Помни, что смертен

— Ты веришь в Бога, Ягами Лайт? Еле слышный вопрос эхом расползся по пустому помещению — отскочил от бескрайнего моря скамей из вишневого дерева и изорванных псалтырей цвета клюквы. Преломленное отражение яркого света ложилось на них розоватыми бликами — белая рубашка Эл, скрючившегося на одной из темных скамей, становилась калейдоскопом мрачнеющих красок. Древняя пыль закруживалась вихрем и плясала в священных солнечных лучах, пробивавшихся сквозь круглый витраж. Прямо перед ними в торжественном молчании стоял белый мраморный алтарь. Медово-карий взгляд Лайта метнулся в сторону, прослеживая серебристую цепь, что связывала их вместе. — … полагаю, все зависит от того, что именно ты подразумеваешь под словом «Бог». Какую-то минуту Эл не отвечал; неморгающий взгляд по-прежнему был прикован к распятию из красного дерева, висевшему на дальней стене. Он прикусил кончик большого пальца… А потом с непредвиденной быстротой детектив развернулся — встал ногами на скамью и, выпрямившийся и высокий, возвел руки к небу, выкрикивая голосом, что поднялся прямо к перекрестному потолку часовни: — «Бытие, глава 1: В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою. И сказал Бог: да будет свет*. И стал свет». Солнце снаружи словно вздымалось — Эл купался в ярком свете разноцветных солнечных лучей. На какой-то бесконечный миг все его тело словно замерцало — увенчанное нимбом, освященное и чистое. И вдруг он — так же неожиданно, как до этого, — снова сполз на лавку; тяжелые звенья цепи оглушительно стукнулись о поверхность их общей скамьи. Детектив повернул голову и холодно поглядел на своего спутника. — … об этом Боге, — уточнил он на удивление мягким — словно читающим проповедь — голосом. Лайт чуть заметно усмехнулся, прикрыл глаза и постучал ногами по полу. — … И сказал Лайт: да будет Бог. — Так, значит, ты веришь, — пробормотал Эл, снова поднося палец ко рту и обращая взгляд на висевший крест. Скорбное лицо Иисуса с состраданием смотрело на них в ответ. — Я верю в то, что человек способен совершить что угодно — стать кем угодно, — поправился Лайт, вдыхая густой запах воска, витавшего в этом затхлом, тронутом ароматом ладана воздухе. — Стать кем-то вроде Бога, если будет угодно. — Выходит, ты веришь в то, что можешь стать Богом, — перефразировал Эл. В первый раз за этот вечер его гладкий лоб задумчиво сморщился; он чуть сильнее закусил подушечку большого пальца. Уголки губ Лайта, растянутых в легкой ухмылке, язвительно дернулись. — Это делает меня Кирой? — протянул он скучающим тоном. Молодой детектив пожал плечами. — Ты всегда был Кирой — с того самого дня, как Господь сотворил тебя. Ожидаемый ответ — смысла спорить совершенно не было. Лайт решил рассмотреть это заявление под другим углом. — О. Вот это сюрприз. — Он моргнул, поистине заинтригованный — словно только что нашел некий новый источник развлечения. — Неужели ты веришь в Бога, Рюдзаки? Рюдзаки поджал свои тонкие губы. — Я верю в справедливость. — А ты веришь в то, что Бог и есть справедливость? — Нет. — Пауза. Эл нахмурил брови, а потом выпрямился — лишь едва, лишь на какие-то пару сантиметров, — но это, тем не менее, было значимым выражением гордости великого детектива. — Я верю в то, что я — справедливость. Лайт не смог сдержать хитроватую ухмылку, в которой приподнялись уголки его рта; ему стоило огромных усилий подавить смешок. — Выходит, ты веришь, что ты — Бог? — заключил он, явно наслаждаясь этим вопиющим лицемерием. Но не успел он развить тему, как Рюдзаки решительно замотал головой, снова сгорбившись на своей скамье. Небо снаружи темнело, от закатно-красного превращаясь в сумеречно-лиловое. — Нет. Я знаю, что являюсь всего лишь человеком, — выдохнул он, обвивая своими длинными худыми руками колени. На какую-то секунду он стал казаться совсем крошечным. — … «Memento mori». — Помни, что смертен, — тихо перевел Лайт, наклоняясь вперед и опуская руки на колени. — Мудрые слова. — А ты это помнишь? Этот тихий вопрос был наполнен скрытыми обвинениями и явно имел двойное значение. Лайт искоса взглянул на своего врага — впрочем, в этом не было нужды: Эл был слишком бдителен. Их разного цвета глаза столкнулись и застыли друг на друге, наполненные словами, которые никто не осмелился бы признать — по многим причинам. Лайт с усилием оторвал взгляд от лица Эл. — Помню, — произнес он шепотом. — Я помню, что ты смертен. Его тикающие часы вдруг показались ему неожиданно тяжелыми. Странно… у него не было никаких причин это чувствовать. Отвлекшись на эту загадку, Лайт не вполне осознал, что то же ощущение сковало его плечи. Однако стоило ему заметить это, как он испуганно застыл; не так много времени ушло на то, чтобы понять, что это чувство — едва ли связанное с его совестью, — было результатом чего-то материального: пока он витал в собственных мыслях, Эл накинул ему на шею их длинную цепь. И вот тогда — юноша даже не успел запротестовать, — детектив обмотал металлическую веревку вокруг чужого горла, затягивая крепче с обоих концов. Лайт понял, что сопротивляться нет смысла. — … что бы ты сделал, если бы я потянул сильнее? — шепотом спросил Эл. Его бездушный, ничего не выражающий взгляд нарушали лишь случайные пряди угольно-черных волос. — Закричал бы? Попытался убить меня? Или просто… умер? — Вероятно… последнее, — прохрипел Лайт в ответ, кожей чувствуя каждый сантиметр ледяной цепи, что впилась в его бледную шею. По виску покатилась липкая капелька пота. — Без воздуха я не смогу дышать. Без дыхания — жить. Я не бог, Рюдзаки — как и ты, я всего лишь человек. — … человек. Рюдзаки не произносил ни слова в течение целых трех минут — его неотрывный взгляд начал растворяться в мерцающем мраке церкви. Уверенные руки не сжимали и не ослабляли самодельный аркан вокруг шеи Лайта, но спустя какое-то время он потянул цепь на себя… У Лайта не было другого выбора, кроме как потянуться следом; Эл медленно опустил голову. Солнце скрылось с горизонта, погружая помещение в темноту.

