Я увековечу тебя в своем произведении.
Каждый снимок Катсуки бережно проявлял старым способом, считая, что только он не позволит невесомому монохрому потерять шарм. Изуку на фотографии никогда не смотрел, считая, что это нечто наподобие частички души Бакуго, куда лезть Мидории точно не следовало. Только в этой комнате Деку был лучшим, только здесь он мог услышать непривычные и даже дикие для понимания похвалы со стороны Каччана. Лестные слова в свою сторону Деку долго не мог воспринимать всерьез, но с каждым разом нежный тихий баритон опутывал сознание, заставляя поддаться, лишь смущенно кивая после каждого одобрения. — Откинься слегка назад, — Катсуки убирает фотоаппарат от лица, щурясь, наблюдая за тем, как Изуку едва меняет позу, — да, вот так. Щелчок, и на фото отображается робкий, забитый юноша с легкими вьющимися волосами настороженно опирается руками позади себя, немного прогибаясь в спине вперед, смущенно исподлобья смотря в камеру. Одновременно так робко и так развратно. Катсуки знал, как добиться этой грани между вызывающей сексуальностью и невинной робостью. А Изуку был идеальным кандидатом для подобных сцен.Я живу ради оваций, а ты ради них умрешь.
«Маленькая смерть». Так пафосно по-французски назывался оргазм. Маленькая эстетическая смерть после каждого снимка глубокими стальными иглами колола в сердце, заставляя то болезненно дрожать, прижимая воздух в гортани. Маленькая смерть отражалась в нефритовых глазах после щелчка. Эгоистичное желание Бакуго обладать удовлетворялось после очередной «фотосессии». Катсуки казалось, что он буквально сковывал и заточал Деку на этих монохромных снимках, убивая огонёк в зеленых глазах, хороня в черных оттенках геройскую улыбку. Только наедине с Катсуки Изуку мог показать себя слабым, позволяя себя использовать. Тяжело сохранять улыбку на лице, когда на душе паршивая неуверенность и страх столкнулись в смертельном вихре. Тяжело из раза в раз исподлобья пронзать врагов яростным взглядом, когда на глотке мертвой хваткой сомкнулось отвращение к самому себе. Деку знал о «хватке» Каччана, а Каччан знал о «схватке» Деку. И никто больше. Катсуки признан в глазах Изуку, этого достаточно, чтобы вновь сделать контрольный в голову из объектива.Ты почувствуешь это сердцем.
— Разведи ноги, — не отрываясь от фотоаппарата, хриплым голосом приказывает Катсуки. Слепо подчиняясь, Изуку принимает откровенно-вызывающую позу, невольно охая. Он любит, когда Каччан смотрит только на него. Деку не нужно ничье внимание больше, ему не нужны громкие овации после очередной удачной геройской «вылазки», ему не нужна похвала от наставников, ему нужны лишь лаконичные колко-холодные похвалы Катсуки, которые разъедали серовато-синюю ауру. Щелчок, Катсуки довольно скалится, значит, входит в раж. Изуку искренне радовался, когда видел такие перемены на лице Бакуго. Это означало лишь одно — Деку делает все правильно, и Каччан доволен. Очередной приказ со стороны Катсуки, после которого Мидория, оттягивая красный галстук в сторону, закусывает губу, закидывая ногу на ногу, демонстрируя обтягивающие чулки. Он так любил эти ласкающие уши указания Каччана, казалось, они прорывались сквозь грудную клетку, смертельным ядом впитываясь в бешено колотящееся сердце. Только Бакуго позволено управлять Деку, ибо никому другому Мидория бы просто не доверился. Катсуки встает во весь рост, желая запечатлеть Деку в испуганном, загнанном образе, том самом обличье, которое являлось любимым у Бакуго. Смотря на Изуку сверху вниз, создается необходимый и искомый образ забитой жертвы, которой Деку до сих пор являлся в глазах Катсуки. Пусть Мидория будущий герой номер один, пусть он, еще даже до окончания Юэй активно борется за титул «символа мира», пусть, это все неважно. Для Катсуки Изуку Мидория всегда будет тем самым Деку, который готов на любые прихоти своего Каччана.Представление не заканчивается.
