***
Целый день Акааши провёл в лаборатории за вознёй с чертежами и схемами. В мастерскую Яку можно было наведаться уже через три дня, и Акааши всерьёз подумывал на этот раз пригласить Бокуто с собой. Сведя на нет свои переживания бестолковой вознёй с металлическим хламом, Акааши решил, что до тех пор, пока Бокуто не исчезнет из его жизни, он сделает так, чтобы он хотя бы не вспоминал о своём путешествии как о заточении в четырёх стенах (в восьми, если отдельно считать особняк Куроо) или как о худшем опыте в жизни. К тому же в Городе — в некоторых его местах, — если очень постараться, можно было углядеть своё очарование. Редкое, своеобразное и для ценителей, но всё же… Возможно, Бокуто бы даже понравилось. Акааши как раз спускался в гостиную, чтобы сообщить о своих планах и скрепя сердце после утренней беседы пригласить Бокуто с собой, когда за дверью раздался знакомый стук, а в следующее мгновение по лестнице пронёсся беловолосый вихрь с книгой в руках — убеждаясь, что Акааши не нуждается в помощи, Бокуто уходил в гостиную и брал одну из стащенных у Куроо из библиотеки книг, по пути сетуя на отсутствие роскоши современных технологий. — Это Кенма! — позвали Акааши через секунду после звука приветственно распахнутых дверей. Спустившись, Акааши застал Кенму и Бокуто в коридоре; первый кивнул ему со знакомым бесстрастием на лице. — Снова Куроо? — поинтересовался Акааши без особого интереса. Кенме даже не требовалось отвечать; тоненько хмыкнув, Акааши мог только обречённо кивнуть — выбора всё равно не было. — У него когда-нибудь кончается вино? — Даже если так, — смешок у Кенмы был механическим и потому особенно выразительным, — он покупает новое. Бокуто, в глазах которого, когда речь заходила о Куроо, появлялась особенная искорка, благодушно рассмеялся: — Будет вам! Кенма, — он хлопнул его по плечу и твёрдо заверил: — Мы придём. «Кто бы сомневался», — Акааши мысленно и очень выразительно закатил глаза. Ни Куроо, ни Бокуто, ни Кенма, по существу, не оставляли ему выбора: Кенма всегда сообщал о приглашении с вежливой флегматичностью, Куроо не желал притворяться, будто никакого Акааши здесь нет и не было, а Бокуто не желал отказываться. Позволить ему идти одному было бы моветоном; а если забыть о том, что «Куроо» и «моветон» — это практически слова-синонимы, Акааши всё равно знал, что его не оставят в покое. — Что ж, тогда, — Кенма спокойно моргнул, явно не ожидая другого ответа, — я пойду. Всего вам… — Подожди! — окликнул его Акааши. На ходу развернувшись, Кенма воззрился на него с живым любопытством, которое плохо сочеталось с мёртвым лицом, и Акааши поспешно схватил с вешалки свой сюртук. — Я пройдусь с тобой. Нужно поговорить. Не возражаешь? Бокуто и Кенма уставились на него одинаково удивлённо, однако ни у кого возражений не нашлось. Поспешно заверив Бокуто, что он сейчас вернётся, Акааши вышел из дома следом за Кенмой. — Что-то не так? — тут же поинтересовался тот, стоило Акааши нагнать его и поравняться. — Вы с Бокуто как-то по-другому… выглядите. Я заметил. Акааши неуверенно хмыкнул: Кенма такие вещи всегда прекрасно чувствовал. — Я как раз по этому поводу хотел поговорить. Вернее, даже не поговорить, а попросить совета. — У меня? Насчёт Бокуто? — Кенма сбавил шаг, вынуждая и Акааши идти медленнее. — Почему не у Куроо? — Потому что я знаю, что он скажет, — Акааши покачал головой и, спрятав кисти в свисающих рукавах, сжал пальцы в кулаки. Он дал себе несколько секунд — собраться с духом и взвесить своё откровенно ужасное решение, а затем признался: — Этой ночью Бокуто-сан поцеловал меня. Кенма споткнулся на тропинке. — Э-э-э… — совсем уж не механически протянул он. — Поздравляю? — Не стоит. — Тогда сочувствую? Акааши пробрало на неуместный в этом случае нервный смешок: в глазах Кенмы сквозила такая явная растерянность, что даже его пальцы потерянно сгибались и разгибались, будто не находя, за что уцепиться в попытках пережить неловкость. Сам Акааши, теребивший рукава сюртука, чувствовал себя почти так же. — Я не знаю, что мне делать, — тихо признался он. Кенма встал посреди тропы и обратил на него серьёзный взгляд, молча прося, чтобы Акааши продолжал. А тому с каждым словом становилось всё хуже и хуже: — Я никогда не испытывал подобного. А Бокуто-сан скоро… вернётся обратно в Индию. И мы, вероятно, больше никогда не увидимся. Я не знаю, что… и почему… Но я бы, — и Акааши, зачем-то затаив дыхание, шёпотом сказал: — Я бы хотел, чтобы он поцеловал меня снова. Кенма моргнул. Затем ещё раз. Медленно, как гипнотизирующий муху кот. А затем обхватил свои плечи руками и отстранённо произнёс: — Нет, тебе всё же следовало идти к Куроо. Несмотря