Сияющие дни

— Я наконец вернулся, — тихий голос прозвучал на пороге цитадели, после того как бесшумно раздвинулись ставни шоджи.       Молодой вакизаши поспешно разулся, стараясь своим возвращением не разбудить погруженный в полуночную дрему замок. Все в доме давно опустилось в тишину, и даже возня в комнате младших братьев Тоширо уже утихла. Лишь стрекот светлячков во дворе не утихал в светлые летние ночи.       Решив, что отчет о своем длительном путешествии Хозяину он предоставит позднее, юноша двинулся по деревянным мостикам замка в направлении своей комнаты. Пожалуй, он и не надеялся, что кто-либо в столь поздний час будет встречать его, все же обычно для каждого обитателя этого утихающего лишь на ночь места днем находится немало работы. Потому, едва опускается солнце, большинство старается отдыхать или же находит занятие поинтереснее. Однако ожидания его были несколько ошибочны…       В ночной тишине и слабом свете месяца было весьма неожиданно на одном из мостиков веранды встретить один-единственный бессонный клинок. Вакизаши замер, едва завидев темный силуэт, узнаваемый даже издалека. Короткие темные волосы, длинная с одной стороны челка, скрывающая часть лица, когда видишь его сбоку. Наверняка вышел полюбоваться чудесным видом луны на небе, что отражалась даже в его глазах. И наверняка как всегда в своих мыслях даже не заметил возвращения вакизаши.       Понурив голову, юноша медлил идти вперед от чего-то одному ему известного, задумываясь о том на долю секунды, а после, по-видимому, принял лишь ему понятное решение избежать встречи с прекрасным тачи своего Хозяина. Однако предательски скрипнувшая под ногами дощечка разрушила его планы и надежды на то, чтобы пойти другим путем, привлекая к себе внимание Мунечики.  — С возвращением, Хонебами-кун, — мягкая улыбка коснулась его губ, но он даже не повернул голову в сторону звука. Кажется, он лишь ждал, когда вакизаши выдаст себя.  — Да, спасибо, Миказуки-сан, — в ответ юноша так же не поторопился сделать хоть шаг вперед, скрыв лицо под широкими краями походной шляпы.  — Смог ли ты найти, что искал? — мягко вздохнув, прекраснейший из Тенка поднялся на ноги и сам направился ближе к Тоширо, неспешным ходом сокращая расстояние.  — Смог. Впрочем, я не вспомнил всего, — спокойный голос его чуть дрогнул, когда на его собственное удивление тачи даже не остановился перед ним, пройдя явно своим путем. Даже не стараясь заглянуть в скрытое едва смущенное лицо.  — Я рад и этому. Надеюсь, теперь тебе станет спокойнее, Хонебами-кун, — тихий смешок был слышен уже когда тачи скрывался прочь, неторопливо шагая по деревянной дорожке и вскоре исчезая за поворотом. — Сладких снов.  — И вам, — вакизаши коротко кивнул, обернувшись на спину Мунечики, скрывающуюся из вида.       Лишь одному ему известные мысли не лезли из головы. Лишь одному ему известные вопросы никак не могли прозвучать. И кто бы знал, что именно к встрече с этим мечом он собирался подготовиться подольше. Подумать о многом, прежде чем поговорить с ним. И Мунечика дал ему этот шанс, заметив смятение в его голосе или нет.       Отогнав те самые ненужные мысли, вакизаши повертел головой и поторопился в свою комнату, стараясь не тревожить более обитателей ночной цитадели.       В комнате было пусто и тихо. Должно быть, его брата, с которым они делили ее на двоих, нет на месте. Был ли он в экспедиции или отправился спать к младшим, Тоширо не знал. Он лишь наконец снял с себя шляпу, сложив ее в стороне вместе с потрепанным долгим походом плащом, и осторожно разместил их рядом со своей одеждой.       Однако, как бы ни хотелось этой ночью наконец отдохнуть после долгого путешествия, ему никак не спалось. Как и предыдущие ночи, он лишь молча наблюдал за слабым сиянием луны, оттенённым плотной перегородкой приоткрытого шоджи в его комнате. Воспоминания вертелись в его голове, не находя места. С одними он уже давно смирился, другие был рад наконец воскресить, а третьи…они никак не давали покоя. Он понимал, что нельзя вспомнить все за несколько дней, но именно в них луна светила ярче всего.       Он вспомнил по-настоящему многое о своем прошлом, которое так мечтал найти. Увидел дома, в которых побывал. Увидел людей, державших его в руках в кровопролитных битвах. Пожары, которые пережило его лезвие. А еще он увидел то, что даже не надеялся узнать.       