X

— … на вкус ты как яблоки. Фыркнув, Лайт встал, застегнул верхние пуговицы своей рубашки и разгладил брюки. — Они — запретный плод, ты в курсе? — пошутил он хрипло, потерев свое покрытое синяками горло. Но прикосновение собственных пальцев напомнило ему о том, как натянулась цепь, заставляя его сильнее, быстрее открывать рот — исследуя язык, сражавшийся с его языком… напомнило ему об экстазе, размытом лишенным кислорода мозгом… Он снова опустил руку. Эл, сгорбившийся в проходе, склонил голову набок. — Надо откусить невероятно большой кусок, чтобы распробовать такой плод, — пробормотал он, потирая лодыжку ступней. Лайт решил не отвечать на это. Он подхватил свой плащ и поравнялся с Эл на узкой, устеленной ковром дорожке, а потом быстро зашагал к дальним двойным дверям… Но резко остановился, когда цепь, что их соединяла, неожиданно натянулась — и тогда он, ослабший, замученный и напряженный, позволил потянуть себя назад. Ошарашенный юноша обернулся и обнаружил, что Эл не сдвинулся с места ни на дюйм. Он стоял посреди прохода, сгорбив плечи, и не сводил холодного взгляда со своего любовника. — … Ягами Лайт, ты в курсе… — пробормотал детектив, и его низкий голос эхом разнесся по заброшенному святилищу, — что Боги Смерти едят только красные яблоки? Молчание. Лайт непроизвольно затаил дыхание; его убийственные глаза лишь чуть-чуть расширились. Никто другой не заметил бы этой реакции — но это был Эл, а он замечал все. Как бы в подтверждение этого Эл удостоил своего противника редкой улыбкой — уголки его рта чуть заметно приподнялись в едва уловимой усмешке. — Помни, что смертен, Кира-кун, — выдохнул детектив, в кромешной темноте облизывая свои сахарно-сладкие губы. — Иначе долго ты не проживешь. Между ними запели их серебристые узы.