***
Вандервуд готов ненавидеть весь мир, когда его подопечный попадает в больницу. Нет, конечно, замечательно, что откачивать его будут профессионалы и толковые врачи, но неожиданным становится тот факт, что помимо этого на теле мужчины скоро появятся уродливые швы. Когда его успели пырнуть ножом — не знает никто, но всем становится понятно, что это та женщина, ради которой он был готов жизнь отдать. Это казалось бредовой простой истинной. Но агент спокойно сидит рядом с Чи Юн на больничной койке в коридоре. Маска радушия ему привычна, хотя сейчас хотелось сказать что-то одобрительное, но рыжая всё равно не услышит, как бы ни хотелось, каким бы сильным ни казалось желание. Девчонка ему понравилась. Нет, конечно, она тот ещё экземпляр для представительницы прекрасного пола, и уж тем более для глухонемого человека — таких, скорее всего, мало во всём мире. Вандервуд за медицинские факты и статистику не ручался, но Чи Юн действительно была милая. По-детски весёлая и энергичная, агент уже знал, что от женственности в ней действительно мало что осталось. Разве что, маникюр на ногтях был аккуратный, но пальцы исцарапанные. Как сказал пациент, осколками стекла, но больше эту тему никогда никто не развивал: Чи Юн при любом упоминании о каких-то стёклах, бутылках и подозрительных жидкостях в обязательном порядке удалялась из чата, забивалась в угол комнаты и тихо скулила, крепко сжимая больного без сознания за руку. Когда же тот выходил из обморока, он успокаивающе поглаживал её, обнимал, как родную дочь, и без слов целовал в макушку, после чего та отходила от какой-то ментальной травмы. На вопрос о том, встречаются ли эти двое, 707 ответил, что нет. И это отдавалось в голове смутным эхом, было необъяснимо приятно и действительно мерзко. Вандервуд умел мыслить глубоко, периодически отключал голову, а по проводам-сосудам к сердцу отходили какие-то знаки, но потом снова приходилось возвращать на место логику. Было стыдно, но не было ясно, за что. Подсознательно стыдно. У Чи Юн же как-то само собой выходило быть естественно весёлой, натуральной. И точно так же объяснимо её желание разрыдаться, только сейчас она беззвучно проливала слёзы, затыкая рот бесформенным рукавом старой водолазки. Её плач не был похож на любой другой — надрывный, жуткий, не плач вовсе, а кроткие всхлипы, схожие с тихим-тихим выкриком. Она задыхалась, но приходила в норму, когда её осторожно приобнимали за плечи. В этом не было какой-нибудь романтики, хотя рыжая думала, что хотелось бы, но внутренняя просьба ощущалась физически больно и по своей сути была переполнена эгоизма в этой ситуации. Вандервуд непроизвольно усмиряет её тяжёлым взглядом исподлобья, потому что тоже устал не меньше, но самообладание держится стабильно, непоколебимой стрелкой разместившись на градуснике терпения ровно посередине. Чи Юн охотно кивает, точно соглашается с мыслью о том, что плакать не надо — она делает это уже целый день, но никому не помогает, ей в том числе. На листке бумаги пишет, что извиняется, а потом неестественно приходит в норму и смеётся. У неё на щеках здоровый румянец, улыбка на губах выглядит обычной и повседневной. Конечно, это очередная попытка закрыться, но Чи Юн не умеет, и хочется верить, что она правда спокойна. В её голове мысли о том, что будет, если пациент не проснётся, но она уже как-то говорила 707, что ничего нельзя судить с точки зрения «а если». И Чи Юн верит в свои сказки, потому что сказки читала ей мама в детстве. Девчонка, конечно, не слышала, но пыталась внимать, насколько это было возможно. Свои сочинять никто не запрещал. Ситуация превратилась в абсурдное кино, но Вандервуд не считал себя главным героем, скорее, антагонистом, только он не знал, против кого он стоит и какой вред наносит по сюжету остальным. Он смотрит на девчонку. Она ест еду из