После кадров, что обрывками воспоминаний всплывали в его разуме, он правда не знал, как смотреть в глаза этому чудесному клинку. Как сражаться рядом с ним. Как даже попытаться взять его за руку. И пусть он не вспомнил, какие именно чувства их связывали, но отчетливо мог их себе представить. *** — Миказуки! Если ты не поторопишься, я уйду один, — в голосе его звучал смех, а сам он весело пропрыгал по камням небольшого ручейка, протекающего меж густых деревьев небольшого леса. Дух, чьи длинные волосы сливались с лунным светом. — И ты промокнешь.  — Ха-ха, ты просто не поступишь со мной так жестоко, — отшутился его спутник, неторопливо следуя за неугомонным тсукумогами, что уже ждал его на другом конце каменной дорожки.       Мужчина осторожно переступил с берега на первый камень, подмечая, как первые капли летнего дождя пропадают в медленном течении даже не оставляя за собой следов. — Торопись, Миказуки, — весело протягивая слова, дух впереди осторожно прикрывался рукой от дождя. По нему было видно, как медлительность спутника его ничуть не злит, а наоборот, забавит. Его лицо казалось счастливым даже несмотря на угрозу промокнуть до последней ниточки, а взгляд блуждал по небу в поисках тучек, с которых падали те самые первые капли.       Их было так мало, что они даже не могли заслонить собой месяц на небе. Лишь собирались вокруг него и словно пропадали в его ярком свете. Едва стоило засмотреться юноше на небо, как внимание его привлек звук плеска воды и приглушенный вздох. — Миказуки! — едва сдерживая смех, он прикрыл лицо длинным рукавом кимоно, выглядывая на рассевшегося в ручейке тачи, чьи подолы были уже насквозь сырые, но он продолжал мягко и неуклюже улыбаться, словно ничего особенного не произошло. — Похоже, тебе даже дождь не нужен, чтобы промокнуть!       Мунечика поднял абсолютно спокойный взгляд на юношу. Он упал совсем близко к тому берегу и теперь даже не торопился вставать. Последней каплей выдержки катаны стал этот ровный взгляд, с которым его спутник относился, пожалуй, к любой своей неуклюжей выходке.        Веселый смех разлился по округе, не сдерживаемый какими-либо рамками приличия. Он смеялся громко и задорно. Смеялся, потому что еще помнил, как это. Смеялся, потому что не было причин расстраиваться. Смеялся, потому что не видел в своей жизни огня и был уверен, что эта мягкая улыбка, с которой за его заливистым смехом наблюдал тачи, останется в его памяти навсегда.       Подойдя ближе к берегу, тсукумогами протянул руку своему спутнику, но вместо принятия предложенной не прекращающим смеяться парнем помощи, меч Санджо на удивление ловко опрокинул его к себе в холодные от ночного купания объятия.  — Теперь и тебе не нужно волноваться о дожде… ***       Клинку по-прежнему не спалось. И это, впрочем, было неудивительно. Пусть он успел устать за несколько дней, проведенных в долгом путешествии, он все еще чувствовал, что не закончил его полностью. Все письма Хозяину были отправлены. Все важные моменты его истории собраны. Но чего-то не хватало.       Что-то важное не выходило из головы, и он никак не мог это вспомнить. Настолько важное, что заставило бы его улыбаться. И он хотел вспомнить это. Пусть и понимал, что связано оно явно только с одним мечом. И, наверное, лишь потому он чувствовал, что должен вспомнить это как можно скорее.       Сколько времени он ждал? Сколько лет, даже веков, хранил в воспоминаниях эти дни. Яркие, светлые, сияющие дни. Почему не рассказал о них, когда они встретились?       Вопросы эти вертелись в его голове уже не один день. Именно они заставляли созерцать пустой потолок в комнате, не обращая внимания на всё, что творилось вокруг.       Наконец, избавившись от тяжелой одежды, юноша перебрался в легкое ночное кимоно, в котором предпочитал спать с недавних пор. Лето в этот год выдалось знойное, а легкая ткань спасала от жары, не прилегая плотно к телу. Крепко завязав тонкий узел на поясе, юноша тяжело вздохнул. Усталость ли это била в голову, или он просто никак не мог прийти в себя после всех вспомнившихся внезапно дней, но его руки слабо дрожали. Внимательно рассматривая свои ладони, вакизаши даже не пытался побороть эту дрожь, сославшись на то, что так, наверное, и должно быть.        