лето
— Как первая летняя сессия? — Ща в ебыч пропишу. — Окей, окей, не буду. Но преподы хоть ок? — Ну, как тебе сказать… Четверо из них предложили отсосать за пятерку. Всего мужиков в составе четыре. Так что я забрала банк, выиграла бинго, сорвала джекпот и все такое. — Оказывается, Питерские пидорасы мало отличаются от Хабаровских. — Пидорасы и в Питере пидорасы. — А им чего тогда в ебыч не прописала? Хочешь, я приеду пропишу? Ворвусь такая посреди лекции к каждому из них, заору «Это тебе за (В)анечку, мразь!» и пну по яйцам. При студентах. Охуенно будет, а? (В)аня довольно улыбается из-под растрепанной челки. Слава тепло треплет её по коротким волосам, смотря сверху вниз, и та имитирует собаку, радостно высунув язык и тяжело дыша. Смеются. . Слава не может сдержать улыбки, смотря, как (В)аня заклеивает ей царапины старыми, с выдохшимся клеем, пластырями и тщетно пытается понять, как заклеить самые большие из них. — Да забей, — когда льет спирт на ранки. — Это меньшее, что я могу сделать, Слав. Тебе бы еще прививку от спида, но таких ресурсов у меня нет. Вот хули ты такая неосторожная? Мы же вроде по одним и тем же заброшкам шаримся, а я цела целехонька, — с нежным укором. Слава пожимает плечами. Какая родилась. Нескладная, длинная, с блуждающими руками и пытливым взглядом, нос по ветру, а ноги всегда решают первыми, куда её занесет сегодня. (В)аня, конечно же, не отстает, мелкая и подвижная, — всюду, где Слава, там и она — заброшки, свалки, старые дома на окраине Хабаровска — словно крысы они проникали во всё, что было оставлено людьми, и делали своей площадкой для игр. И не только игр. . — Кусай. (В)аня откусывает половинку ешки из Славиных рук и проглатывает насухо. Вторая половинка отправляется в рот Карелиной. — Джигли сказала, что эта мощная — четыре часа держать будет. — Кайф. Через сорок минут они самозабвенно целуются на пятом этаже недостроенного ожогового центра с видом на пустырь. Ощущения удовольствия и счастья захлестывают с головой, руки шарят по всему телу, залезая под футболку, нащупывая мягкую грудь, а затем проникая и в шорты. Пальцы Славы до неприличия длинны, и потому (В)ане до неприличия хорошо. Она тихо стонет, насаживаясь на них и одновременно ластясь, пытаясь прильнуть к чужому телу как можно сильнее. Кусает шею, лижет ключицы, по-порнушьи открывает рот, чтобы вдохнуть, и всё это с закрытыми глазами. Для Славы подобный вид — картина. Если бы её спросили, какое произведение искусства её любимое, она бы ответила — Светло под ешкой. Посмотри на неё — открытая, извивающаяся, теплая, длинные ресницы дрожат, раскосые глаза томно прикрыты, а когда открываются, янтарно-каряя радужка почти заслонена черной дырой зрачка. Таких, как она мало. Таких возбуждающе честных и доверчивых, опьяняюще пахнущих солнцем и пылью Хабаровских дорог, восхитительно родных и, в то же время, далеких. Слава кусает её тонкие губы до вишневого оттенка, словно пытаясь испить её, добраться до середины, найти священный грааль (В)аниного вкуса, а она смазано улыбается в зубы, ведь её мажет и ведет конкретно. — Слааваа, — тягучие гласные тают в воздухе. Нагретый бетон под спиной, усердствующий горячий язык в трусиках, закат цвета полусладкой «Изабеллы», гласные уходят ввысь, к розовому небу, и боги прислушиваются к этому стону. Слушайте!осень
Льет линейный ливень. Продрогшие пересекаются перед парком. — Я только на выходные. Слава светится сентиментальностью, снимая со студентки слои спецодежды. Уютное убежище. (В)анино, вестимо. Они огораживаются от остальных остракизмом. — Знаешь, у меня с бабосами сейчас туго — еле на общагу и еду хватает. Настоящий нищий студент. Думаю, может, продать эту квартиру, а приезжать к тебе. — У меня родаки, помнишь? Обжиматься не получится. (В)анин вымученный вздох. — Я одолжу тебе, не парься. А квартиру обязательно оставь — это наш…как сказать покрасивше… остров любви посреди океана будней. Разве тебе тут не хорошо? Студентка смотрит смиренно, сияя сонными софитами, справляясь со стаканом самодельной сангрии. — Хорошо. Переплетают пальцы, по-пацански прочно. Дождь долбит да долбит, довлеет двушка друзьям, двадцатилетние декаденты делят дежавю. — Сейчас бы мартине. — Мартини. — А я как сказала? Ласково лыбится, любовно льет лжеликер. — А еще студентка СПбГУ. — Слав, ты явно перепутала филолога с философом. Я — последнее. — Оратор из тебя выйдет так себе. — Последний раз ты не жаловалась на мои ораторские способности, — карикатурно корчит кокетку. — Оральные, (В)анечка, оральные, — постиронично посмеивается, прикрываясь пальцами. Вслед, вечер вальяжно вальсирует в ванильную вакханалию: винтовые венозные взгорья, вдохи взатяжку, волоокие взгляды, вкус вожделенной влаги. Обворожительно обалделые, они отключаются. Ледышками лопочет ливень.зима