Изуку падает спиной на кровать, позволяя непослушным кудрявым волосам вить причудливые узоры на серой поверхности одеяла. Глубокие нефритовые глаза доверчиво смотрят в объектив, пухлые розовые и такие девичьи губы приоткрыты. Мидория запускает дрожащую руку под темную ткань школьной формы, задирая ту, обнажая израненную кожу. Очередной снимок, который будет храниться у Катсуки в книге на самой верхней полке. Избранное и сокровенное нужно хорошо спрятать от посторонних глаз. Перед собой Деку видит виртуоза, жадного до прекрасного, цепляющегося за россыпь веснушек на щеках, за пышные ресницы, за подтянутую фигуру. Перед собой Каччан видит забитую жертву, пропитанную эстетическим прекрасным, пронизанную отвратительно-очаровывающей жалостью. — Уже возбужден? — ехидно шепчет Катсуки, невольно замечая, как почти невесомая ткань черной короткой юбки неестественно поднята. Мидория хмурится, смущенно отворачивая голову от Катсуки, прижимая руки, сжатые в кулаки, к груди. Превосходно. Истинные эмоции никогда не заменят наигранные маски. Катсуки безумно жаден до подобных живых эмоций, отражающих все грешные грани такого святого и правильного Деку. «Кто, если не я, позволит тебе освободить свою черную похоть?», — удовлетворенно скалясь, думает Бакуго, наклоняя голову, делая очередное фото. Катсуки никогда не пользовался штативом, он любил движения, жизнь, необычные ракурсы. Возможно, в нём умер жадный до откровений гений, кто знает. Жизнь расставила нас так, как ей необходимо. Насладившись минутой наигранной обиды, Изуку поворачивается лицом к стоящему рядом Катсуки, закусывая губу. Присев рядом на кровать, кладя рядом с собой фотоаппарат, Бакуго проводит руками по икрам Мидории, заставляя юношу довольно улыбнуться. — Последний снимок, — шепчет Катсуки, резким движением раздвигая ноги Деку, от чего темноволосый удивленно охнул.Не хватает какой-то искорки.
Последнее фото самое сладкое. Именно на нем в зеленых глазах пляшут игривые демонические огоньки желания, страсти, нетерпения. Весь грешный спектр отражается в одну секунду, главное, подловить момент. И Катсуки успевает, он виртуоз, он творец, все это — его призвание. Он фотографирует Деку, такого доступного, такого желанного. Изуку не успевает толком ничего понять, хоть и знает, что его каждый раз ловят на одном и том же месте, заманивая в одну и ту же ловушку. Но он не против, он рад играть роль жертвы для Каччана. Главное, чтоб Каччан был доволен. Последний снимок неизбежно ведет за собой страсть и близость, которая так была необходима Мидории, дабы заглушить ноющую пустоту внутри. Поддаваясь на грубые, но одновременно на такие приятные ласки Бакуго, Изуку запрокидывает голову, тихо выдыхая. Он чувствует, как огрубевшие ладони ласкают грудь сквозь ткань школьной формы, дразня, задевая выступающие сквозь тонкое одеяние бусинки затвердевших сосков. Катсуки любит дразнить, любит играться со своей «жертвой», водя её по острому лезвию колющей похоти. Деку тихо скулит, ощущая, как одна рука Катсуки поглаживает ключицы, пальцы медленно очерчивают дорожку до кадыка, слегка ласкают кожу шеи. Другая рука едва дотрагивается до белья, отчего Изуку тихо хнычет, недовольно ведя плечом, подаваясь бедрами вперед. — Уже такой мокрый, — хмурясь и ехидно улыбаясь, шепчет Бакуго, наклоняясь ближе к Мидории, лаская теплым дыханием шею Изуку, рукой проводя по члену Деку сквозь ткань, ощущая на белье выделившуюся смазку. — Каччан, прекрати, — хрипит Изуку, рукой закрывая глаза, смущаясь. «А еще будущий герой номер один», — довольно фыркает Бакуго, сильнее сжимая возбужденный орган Изуку. Деку всхлипывает, извивается, едва заметно дергается под ласками Каччана, ощущая, как руки вольно гуляют по телу, отдельное