Лишь скользнув рукой по легкой ткани, он поправил длинные рукава, мягкие и приятные на ощупь, едва заметно улыбнувшись. Он вспомнил, как когда-то давно хотел ходить в такой одежде. Одежде, которую носят люди. И еще было бы не плохо, если бы в лучах месяца она нравилась одному тачи, что никак не выходил из его головы тогда, и теперь тоже плотно засел в его мыслях.       Он вспоминал обо всем об этом постепенно, обрывками из прошлой жизни, что приходили к нему в видениях. И это было особенно ярко и светло. Настолько, что могло бы резать глаза, но лишь радовало, отдаваясь теплом где-то глубоко в душе. ***  — Хотел бы и я себе такое, — не без легкой зависти в голосе протянул парень, восседая на краю карниза какого-то городского здания. — Оно бы пошло тебе, — согласился его собеседник, сидя чуть поодаль и на уровень выше.       Взгляд его был направлен куда-то в небо, но он все же краем глаза проследил за тем, что привлекло внимание катаны.       В том, что они всего лишь оружие, всегда были свои плюсы и минусы. Одним из минусов Хонебами усиленно считал тот факт, что наряжаться подобно людям на праздники тсукумогами совсем не могли. Конечно, всегда можно было приукрасить ножны или рукоять. Уж кому, как не остаткам бывшей нагинаты знать о замене рукояти? Но вот разодеться в летнюю юкату на фестиваль он все же не мог, потому уже полчаса с неподдельной завистью и восхищением разглядывал шагающих по улице девушек и молодых людей, разодетых в разноцветные юкаты в честь летнего праздника.       Периодически он отвлекался от своего увлекательного занятия, дабы взглянуть в сторону собеседника, разглядывающего ночное ясное небо. Он словно ожидал чего-то, но Тоширо даже не брался понимать, чего. Стоило ему задуматься, как мимо вновь проходил какой-нибудь мужчина или молодая девица в удивительных цветов одеяниях.  — Смотри, Миказуки! — вещь, что в этот раз привлекла любопытный взгляд учигатаны, настолько его восхитила, что дух не поленился спрыгнуть с наблюдательного пункта на землю, дабы он мог подойти и полюбоваться поближе.       В этот раз это была не просто летняя юката, а самое настоящее богато украшенное кимоно в несколько слоев самых ярких красок, что буйством цветов раскрывались по длинному подолу девушки, обладавшей столь дорогой красотой. По ее виду было ясно, что она явно из знатного клана. К тому же она была в сопровождении двух молодых охранников и с важным видом расхаживала по лавкам ярмарки. Миказуки лишь на долю секунды взглянул на столь привлекший Тоширо объект и, мягко улыбнувшись, принялся вновь созерцать небо.       Скользящего в толпе подле девушки духа никто не замечал, да и не мог. Разве что животные да дети удивленно на него оборачивались. Но тому было не важно — он с интересом разглядывал орнамент на прекрасном и дорогом кимоно, в котором быстрыми шагами тонких ножек выхаживала его хозяйка. — Хонебами! — внезапно слишком громко окликнул катану Мунечика, поднявшись с места и спускаясь с карниза крыши. От столь резкого действия привычно спокойного тачи Тоширо даже вздрогнул, удивленно взглянув на удаляющийся от места проведения красочного фестиваля силуэт духа, и спешно зашагал следом. — Миказуки, что-то произошло? — притихнув, катана шел позади, когда непривычно стремительными шагами Миказуки удалялся все дальше от жилых кварталов и шумных улиц. — Ночь еще только начинается. Ты ведь не думаешь уже возвращаться в поместье?       Ответа не последовало, и Хонебами решил, что так оно и нужно. Он привык доверять этому тачи. И когда, выходя за пределы шумного города, тот накрыл своей ладонью глаза Тоширо, он так же спокойно ему доверился, позволив мягко приобнять себя и вести вперед, все дальше за черту города.       Веяло холодным ветерком и шелестом листьев, к тому же был слышен плеск воды: река была совсем близко, но что могло в ней быть интересного, Хонебами точно не знал. Лишь когда Миказуки остановил его, мягко отняв руку от его лица, бывшая нагината осознал, чего так усиленно высматривал в небе весь вечер его спутник.       Прямо на воде, едва глаза его были открыты, он увидел яркие огни, что отражались на ее глади, быстро исчезая один за другим, появляясь вновь вдалеке, оставляя на поверхности яркую белую полосу и вновь пропадая.       