— Садись. Они съезжают с ледяной горки — (В)аня сверху, а Славины длинные ноги в качестве санок — хохоча, улюлюкая и виляя из стороны в сторону. Скользкий спуск заканчивается небольшим горбиком, поэтому по приземлению Карелина очень недовольно потирает копчик, а Светло валяется неподалеку, загибаясь от смеха. — Посадка успешна! — кричит она и тут же получает снежок в голову, да так, что шапочку с помпоном сбивает куда-то в сторону. — Эй! С минут пять они перебрасываются комками снега, пока не выдыхаются и, промокшие и продрогшие, не бегут в ближайший открытый падик. На удивление, там даже топят. Они греются у батарей — и снег на голове Славы (она слишком крута, чтобы носить шапку) превращается в воду, стекающую по отросшей челке. — Сюда бы фен. — У меня есть, — похлопывает по заднему карману джинсов. Слава закатывает глаза. — Светло, твой юмор просто с сайта анекдот точка ру, ты это знаешь? (В)аня энергично кивает, пока Карелина с напускной небрежностью отряхивает её пуховик от тонн снега, которым сама её и забрасывала. Ловкими движениями проводит ладонями по плечам, животу, бедрам. Затем ладони застывают рядом с застежкой. (В)аня таит дыхание. Становится жарко и волнительно, будто в первый раз. Сказать по правде, с Карелиной каждый раз может быть как первый. Словно ролевые игры. Вот и сейчас она медленно расстегивает (В)анин пуховик, смотря прямо в глаза, сверху вниз, властно и уверенно, а Светло думает об Арктике, об Атлантиде, о Северном Ледовитом океане и о полупрозрачных топазах, которые она видела в Эрмитаже, ведь Славины глаза — воплощение зимы. Да что там, сама Слава и есть зима, ведь как иначе объяснишь, что она не заболевает, разгуливая без шапки, шарфа, колгот под джинсами и в короткой куртке. Залезает ледяными руками под свитер, посиневшими кончиками пальцев очерчивает соски. Светло вздрагивает — обжигающий контраст. Закусывает губу. Взгляд исподлобья. Возьмешь меня прямо тут? Слава легко поднимает её и сажает к себе на бедра, прижимая к грязной исписанной стене. (В)аня тут же обвивает бедра ногами. Они целуются влажно и долго, время от времени шмыгая носами; Карелина резко оттягивает подругу за волосы, оставляя засосы на открывшейся беззащитной шее, а Светло хватается тонкими руками за чужие лопатки, словно утопающий за соломинку и тихо скулит. Иллюзию уединения прерывает старый дед, кряхтя спускающийся по лестнице. Девушки молниеносно отскакивают друг от друга, приводят себя в порядок и, повозившись с пачками, раскуривают дешманские сижки. — И это будущая мать! — воет жилец, только завидев их, потрясая тростью. Либо он подслеповат, либо кто-то из них не так важна в его глазах. — Ну что за блядь! Пошла вон из моего подъезда! Подруги игриво переглядываются и, прежде чем дать деру обратно в снежный мир, хором орут: — Пошел нахуй!весна
Джигли смотрит снисходительно-сочувственно. Пыхает зажатый в желтых зубах «Полёт», вонючий дым пропитывает её ежик — недавно постриглась. Вокруг буйствует зелень — рассыпался кусками изумруда пустырь, бурьян повил ожоговый вплоть до второго этажа. И никого на километры. — Вот. Тут одна, но это на два приема — мощная, за один раз размажет так, что встать не сможешь. Четыре часа минимум. Второй заказ — я достала сухой, и то чуть-чуть, но тут и на двоих хватит с головой — ты вроде говорила, что с кем-то будешь. Этот держит сутки. Ну и быстрые — стандартная доза на двоих. (В)аня протягивает деньги, забирает товар. — Спасибо, Миш. Миша выдыхает серое облако. — Ань, ты мне одну вещь скажи. Ты же не собираешься всё это одна хавать? То есть, я понимаю желание, в связи с тем, что Слава… — она чуть медлит, пытаясь подобрать слово помягче, но в её лексиконе таких слов не существовало, — отъехала? Но всё же, не надо повторять её путь. Передоз — штука нихуя не романтичная. (В)аня морщится, не то болезненно, не то раздраженно: — Не придумывай. — Хорошо, — снова медлит. Жует фильтр. Светло — одна из немногих её лучших подруг, вторая после Славы, поэтому она искренне пытается удержать хотя бы её, — Я понимаю, как это тяжело, ехать повидаться с близким человеком впервые за долгое время, а приехать на похороны. Но жизнь, она продолжается. Да, звучит уебански, поверь, сама не в восторге от этой речи, тем не менее, послушай меня и будь разумна. Не кидайся в крайности. Пообещай мне не принимать всю эту бурду сразу. И даже не думать о выпиле. Ок? (В)аня глядит на неё пустыми глазами. Рассовывает по карманам зиплоки. Говорит: — Я не понимаю, о чем ты. Не придумывай. И уходит к ожоговому. Джигли сплевывает догоревший хабарик, давит его грязным кроссовком. Провожает девушку взглядом, пока та не исчезает в пустующем здании, а затем разворачивается и идет к городу. — Мы чересчур увеличили дозу, — напевает она. — Вспомнили всё, что хотели забыть, — удаляясь. — Или на рельсы легли слишком поздно, — первые жилые дома уже в поле зрения. — Бог устал нас любить.