втайне надеялся, что Хаято утащит его с собой в одну из этих чёрных дыр. Хаято стал одним сгустком боли и, словно оголённый нерв, чувствовал всё в разы острее. Килограммы утекали, утекали и последние слёзы из окончательно потухших зелёных глаз. Внутри не осталось ничего от Хаято, только космос и острые пики рёбер. И целой жизни было мало, хотелось завопить, наплевать на все законы и силу притяжения и набить морду этому сраному ублюдку, что богом зовётся. Хаято бы так и сделал, только вот руки поднять сил не было, он дышал через раз и едва шевелил костлявыми пальцами, морщился и кривил серые губы. За окном было минус шесть, когда он схватился за живот и закричал — отчаянно, непозволительно громко — словно бы звал свою жизнь обратно («ну ещё пару месяцев, господи»), зарыдал, уткнувшись лицом в подушку и запихав её уголок в рот. Было дико страшно и обидно — ну почему же так рано? — космос внутри поглощал последние крохи прежнего Хаято, готовый в каждую секунду — БАМ! — и разорвать его исхудалое, почти невесомое тело. Ямамото стоял рядом, держа Хаято за руку — точь-в-точь заботливый, ласковый муж. Хаято захлёбывался рыданиями и стонами, дышать было нечем, лёгкие, кажется, раздавило о грудную клетку, и он молился, чтобы на бледной шее вдруг оказались жабры. Восемь месяцев и тринадцать дней — все, убитые им когда-то, отмщены, а он корчился в адских муках, ненавидел и шептал: «Спаси, спаси, убей». Ямамото стоял словно громом поражённый — он тоже выпит/обесточен/высушен — сил больше не осталось. Он почти видел, как уходит из Хаято жизнь — мутная, нервная, незавершённая. Ямамото заплакал, прижимая к губам влажную горячую ладонь, а четырнадцатый день неспешно входил в дом. Чёрная дыра засасывала ставшее чёрным солнце, а после, вытерев ноги о бледный коврик в прихожей, под аккомпанемент пронзительного детского плача в квартиру неспешно шагнула багровая темнота. Космос смотрел на Ямамото, обнажив частокол острых треугольных зубов.