Удивленно он вскинул голову к небу, где сотни звезд, одна за другой, срывались со своего места, оставляя сияющий след и так же быстро растворяясь в синеве, уступая свое место следующей.       Зрелище падающих звезд заставило тсукумогами потерять дар речи, не опуская ни на миг головы и не отрывая ни на миг взгляда. Слабое сияние наверняка бы выдало его даже среди людей, которым восхищенный клинок бы показался духом, настолько ярко он сиял сам от испытываемых эмоций восторга, смешанных с радостью. — Загадай желание, — чуть улыбнувшись произнес Мунечика, так же неотрывно глядя в небо. — Желание? — слова его показались больше шутливыми, но даже шутке иногда можно было подыграть.       Продолжая неотрывно глядеть в небо, дух уверенно кивнул, не сомневаясь ни на миг в своем желании. — Я хочу однажды надеть юкату, которая точно понравится Миказуки! — без единой мысли произнес учигатана, складывая на груди руки.       Да, столь простое желание могло бы обрадовать обычного духа клинка. Когда-то давно он был полон таких мелких и легких желаний. Потому что мог думать о них. Потому что был полон уверенности в них. Потому что ничего важнее для него еще просто не было.       Он мог наслаждаться этой жизнью, никогда не задумываясь, что через несколько веков, даже имея возможность выполнить столь простое желание, не будет помнить ни о нем самом, ни о том, для кого оно предназначалось.       Миказуки же лишь мягко улыбнулся, наблюдая за полным жизни счастливым юношей, что с каждым днем все крепче захватывал его бессмертное сердце. ***       Тонкие пальцы осторожно скользнули по краям деревянных ставней, отодвинули шоджи и впустили в темную комнату чуть больше лунного сияния, что словно озаряло каждый раз приходящие в голову воспоминания, проливая свет на давно забытое прошлое, которое когда-то так стремился вспомнить юноша.       Подумать только, всё, что случилось в те далекие времена, клинок забыл. Те яркие сияющие дни, в которые он мог смеяться чисто и искренне, легко улыбался и верил в чудеса. Неужели он правда был таким? Сам был настолько светлым, как этот лунный блеск? Словно он забыл не свое прошлое, а самого себя. Никогда не знал того, кто приходит к нему в его видениях, не отпускающих столь глубокой ночью.       На кого он был похож в те далекие дни? Почему тот, кому он был дороже всего, не рассказал ему о нем?       Месяц за дверью уверенно закрепился на небосводе, окруженный сотнями маленьких звезд. И ведь когда-то он тоже любил это время суток. Когда люди, живущие рядом с духами, закрывали глаза в своих постелях или засыпали на своих постах, если у них была работа.       Именно тогда тсукумогами были шумнее всего. Удивительно, но в доме Ашикаги Йошитеру было сотни духов. Именно потому этому замку спать просто было никогда. И ночи там редко выдавались тихие. Сложно представить, сколько еще дней было потеряно в памяти вакизаши.       Но одно он знал точно. Те ночи, освещенные сиянием месяца, именно их он хотел вспомнить больше всего. ***       Не стихающий шум в огромном замке шогуна продолжался даже ночью. Люди не могли его услышать, а вот многочисленные духи просто не давали друг другу спать, разбредаясь по разным тихим комнатам, где давно не было людей. Одни спокойно прогуливались по парку и ночному саду, другие тихонько шушукались в пустых залах, третьи подшучивали над местной охраной, чтобы спать на посту было неповадно. Жизнь тсукумогами была на самом деле легка, пока извечные войны и сражения не охватывали их лезвия алой кровью.       В это спокойное время, в такие беспечные ночи каждый мог себе позволить немного расслабиться, пока господин Йошитеру мирным сном отдыхал в своих покоях и не было волнения из-за тех, кто возможно никогда не вернется.       В это время года уже начинало холодать. Сезон момиджи давно окончил свое цветение, но земля по-прежнему была усеяна разноцветными листьями клена. Зато, наконец, за опавшими кронами деревьев можно было наблюдать полную ночного света луну.       