Ещё один вечер.

      Через приоткрытую форточку пробирается уличный воздух, пропитанный выхлопами многочисленных машин и ещё какой-то дрянью, колюще сдавливающей лёгкие. Последняя затяжка, окурок тушу об стекло, наблюдая за пеленой мутных разводов на стекле многоэтажки. В окнах не горит свет, будто разом отключили электричество. Снова опаздывает. Обычно это выводит до слепой ярости. Хочется ударить Жана. И редко когда получается вовремя остановиться. Он почему-то и не противится, не сбегает, не кидает трубки и никогда не устраивает разборок. В замке два раза поворачивается ключ—на руках у Кирштайна всегда был дубликат, которым он редко пользовался, хоть и носил с собой постоянно. Сегодня не хочется бить его, а ещё меньше желание трахнуть. Хотя бы потому что день не задался с самого утра, и до позднего вечера. Он сдавленно здоровается, снимает абсолютно безразмерные, затасканные чуть ли не до дыр кроссовки, заставляя скривить нос. —Ты снова опоздал,—звучит как утверждение, Жан слабо кивает, сводит брови к переносице и достаёт из пакета бутылку коньяка. Как я и просил. Бутылка блестит в слабом свету. Лампочки я так и не сменил, поэтому свет, будто в морге. Холодный, делает и без того бледную кожу Жана синеватой, как у настоящего покойника. Требуется всего несколько минут, чтобы мы оба, в полном молчании уже сидели на диване, из горла по очереди опустошая бутылку. И каждый раз, когда Кирштайн протягивал мне коньяк, задевал мои пальцы. Места соприкосновения жгло, кожу начинало жутко саднить. Алкоголь волнами сдавливал мозг, и если бы сейчас я был трезвым, то скорее всего не потянулся бы к Жану за поцелуем, грубо сминая податливые губы, кусая их почти в кровь. Он никогда не закрывал глаза во время этого. Сейчас всё по-другому. Он нелепо отвечает, слегка прикусывая мой язык. Делает то, за что в наш первый раз получил по морде. Руки не поднимаются, возбуждение скапливается где-то внизу живота. Это нельзя назвать влюблённостью. Мне просто нравится вбивать хрупкое тело Кирштайна в кровать, сдавливать ягодицы до ярких синяков, ставить на шее багровые засосы. А с утра делать вид, что ничего не было. Выталкивать из квартиры, попутно пихая ему одежду, разбросанную по полу ещё прошедшей ночью. И так всегда. Сжимаю его запястья, отстраняюсь, кратко кивая головой на кровать. Жану не нужно ничего объяснять, он сам всё знает. Слегка пошатываясь дохожу до ванны. Плещу самому себе в лицо ледяной водой, чтобы поставить спутанные в ком мысли на место, рассматриваю отражение в зеркале. Двухдневная щетина, стекающие капли, взъерошенные волосы. Что у меня есть в свои двадцать восемь? Одновременно всё, и ничего. Достаю из тумбы смазку и резинку, наскоро пихаю себе в карман и громко хлопаю дверью, опираясь на углы обшарпанных временем и мной стен. Кирштайн лежит на кровати, уткнувшись лицом в большую подушку и широко раздвинув ноги. Тихое сопение. Знаю, что не спит. Опускаюсь рядом на простыни, попутно избавляю себя от рубашки, сбрасывая её куда-то на пол. Времени найти её—целое утро завтрашнего дня. Щёлкаю крышкой тюбика, и Жан слегка дёргается от одного только звука. Зашуганный до неприличия и какой-то боли в груди. Собственной. Провожу около сжатого кольца мышц, второй рукой сдавливаю его плечо. Разминаю сразу двумя пальцами—мы трахались только вчера, поэтому больно быть не должно. Всхлипы в подушку утихают, а я раскатываю резинку по члену. Без неё не пробовали, да и не хотел никто пока что. Приставляю ко входу головку и слитным движением вхожу внутрь до основания. В абсолютной пустоте мой резкий вздох звучит слишком громко. Времени чтобы привыкнуть Жану толком не даю, начиная резкие толчки, с оттяжкой вколачиваясь в него. Перед глазами слегка плывёт, в голове—абсолютная пустота. На автомате сжимаю руку Кирштайна, переплетаю собственные грубоватые пальцы с его—тонкими, постоянно намазанные кремом. Ненавижу его за это, раздражает его слабость. Вторую руку опускаю на его член, сдавливая кольцом из пальцев головку и вызывая протяжный стон. Не заглушённый, чистый и громкий. Голос слегка хриплый, он срывает его на работе, я знаю. Я вообще много чего о нём знаю, помимо этого. —Ра-айнер, я уже,— тихо выдыхаешь, рефлекторно сжимаясь и сдавливая меня до боли внутри своего тела. Сперма выходит постепенно, также, как накрывает Жана оргазм, а следом за ним, последние несколько раз толкнувшись внутрь кончаю и я, заполняя презерватив спермой. Вытаскиваю член из твоего нутра, наскоро завязываю использованную резинку, и швыряю куда-то в угол. Время будет. Время есть всегда. Кирштайн уже собирается уходить, когда я останавливаю его всего одной фразой: —Можешь остаться со мной до завтра. И он останется, оставив с утра только шапку, снова забыв её на ящике с обувью. А уже совсем скоро, у нас будет ещё один, последний вечер.