внимание уделяя эрогенным зонам. Подчиняют, позволяют почувствовать себя нужным. Ведь такой Изуку, такой "не геройский" Деку нужен только Бакуго. Катсуки приближается к уху Деку, резко кусая за мочку, после чего нежно облизывая укушенное место языком. Не в силах больше сдерживаться, Изуку чувствует, как по его щекам текут слезы. Томительная боль из-за наслаждения и желания узлом скрутилась внизу живота, заставляя податливо скулить и елозить, лежа на кровати. Деку любил, когда Бакуго его кусал, особенно за ушки. Такая открытая область, но такая чувствительная и нежная. Катсуки это прекрасно знал и не мог отказать себе в удовольствии понаблюдать за страдающим Деку, который всем своим видом клянчил, чтобы его отымели. Катсуки уже и самому было тяжело, но так просто идти на поводу у Деку он не собирался. Наклонившись к лицу Изуку, смотря прямо в горящие изумрудные глаза, Бакуго, довольно ухмыляясь, шепчет так тихо, будто произнося одними губами: — Деку, высунь язык. Погрязший в дымке возбуждения, Изуку безоговорочно подчиняется, показывая Катсуки кончик языка. Бакуго наклоняется, цепляясь за тот губами, заставляя Деку приоткрыть губы, вторгаясь в чужой рот страстным, влажным поцелуем, небрежно слюнявя губы Мидории, заставляя того протяжно хрипло простонать. Их поцелуи всегда были неаккуратными, лишенными нежности, но, тем не менее, это не мешало получать обоим незабываемое удовольствие. Мидория хотел себя чувствовать слабым хоть иногда, именно из-за этого покорно поддавался на прихоти Катсуки. Разорвав поцелуй, на что Изуку недовольно отреагировал, Катсуки, лизнув шею Мидории, слегка прикусив, оставляя легкие отметины, произнес: — Повернись на живот и ляг так, как я люблю. В этой комнате все подчиняется мимолетным желаниям Бакуго. Катсуки любил себя ощущать выше Деку, пускай, такая возможность и выдавалась раз в неделю. Но как же было приятно положить под себя изнывающего Изуку, наслаждаясь страданиями юноши, осознавая, что именно Катсуки верховодит ситуацией, приказывая Деку. Мидория, залившись краской, все же перевернулся на живот, носом утыкаясь в одеяло, ближе к себе притягивая колени, поднимая бедра, представая перед Каччаном в крайне доступной и развратной позе. Бакуго, поудобнее устраиваясь перед выгибающимся Деку, плавным движением задрал едва прикрывающую задницу Изуку юбку, заставляя юношу вздрогнуть и невольно вздохнуть. Аккуратно проводя пальцами по всей длине возбужденного члена, принуждая Мидорию протяжно хрипеть, бормоча что-то под нос, Катсуки довольно кусает губу, хмурясь. Ему нравился образ податливого Деку, но в таком откровенном виде фотографировать он его никогда не станет. Ибо если снимки кто-либо найдет, то прелестный образ Изуку, предназначенный исключительно для Каччана, сможет увидеть кто-то другой. А Бакуго хотя бы из-за чувства ревности и слепого обладания не хотел ни с кем «делиться» Мидорией. — Тебе приятно? — хрипло спрашивает Катсуки, пальцем лаская головку члена сквозь белье Деку. — Д-да, — протяжно отвечает Изуку, вытягивая руки вперед, поднимая бедра чуть выше, поддаваясь на ласки. Катсуки и так знал, что Деку буквально тает от каждого касания, так что ответ на вопрос для Бакуго был очевиден. Наконец, сжалившись над Изуку, Бакуго стягивает с Мидории белье, руками проводя по облаченным в чулки ногам, чувствуя, как Деку дрожит, едва сдерживаясь. Облизав два пальца, смочив те слюной, Катсуки обводит пальцем вокруг входа Деку, слегка проталкиваясь внутрь, слыша неловкое шипение Изуку. Медленно растягивая, углубляя пальцы, разводя их в стороны, желая максимально подготовить Изуку, Бакуго едва прикрывает глаза, наслаждаясь приглушенными вздохами Мидории, которые прорывались сквозь нависшую тишину. Катсуки