С высоты огромного здания в гордом одиночестве один из излюбленных клинков шогуна наблюдал за тем, как веселятся его собратья по Хозяину. — Серьезно. Никто не сможет победить Доджигири, едва попав в коллекцию господина Ашикаги, — весело комментировал тот, глядя, как один из последних появившихся в большой семье мечей решил, что может одолеть одного из пяти Тенка Гокен, принадлежащих шогуну. Холодок пробегал по его призрачному образу, но тот совсем не торопился покидать своей точки наблюдения, предпочитая шумной обстановке внизу тихое созерцание темного неба, где временами проплывали тяжелые облака, в целом, не мешая естественному ночному освещению. — Точно никто? — легкий смех отвлек юношу, внезапно прозвучав за его спиной так, что сам дух чуть не свалился с края, тут же подхваченный в объятия забравшегося на крышу тачи. — Не припомню, чтобы ты особо тянулся к сражениям, Миказуки, — рассмеялся тихонько в ответ дух, прихватившись за плечо Мунечики, чтобы не соскользнуть с крыши вниз. Не смертельно, но приятным все равно не назовешь. — Куда же мне, старому Санджо, до меча, который господин из рук в боях не выпускает, — весело улыбнулся в ответ один из Тенка, крепче приобнял духа со спины и потянул к себе, поднимая его на ноги и легко уводя от края, и лишь тогда выпустил из теплых объятий. — Тем не менее твой клинок все равно самый прекрасный в замке. — Осторожно поднявшись на ноги, катана мигом отошел от края крыши, изящно встав на изголовье.       Ласковая улыбка, коснувшись губ учигатаны, не осталась незамеченной. Никогда не оставалась. Миказуки любовался ей. И если бы юноша чаще обращал на то внимание, наверняка бы это заметил. Но его взгляд снова блуждал по осеннему небу.       На всеобщее удивление, в этом году осень выдалась холоднее прежней. Столь привычный и яркий сезон прошел быстро и почти незаметно, скоротечно уступая место зимним холодам, пришедшим уж слишком рано. Они заставляли желтоватую луну блестеть по кромке ярким сиянием, от которого, казалось, взяли свое начало маленькие едва заметные белые хлопья, спускаясь на землю с редких на небе облаков, мгновенно тая на пути к еще не успевшей достаточно остыть земле.       Еще совсем теплые неуверенные снежинки редкими блестками медленно слетали под ярким светом, ниспадающим на замок, не позволяющим даже на долю секунды разглядеть причудливый танец. — Миказуки! — восторженно воскликнул клинок, разворачиваясь легким движением к тому лицом, стараясь поймать хотя бы одну маленькую точку в небе, но даже не находя ее глазами вблизи. Лишь вдалеке он мог наблюдать редкие снежинки. Вытянув перед собой обе руки, юноша осторожно сделал шаг вперед, не опуская задранной к небесам головы. — Вижу, — успев вновь поймать неосмотрительную катану, едва не соскользнувшую с центральной перекладины крыши, Мунечика легко подхватил его, не позволив даже встать на землю. Он бы даже не заметил снега, а может, так и не видел его, как знать. Однако искренней счастливой улыбкой Хонебами, что хранила память тех далеких дней, он не уставал любоваться без конца, и, стоило взгляду любимого клинка оторваться от столь обычного в конце осени явления, он не без легкой нотки удовольствия накрыл эту улыбку поцелуем.       Это не было странным, удивительным. Хонебами ответил так же легко и радостно. От нежного поцелуя не останавливалось вокруг время, не перехватывало дыхание, он словно должен был случиться. Подобно снегу, который должен был выпасть, в этом поцелуе не было чего-то поразительного. Будто такие вот моменты в их жизни — самая простая обыденность. Приятная и счастливая.       Уже через много веков бывшая нагината никогда бы не вспомнил, был ли этот поцелуй первым или последним. Ни первый, ни последний он не считал. Не видел в том необходимости, лишь наслаждался их легкостью и простотой.       Когда-то давно он довольствовался этими моментами, не думая о том, как через много веков не сможет о них вспомнить. Потому что был уверен, что никогда не забудет. Потому что мог верить, что так будет и дальше.       Отстраняясь, придерживаясь за плечо прекрасного тачи, Тоширо уверенно вытянулся вперед, поймав ту самую снежинку, мгновенно исчезнувшую в ладони. ***       Короткий вздох, сокрытый меж длинных чуть шероховатых от рукояти пальцев, вырвался вместе с легкой улыбкой от нахлынувшего воспоминания. Опустив взгляд в доски на полу, вакизаши поспешно прикрыл дверь, скрываясь от лунного света прочь.       