больничного кафетерия. Еда отвратительная, но выбирать не приходится, хотя агент предпочитает голодать, потому что по искажённой физиономии рядом сразу становится понятно, что гречка здесь омерзительнейшая. Вандервуд мысленно аплодирует несгибаемому упрямству или даже упорству, манере поведения или чему угодно — Чи Юн абсолютно ему нравится, в какой-то мере как девушка, но больше как товарищ по футбольной команде. Хотя в футбол он не играл. В её глазах содержится что-то инопланетное, далёкое и непривычное, когда она опечалено вздыхает и с тоской смотрит на дверь в палату. В этот момент в голове Вандервуда крутятся противоестественные его природе вопросы, но растрёпанные кудрявые волосы выглядят на её шее паутиной. Кажется, что сейчас ей точно не десять и не шестнадцать. Хочется сделать что-то безобразное, странное и глупое. Вандервуд пишет на листке, сколько лет Чи Юн, на что та на пальцах объясняет, что двадцать. Ей — двадцать!.. Какое-то необыкновенно дурное облегчение чувствуется в грудной клетке. Он с подозрительной нежностью, которая ему не присуща, губами дотрагивается до её, посиневших и сухих от холода, и не думает. Если она влепит ему пощёчину, пускай так и будет. Ничего нельзя судить с точки зрения «а если», но думать он будет потом. После того, как девчонка перестанет обнимать его и что-то показывать на пальцах, вырисовывая на скамейке узоры в виде сердечек.Часть 1
30 сентября 2017 г. в 15:19
В месте, где они все находились, в этом напряжённом месте, почти на краю света, было едва ли возможно дышать из-за образовавшейся между ними всеми стены недопонимания. Зелень в этих лесах была какая-то неправильная, совершенно не по-осеннему тусклая, какая-то жухлая и посеревшая то ли от странного местного климата, то ли от уныния, воцарившегося здесь. Даже озеро неподалёку несло в себе какое-то угнетающее значение, было тёмное, чернильно-чёрное, от него веяло сырым холодом. Но даже здесь, на обломках цивилизации, в этих руинах «нормальности», он пытался возродить одну маленькую жизнь.
Вандервуд не преследовал какой-то великой цели, не содержал в себе той доли величественного гуманизма, которым некоторые люди нарочито прикрываются в попытках выставить себя идеальными по меркам общества — далеко не идеального тоже. Он высказывал мысли открыто, напористо и даже грубо, чётко по делу и без лишних слов — такой стиль общения был предначертан ему работой и дополнен внутренним скепсисом.
И даже сейчас. Его новоиспечённый пациент жил меньше, чем существовал, едва ли мог приходить в сознание, а если подобное и случалось, то только с хриплыми выкриками о какой-то женщине с коротким именем, уже режущим слух одним только произношением. В его приступах полуистерики явственно ощущалось безумное лихорадочное желание кого-то спасти и помочь. Кому — Вандервуд понял сразу, но за этим желанием скрывалось что-то ещё, преследуемое той самой внеземной высокой целью, однако агент не желал вдаваться в подробности. Разве что подробности его организма, который в любую секунду может воспротивиться воле хозяина закончить важные дела, вследствие чего перестанет функционировать. Его, чёрт возьми, накачали наркотиками.
Это могло казаться чем-то нереальным, запредельным и далёким от привычного всем мира, но в работе Вандервуда наркотики не были тождественны нестерпимой панике и вообще по своей природе были естественным прилагающимся к его целям. Как простая галочка, дополнение к образу. Правда, в его практике никогда не приходилось откачивать жертв от наркотиков — они обычно не доживали до прихода агента с оружием, и это было даже скучно.
К его целям в качестве небольшого дополнения прилагалась интоксикация наркотическими веществами, но в случае пациента с необычным цветом волос дела обстояли немного иначе, и помимо наркотиков тут был милый, но бесполезный аспект.