знает, что Мидория может сдаться даже еще до соития, что очень льстило Бакуго. Проводя указательным пальцем по колечку мышц, Катсуки слышит, как Изуку протяжно стонет, уткнувшись в одеяло, будто не желая выдавать себя. Но Бакуго знает, что чувствует Изуку в данный момент. Он знает его вдоль и поперек, каждый миллиметр, знает, как никто другой. Убирая пальцы, Катсуки стягивает с себя штаны, прижимаясь к Деку. — Грубо или мягко? — усмехаясь, спрашивает Катсуки, давая Изуку лживую свободу выбора. — Как тебе больше нравится, — хрипло отвечает Мидория срывающимся голосом. Втянув носом воздух, довольно хмыкая, Бакуго резко входит в Мидорию. Он предупреждал, он даже дал ему возможность выбрать одно из двух, хотя, отвечая: «как хочешь», Изуку знал, что одновременно отвечает: «грубо». Виртуозным творцом Катсуки был только тогда, когда в руках держал фотоаппарат, в остальном же он был все тот же грубый и жестокий Каччан, который не откажет себе в удовольствии помучить Деку. Громко охнув, приоткрыв рот, Изуку облизал сухие губы, привыкая к резким толчкам Катсуки. Мидория всегда испытывал наиболее сильные ощущения, когда был повернут к Каччану спиной, ибо не видя Бакуго, было сложно предугадать его действия и движения. Выйдя почти полностью из узкого и теплого Изуку, Катсуки, выдохнув, повел бедрами вперед. Цепляясь пальцами за ткань одеяла, Мидория без стеснения плаксиво застонал, закидывая голову назад, сильнее прогибаясь в спине. Сейчас его не волновало, что, возможно, за стенами слышен его голос, плевать. Главное, что он получил то, что хотел. Он получил Каччана. Он получил то приятное заполняющее чувство. Он получил драгоценные минуты, когда может быть самим собой. Быть слабым и хилым. Двигаясь достаточно плавно, периодически сменяя мягкие движения на грубые рывки, Катсуки сжал руками ягодицы Изуку, оставляя на светлой коже красные отметины, терзая тело Мидории. Извиваясь под Бакуго, Изуку одной рукой осторожно коснулся своего члена, изнывая от желания кончить. Несколько раз проведя пальцами по ноющему органу, Мидория, тяжело вздохнув, вздрогнул, ощущая, как Катсуки полностью вошел в него, останавливаясь на несколько секунд внутри Мидории. Прерывисто дыша, Изуку замирает, утопая в приятном тягучем ощущении. Слегка поведя бедрами, намекая Каччану на то, чтобы тот продолжил, Изуку, пальцами левой руки вцепившись в ткань одеяла, закрыл глаза. Катсуки, впервые идя на поводу у Мидории, возобновляет резкие ритмичные движения, склоняя голову вперед, наблюдая за дрожащим телом. Видя, как Деку боязливо пытается ласкать себя, Катсуки грубо хватает правую руку Мидории чуть ниже плеча, заводя ту за спину Изуку. Мидория невольно хнычет, ощущая, как крепкая хватка Каччана держит его уже за запястье, не позволяя кончить раньше. Изуку полностью отдает контроль над своим телом Бакуго, позволяя тому резкими движениями входить в него, грубо растрахивая. Хрипло простонав, Мидория кончает, устало падая на кровать, слыша, как Каччан что-то хрипло прошептал себе под нос. Изуку ощущает, как липкая и теплая сперма заполняет его внутри, создавая некомфортное ощущение. Морщась, Мидория переворачивается на спину, сквозь пыльную серость видя алые глаза смотрящего на него Катсуки. Взгляд Бакуго необычно спокойный, расслабленный и какой-то пустой, будто даже потухший. После подобного они оба изматываются физически, но отдыхают душевно, позволяя себе сбросить навязавшиеся геройские оковы храбрости и крепкого духа. Поправляя сбившийся красный галстук, Изуку, слегка замявшись, спрашивает: — Можно, я останусь на ночь? Катсуки, ухмыляясь, фыркает, пальцами проводя по взъерошенным светлым волосам, смотря сверху вниз на лежащего перед ним Изуку, отвечая: — Конечно.