Такие моменты уже не впервые приходили в его голову. И он правда не вспомнит уже никогда, какой из них был первым. Был ли первым тот, в объятиях проливного дождя. Или, быть может, под ярким светом звезд. А может, первым все же был тот, в сиянии белых снежинок.       Такие простые, казалось бы будничные действия, сейчас вызывали бурю неизведанных новых эмоций. Быть может, и вовсе первый он по сей день не вспомнил, а может, не вспомнит никогда.       Вздохнув вновь, юноша решил, что пора бы уже на самом деле ложиться отдыхать. В новой жизни клинка тоже было много дел, и потратить всю ночь на воспоминания он не мог, хоть они так и не лезли из головы. Наконец закрыв шоджи, Тоширо устало опустился на свой футон, положив руку тыльной стороной на глаза.       Теперь, опуская веки, воплощенный клинок боле не видел языков пламени. Он считал, что этого достаточно, дабы перестать боятся засыпать одному, но с непривычки все же не спалось. Расстеленный футон рядом все так же пустовал, словно этой ночью все хотело, чтобы вакизаши еще немного вспомнил о далеком путешествии, прислушиваясь к треску сверчков за дверью, удерживая все ту же атмосферу, что и днями ранее, словно путешествие его еще не окончилось. Словно до сих пор он находился не под теплым покрывалом футона, а где-то в далекой эпохе, со стороны наблюдая за своей когда-то потерянной и забытой жизнью.       С самого своего прибытия во владения Хозяина он не мог спать один. Намазуо понимал его и старался не задерживаться. Если же его отправляли на вылазку без Хонебами, то тот перебирался в комнату к другим Тоширо, где из-за шума допоздна никогда не высыпался, но всегда спокойно слушал рассказы танто о чем-нибудь, произошедшем с ними за день, чем они безустанно хотели делиться с пришедшим уложить их старшим Аватагучи.       Сейчас же покинуть пустую комнату и пойти к уже давно спящим братьям не представлялось возможным. Он лишь разбудит их, и потом, наутро, сонным будет все семейство Тоширо. Пора приучаться спать одному, он ведь боле не тот пугливый к огню вакизаши. Теперь, когда его долгожданная история преследует его по пятам, ему пора меняться самому. Чтобы снова вспомнить, каким он был раньше. Чтобы забыть ужасающий образ огненной стены Великого пожара Мейреки.       Ворочаясь в собственной постели, вакизаши вновь бессонно открыл глаза. Похоже, то далекое путешествие не кончится до самого утра, пусть даже продолжится оно в мягких объятиях футона, средь белых простыней, по которым неуверенно скользит рука… ***       Вновь и вновь сжимая белые простыни руками, катана не сдерживал мягкий приглушенный стон.       В опустевшей дальней комнате замка, освещаемой лишь легким светом с небес, проникающим в раскрытые ставни окна. Время близилось к утру, но месяц все так же прочно занимал свою позицию на небе, пусть у самого горизонта уже виднелось тонкой полосой рассветное сиянье. В столь раннее время, когда общий шум уже стихает, люди постепенно просыпаются, а духи стараются скрыться в своих привычных местах, всегда находились те, кто не хотел спешить, ненадолго замирая на месте, но в то же время мысленно уносясь в никуда.       Два духа, сокрытые в общей тишине, эту ночь посвятили лишь друг другу, тая в объятиях и ласках, нерушимых лишними словами, таких простых и спокойных. Трепетные касания мягкого образа, словно даже от них он мог бы исчезнуть в рассеянном свете. Миказуки всегда был излишне нежен с драгоценным клинком своего хозяина, но лишь он один знал без притворств и фальши всего его. Узнавал каждый раз заново, легко оглаживая руками его мягкие бедра, толкаясь в его податливое тело, прослеживая его очаровательную улыбку в очертаниях приоткрытого ротика, откуда вырывались негромкие стоны.       Хонебами же даже не пытался показать себя в более выгодном свете. И без излишнего пафоса или старания он казался тачи прекрасным, когда тонкими пальцами сжимал его плечо.       Им всегда было легко друг с другом. Не нужно было пытаться произвести впечатление своими навыками или стараться понравиться. Они и без того были друг от друга без ума, о чем даже не следовало говорить. Любую мелькнувшую эмоцию Тоширо и без того видел в глубоких синих блестящих глазах тачи. В очередной раз запрокинув голову, он скользил к его тонкой шее с плеча в попытке притянуть излюбленного духа к себе, увлекая в один из бессчетных, казалось, вечных поцелуев, в котором без лишней скромности топил очередной стон, прижимаясь к его сильному телу, до упора вбирая в себя все его достоинство, ногами сжимая его поясницу, чувствуя его грубые лишь в те ночи руки.       