Девушка. Являлась ли она возлюбленной больного или просто жертвой обстоятельств — Вандервуд в подробности не вдавался, впрочем, и не собирался.
Все те немногочисленные женщины, которые хотя бы на секунду мелькали в плёнке его жизни, были рослые, с округленными бёдрами и обладали каким-никаким размером груди — в общем, среднестатистические женщины. Но хлипкая тощая азиатка выделялась, разве что, своими огненно-рыжими волосами и весёлыми веснушками. Такие обычно сами по себе добродушные, простые и приятные, но юноша проверять не спешил. Хотя весь её образ источал попеременное спокойствие и пугливость. Язык не поворачивался назвать её девушкой, скорее, маленькая зашуганная девочка-пацанка со школьного двора, которая из тех, что любят иногда в футбол с мальчишками гонять, но пугается, когда речь заходит о женственности.
Такой типаж определённо нравился напарнику, 707. Он то и дело по-дружески подшучивал над рыжей, но она непринуждённо улыбалась, хитро сверкая карими глазами и ероша и без того растрёпанные красные волосы. Вандервуд даже успел подумать, что у всех рыжих есть какая-то общая внеземная черта. Но почему-то девчонка только и умела, что вздыхать и издавать прочие естественные составляющие. Голоса он её не слышал.
Когда пациента удаётся спасти от перехода к отметке «нежилец», рыжая то ли плачет от радости, то ли смеётся в истерике. Невнятные звуки, что она издавала, казались хриплыми и даже лающими, иногда даже неприятными, потому что несли в себе что-то нечеловеческое, то, что слышится крайне редко. Но картина была занимательная и в целом даже милая.
Её тощая фигурка постоянно рисовалась у постели, своими худощавыми руками она держала мужскую, хоть и обессиленную, кисть, одобрительно поглаживала ладонь и крайне по-доброму, без злого умысла, улыбалась, но по-прежнему молчала.
Терпение Вандервуда не знало границ, поскольку он стойко переносил всякие изощрённые попытки своего подопечного куда-то незаметно уйти, передать кому-то какую-то чушь, а потом парень и вовсе отключался посреди разговора. А рыжеволосая всё маячила на горизонте, не зная, куда себя деть, и это раздражало даже больше, чем подобные выходки больного. Хотелось даже помочь ей определиться или предложить чем-нибудь занять себя, но, кажется, Вандервуда она боялась.
На следующий день агент подмечает, что его коллега не разговаривает с ней. Это точно была не ссора, потому что они по-обыденному дружно обнимались, дурачились и просто отдыхали от ментальных пыток и насилования своих мозгов. Тот единственный максимум, который смог обнаружить Вандервуд в процессе ухода за больным и кротким наблюдением за девчонкой, заключался в том, что она производит непонятные жесты руками.
Телефон 707 лежит на столе и разрывается от входящих звонков, вибрация от него мешает каждому, кто находится здесь, в том числе и кареглазой недошкольнице. Она упорно пыталась слиться с фоном, вжаться в диван или, при благоприятном раскладе, испариться или стать невидимкой, но, увы, попытки изначально были провальными. Попытавшись состроить гордость и непринуждённость, — ту, что она открыто являет 707 и пациенту Вандервуда — она погрузилась в «занимательный» чат.
На телефоне 707 не оказалось блокировки. Ничего необъяснимого в этом не было, потому что даже внешний вид гаджета был так себе, что свидетельствовало о том, что он временный или хотя бы запасной. А в уведомлениях показалось навязчивое «привет»…
707 вошёл в чат.
707: Хэй.
707: Эта штука работает?
Chi Yoon: Ой, добрый день!
Chi Yoon: Ты же не Сев?
707: Я Вандервуд. Доброе утро.
Chi Yoon: Наконец-то узнала твоё имя! Привет.
Когда Вандервуд повернулся, чтобы окинуть взглядом его собеседницу, которая впервые за всё это время удосужилась обратить своё внимание на него, она весело помахала рукой. От былого смущения и напряжения, той наивной детской пугливости, не осталось ничего.