Свою очаровательную катану Мунечика мог иметь часами, сменяя позы одну за другой. И эти часы не тянулись дольше, чем были, и не мчались, словно проносясь перед глазами вспышкой молнии. Они шли своим ходом, позволяя обоим клинкам насладиться каждой минутой в полной мере, каждым мгновением в полной красоте. Каждым касанием, как единственным из тысяч совершенных, уникальным и бесконечным, вспоминая о котором будешь содрогаться.       Содрогаться так же, как всякий раз, чувствуя его позади себя, когда Мунечика короткими ноготками пересчитывал каждое ребрышко от самых лопаток, следом давя на изящную спинку, чтобы через несколько секунд вжать очаровательное тело в белые простыни. Скользнув по руке, вцеплялся в запястье, заламывая руку, позволяя насладиться редкой грубостью, с которой его член короткими толчками проникал в подготовленный зад. В такие моменты Хонебами не мог видеть его взгляд, но безошибочно знал, как тот проскальзывает по его изогнутой пояснице к вздрагивающим плечам, куда следом ложилась широкая ладонь, чтобы толкнуться особенно глубоко, вырывая из приоткрытых уст короткий вскрик.       Тоширо всегда отдавался в руки тачи без лишних мыслей, сохраняя безмятежную улыбку на своем очаровательном, пусть и немного испачканном лице. Ему нравилось ощущать его желание собственным телом, путаясь в собственных волосах, которые Мунечика ласково заправлял ему за ушко, чтобы видеть, как тот смущенно закрывает глазки, оказываясь сверху.       Обеими руками упираясь в его подтянутую грудь, неторопливо с тихим придыханием опускаясь на его возбужденный орган, елозя на его бедрах и намеренно сжимая его внутри, чтобы в следующий толчок Миказуки, не выдерживая его нерасторопности, обхватывал руками его ягодицы, резче опуская на собственный член.       Из такого положения видеть взгляд тачи отчего-то становилось сложнее, и учигатана с кротко отворачивался, чуть жмурясь от сладкого удовольствия, растекающегося по телу. В лучах рассвета глаза тачи блестели особенно ярко, и как бы ни хотелось отвести от них взгляд, желание вновь увидеть сей блеск побеждало, а щеки мягко розовели. Тело замирало, чтобы, сжавшись, юноша вновь стыдливо опустил голову, дрожь в теле выдавала его, а с уже последними толчками он рукой размазал липкое семя по аккуратному прессу, пряча смущенную мордашку в тонкой шее. Ласковые руки собрали растрепавшиеся по спине волосы, пока внутри по-прежнему дрожащего тела разливалась горячая сперма.       Когда-то давно ласковые руки Миказуки в своих волосах ему было чувствовать столь приятно. Он и думать не мог, что длина их так сильно изменится с веками, а вспомнить хоть одну минуту из многочисленных проведенных вместе часов будет настоящим счастьем, пусть и заставляющим щеки гореть ярче, чем прежде.       Яркий рассвет сгонял неустанно сияющий месяц с неба, сменяя бесконечные ночи неизбежным наступлением утра. ***       Сжав в руках подушку, пряча в ней свой раскрасневшийся нос, Хонебами крепко закрыл глаза, пораженный столь ярким воспоминанием, пришедшим в его голову среди глубокой ночи. Заснуть после такого даже не представлялось возможным. К тому же теперь отсутствие брата в комнате даже радовало вакизаши, ведь внизу живота слабо покалывало вполне человеческое желание.       Мотнув головой, юноша перевернулся лицом в подушку, стараясь отогнать навязчивое воспоминание. Мысли в голове путались в одну, и все приходившие воспоминания сменяли друг друга, возвращая лишь к одному вопросу: почему он раньше не мог вспомнить этого? И почему все это время настолько близкий ему клинок ни разу не сказал о том ни слова? Долгие годы во дворце господина Ашикаги среди сотен клинков его коллекции лишь один был в каждом его столь ярком воспоминании. А потом… что было после?       Верно… пожар.       Огонь, охвативший замок Ашикаги Йошитеру в тот день.       Уже давно вернувшиеся воспоминания вновь всплыли перед глазами. Он видел это своими глазами в долгом путешествии. Как горело одно из самых важных для бывшей нагинаты мест, с теми, кто долгие годы был ему дорог.       Осознание пришло на удивление быстро, отогнав неприличные мысли из головы. Вот только теперь вместо увиденного в путешествии пожара перед глазами стоял тот пожар, в котором он был сам, возвращаясь обрывками. Воспоминанием ярким настолько, что осознать его одним целым было невозможно. Слишком больно. Слишком горячо, так, что можно обжечься.       В глазах темнело, даже если вакизаши мгновенно пытался распахнуть их. Резко поднявшись на кровати, он осел на теплое одеяло, уставившись в одну точку. ***       Все вокруг в крови, в ушах до сих пор стоят крики стражи и духов вокруг. Среди окровавленных стен отрубленные головы слуг и охраны.       Заветный клинок, что так и не успел взять в руки Господин в свой последний бой. И его старающийся изо всех сил быть бесстрашным тсукумогами, ни на шаг не отходящий от собственного оружия.       Рано или поздно он будет нужен. Он был в этом уверен. ***       Слезы сами текли из глаз от ярких воспоминаний о погибших. О сломанных в той последней битве клинках, которые жили одной большой коллекцией, чьи духи бесследно исчезли той ночью. Десятки людей, так забавно пугающихся по ночам бесплотных тсукумогами, чьи души покинули в ту ночь этот мир.       Из сотен мелькающих перед глазами языков того пламени, охватившего замок, Хонебами силился вырвать самые важные куски своей памяти. ***       Звуки последнего сражения не утихали вдалеке в опустевших залах. Лязг клинков неумолимо приближался к заветной тесной комнате, в которой были собраны драгоценные сокровища тринадцатого шогуна периода Муромачи.       Вдали от той сокровищницы был сокрыт один из заветных клинков, не отходящий от своего оружия, но мечтающий сорваться с места. ***       Он уже знал, что в этом пожаре он не погибнет. Память могла подводить его, но он точно знал, что покинет этот пожар невредимым. Он видел это со стороны в своем путешествии. Лишь теперь память возвращалась к нему обрывками, позволяя вспомнить, как жарко было внутри пожара. Как страшно было не видеть сражения. Не участвовать в нем.       И лишь теперь точно понимать, как ужасно было покидать тот пожар. *** — Миказуки! — не выдержав, все еще не уверенный, что поступает правильно, тсукумогами сорвался с вверенного места, безошибочно пробегая среди душных коридоров туда, где стихли звуки боя. Встав в дверях, он видел перед собой окроплённые кровью клинки, большая часть которых уже была расколота.       Господин уже был мертв. Жестоко изрубленный противником, он сжимал в руках прекраснейший клинок, чей поверженный дух сидел возле его мертвого тела, горько улыбаясь.       Бой был окончен, и когда-то наполненный ярким светом замок сгорал дотла.       Сделав шаг вперед, Тоширо в последний раз увидел блеск в глубоких синих глазах, прежде чем, не успев сказать ни слова, исчез, обретенный новым хозяином… *** — Матсунага… — коротко вздохнул клинок, произнося сохранившееся в памяти имя. Имя нового хозяина, с которым против воли покинул горящий замок, успев лишь в последний раз взглянуть на самый прекрасный клинок в своей жизни.       Он вспоминал все. Сам. Стирая соленые дорожки на щеках.       Он не погиб в том пожаре, но именно тогда лишился той части себя, что так звонко смеялась. Лишился сияющих дней, озаренных лунным светом.       Ответы на вопросы, которые он так боялся задать, вернувшись из своего путешествия. Нашел ли он их, завершив его, наконец?       Прикрывая двери своей комнаты, вакизаши смело шагнул вперед по деревянным мостикам.       Он смертельно устал. Тяжело дышал. А глаза от слез слабо покраснели.       Наконец ему удалось успокоиться и привести мысли в порядок. Но уснуть один он бы все равно не смог, потому даже больше не пытался, ведь был еще кто-то кроме, кто никак не уснет этой летней ночью в одиночестве. Юноша даже знал, где он. Столько веков, проведенных вместе, давали о себе знать.       Подле яркого месяца на небе сияли звезды, освещая путь к высокой крыше цитадели, на карнизе которой виднелся темный столь знакомый силуэт. Он не обернулся, пусть точно слышал тихие шаги. Он мягко улыбался и чувствовал мягкую улыбку в ответ. Он ждал. Долгие дни он ждал этой улыбки. — Миказуки! Я вспомнил! Я вспомнил те сияющие дни!