707: Какое странное оформление чата.
Chi Yoon: Оу, ну… Нас взломали, поэтому всё выглядит неутешительно.
707: Это тот самый хакер, уровень которого тот же, что и у 707?
Chi Yoon: Вообще да, но я верю, что Сев всё сможет. Давай верить в него вместе!
707: Давай?.. Что у вас вообще происходит? Я, конечно, понимаю, благотворительная организация и всё такое
707: но это как-то ненормально, по-моему
Chi Yoon: Да, выглядит так, будто намечается конец света
Chi Yoon: Но на самом деле всё хорошо
Chi Yoon: Сев отдаёт всего себя, чтобы нас спасти!
707: 707 и самопожертвование???
707: Такой комбинации в своей жизни я ещё не предполагал.
707: Но вы точно не в безопасности
707: И этот мессенджер выглядит даже жалко
Chi Yoon: Камера работает?
Вандервуд, который внезапно заинтересовался ценой вопроса, открыл камеру и непроизвольно щёлкнул. Фотография моментально отправилась в чат, но собеседница почему-то никак не реагировала, поэтому агент решил вновь обернуться.
Девчонку настигло какое-то странное удовольствие и ненормальное восхищение — пялилась на фотку она так, точно это была мироточивая икона, а не обыкновенное неосторожно сделанное селфи. Её даже отрывать от рассматривания не хотелось, да и, признаться, в этот момент её лицо выражало искреннюю радость и, в общем и целом, воссияло, точно утренний рассвет. Прикрыв маленький рот рукой, она распахнула завороженные глаза и что-то пропищала.
— Всё нормально?
Кажется, это была первая фраза Вандервуда, обращённая именно к рыжей. Это было необычно, хотя затея была сомнительная. Рыжая так и не могла оторвать взгляда от телефона, а её позиция была стратегически максимально удачной: она сидела на полу, половину её туловища закрывала кровать, а крохотная макушка едва ли выглядывала из-за преграды с матрасом и пациентом на нём.
Вандервуд, не зная, как обращаться с девчонками лет шестнадцати, — хотя, скорее всего, она была старше, но внешне походила на все десять при желании — вновь обратился к чату, вернее, к имени, висевшем над облачками с сообщениями.
— Чи Юн?
Но рыжеволосая упорно не отвечала, хотя нашла в себе силы вернуться к чату и продолжить печатать. На юношу никакого внимания она не обращала, хотя, скорее, была поглощена иным процессом.
Chi Yoon: Должна признаться, ты очень красивый!
В этот момент его настигло что-то паранормальное, впредь казавшееся чем-то далёким и ужасающе необыкновенным; чувство, из-за которого то ли хотелось кого-нибудь пристрелить, то ли в порыве внезапной радости обнять. Что-то, что было диковатым для него, но таким простым для всех. Поощрение?..
707: ха-ха
707: На самом деле, звучит приятно. Спасибо.
Chi Yoon: Тебе никогда не делали комплиментов?
707: В силу работы не делали.
Chi Yoon: Я бы хотела узнать, кем ты работаешь
Chi Yoon: Но, как и Сев, ты мне не скажешь
Chi Yoon: Да?
707: Увы.
707: Но могу намекнуть, если ты объяснишь, почему игнорируешь почти всех.
Chi Yoon: Тогда ты мне не расскажешь :с
Агент не совсем понял, зачем он написал, что может дать подсказку и слабо намекнуть. Он не хотел этого делать, потому что затея по-настоящему опасная как для него, так и для 707 и Чи Юн. Мозг отказывался работать логически, чат расслаблял и давал отдохнуть от полной изоляции от внешнего мира; Вандервуд заметил, что до сих пор с ним говорил только коллега, что тоже удручало — разговоры о работе утомляли настолько, что хотелось скинуться откуда-нибудь или хотя бы отдохнуть полчаса. О часе отдыха мечтать даже не приходилось — настолько это несбыточная фантазия.
Вандервуд развернулся всем корпусом, чтобы точно привлечь внимание девчонки, которая удосужилась присесть рядом с больным. Она активно замахала руками и энергично зашевелила пальцами, выдавая необъяснимые комбинации и сочетания, сплетала их как-то сложно и казалось, что человек в принципе неспособен производить такие махинации. Оставив Вандервуда переваривать коктейль из незнакомых жестов, Чи Юн снова вернулась к телефону.
Chi Yoon: Я, наверное, ещё не говорила тебе
Chi Yoon: Но я глухонемая. Извини, что не разговариваю с тобой.
Это почти не казалось удивительным, в конце концов, у них тут сумасшедший, который загнулся бы от своего помешательства быстрее, чем от переизбытка наркотиков в своём нечестивом организме; здесь безумец похуже, чем недоделанный не по своей воле наркоман, — 707, который свои шутки может в качестве водородных бомб использовать. Так что наличие глухонемой девочки ничем не препятствовало созданию в этой глуши какой-нибудь психлечебницы или хотя бы… аптеки, что ли. Хотя Вандервуд ловил себя на мысли, что девчонка интересная и забавная. Как испуганный хорёк или бешеный енот, вся неадекватно недалёкая в хорошем плане, милая и, в общем, приятная. Глаз не режет, хоть на этом спасибо.
Ещё Вандервуд мог бы чувствовать стыд, если бы умел, но даже наличие какого-никакого сертификата об окончании медицинского университета не отменяло тот факт, что юноша призадумался, действительно ли могут глухонемые произносить какие-либо звуки. И Чи Юн услышала бы шлепок по лбу, если бы могла. И когда их взгляды недвусмысленно пересеклись, Чи Юн улыбнулась, а Вандервуд в недоумении приподнял бровь, они тоже могли бы что-нибудь почувствовать, если бы могли. Если бы знали, что хотят друг от друга и вообще от жизни сейчас.
707: С рождения?
Chi Yoon: С рождения.
707: Я мог бы сказать, что сожалею, но моей жалостью тебя не вылечить.
У Чи Юн глаза человека, который верит всему сказанному. Её улыбка сейчас то ли от понимания, то ли свалившихся на её тонкие и костлявые плечи переживаний, потому что рука, будто выбеленная, сжимает чужую. И это ощущается почти обидно, но нормально. В этом тоже есть что-то уродливое, словно вывихнутое и потрошёное изнутри. Абсурдно, конечно, но одного комплимента, единственного за всю его жизнь комплимента, оказывается мало, хочется ещё, хочется быть алчным. Чи Юн, похоже, щедра на комплименты, а от этого становится маразматически дурно. Девчонка, что необыкновенно иронично, была первой, кто сказала ему какое-то одобряющее «ты красивый».
707: На самом деле, хотелось бы списываться почаще.
707: В этой глуши никто не говорит со мной, 707 лишь раздаёт указания
707: А чат расслабляет.
Chi Yoon: Попроси Сева добавить тебя в чат или пользуйся его телефоном почаще ;)
Chi Yoon: А вообще! У меня мысль!
Chi Yoon: Как насчёт вступить в RFA?
Чи Юн могла бы услышать лёгкий смешок.
707: У вас тут один почти помирает от передоза, другой самопожертвованием занимается, ты себе нервы изводишь, вас атакует какой-то неслабый хакер
707: Вы точно безопасны?
Chi Yoon: Ха-ха!
Chi Yoon: Звучит мило. Но разве ты не состоишь в чём-то более криминальном?
Вандервуд даже хочет подсесть к ней поближе, но веселье прерывает вбегающий в домик 707, который с неодобрительной насмешкой посматривает на свой телефон в руках коллеги. Чи Юн улыбается мило, но уже слишком осторожно, как будто минуту назад говорила не с новым другом, а с совершенно незнакомым человеком. И подобная грань тоже печалила и озадачивала.
Но важным было не это. Пациент.