на то, что сердце Акааши сейчас колотилось как бешеное, он нашёл в себе силы на новый скептический смешок: — Он бы сказал, чтобы я не смел его отпускать. Чтобы делал то, что мне хочется, а не то, что нужно. — А что нужно? — подсказал Кенма, на что Акааши вздохнул: — Вернуть Бокуто-сана домой. — А до того времени вы не можете… — Это всё равно что давать ложную надежду. Акааши сокрушённо качал головой, Кенма стоял неподвижной статуей, наверняка испытывая замешательство, граничащее со стыдом. Разговаривать о чужой личной жизни — табу; однако Кенма сейчас был единственным, кому Акааши мог действительно довериться. Тот бы сказал то, что на самом деле думает, если бы сумел побороть природное смущение. — Повремени, — вдруг предложил Кенма, моргая. — Что? — Бокуто ведь не собирается возвращаться прямо завтра, верно? — Акааши хотел было сказать, что не знал, сумеет ли он вернуться вообще, однако вовремя прикусил язык, а Кенма продолжил: — Присмотрись к нему. Возможно, он тебя поцеловал, а ты решил, что чем-то ему обязан, или вовсе бросился в новые чувства с головой. Не спеши с этим. Последнее, что тебе нужно, — подобные необдуманные шаги. Кенма звучал как Кенма — спокойно и до ужаса логично, однако чувствовалось, что он сам не уверен в совете, который давал. Особенно учитывая, что у него, в отличие от того же Куроо, не было ни опыта, ни обычно желания подобные советы раздавать. И за это Акааши ценил его ещё сильнее. — Спасибо, — выдохнул он. Кенма в каком-то скованном жесте пожал плечами: — Обращайся. Вернее, нет, лучше не стоит, пожалуйста. Акааши хрипловато усмехнулся и, поддавшись внезапному порыву, быстро обнял Кенму. Он отступил на шаг раньше, чем тот успел хотя бы удивиться, криво улыбнулся, пробормотал быстрое прощание и развернулся обратно к своему дому. Он ведь учёный. Любые чувства должны поддаваться объяснению. Оставалось лишь разобраться, какие именно чувства Бокуто вызывал у Акааши.***
Целый вечер Куроо не сводил с Акааши своего фирменного пристального взора, и тому казалось, что за ним устроили тайную слежку: Кенма поглядывал на него из-за бокала, Бокуто ненавязчиво пялился через весь стол и даже Тсукишима время от времени скашивал осторожные взгляды. Акааши лишь подливал себе вина, кажется, за эту неделю сделавшись невосприимчивым к такому количеству алкоголя в крови, и сосредоточенно пилил столовым ножом кусок баранины. Когда Куроо велел всем перебираться в музыкальную комнату, что означало только новые полупьяные песни дуэтом с Бокуто, Акааши, как ни странно, почувствовал внутреннее облегчение. Однако длилось оно недолго: на лестнице Куроо цепко схватил его за локоть и непреклонным тоном заявил: — Что-то происходит. — Что? — растерялся Акааши, поднимая на Куроо взгляд, однако проще было смотреть на его чёлку, галстук или пуговицы на жилете; на всё, что не проедало в Акааши огромных размеров дыру в попытках расковырять ему душу. — Не притворяйся, Акааши, — Куроо говорил шёпотом, чтобы их не услышали остальные, шедшие чуть впереди под предводительством распрямлённой, как палка, спины Тсукишимы. — Что-то между тобой и Бокуто. Можешь не говорить мне, что вы там скрываете, я не задаю вопросов… — Какое счастье, — пробормотал Акааши. — …но напряжение между вами можно к столу подавать. Я такие вещи чувствую. Акааши недобро сощурился, думая ляпнуть «С чем тебя и поздравляю», однако вместо этого он решил отмолчаться. Вот только подобная тактика не работала с Куроо никогда и не сработала сейчас. — Он тебя чем-то обидел? — в голосе Куроо вдруг прорезались какие-то недобрые нотки, а хватка на плече усилилась. С горящим взглядом он уставился в спину Бокуто, и Акааши отчего-то перепугался. Твёрдо зная, что Бокуто не поздоровится, если Куроо углядит в нём угрозу Акааши, даром что Куроо ему импонировал, Акааши прошипел: — Нет! Куроо, ради всего святого… — Тогда ты его чем-то обидел? — у Акааши вытянулось лицо, и Куроо растерянно усмехнулся. — Ладно, я сдаюсь. Понятия не имею, что у вас происходит, но советую тебе извиниться. Акааши даже не стал притворяться, что не удивлён: — З-за что? — Не знаю, — Куроо легкомысленно пожал плечами. — Зато знаю, что ты не любишь извиняться за дело. — А ты сейчас не про себя говоришь? — Как грубо. Они синхронно скривились, и Акааши, которого этот диалог успел лишь за пару фраз поставить в глухой тупик, попытался исправить ситуацию до того, как Куроо решил бы её ухудшить: — Я не знаю, за что должен извиняться, и тем более не могу понять, почему ты решил, что это — именно то, что нужно в нашей… ситуации… — Ага, значит, ситуация всё-таки есть, — Куроо довольно сощурился и раньше, чем Акааши нашёлся с возражениями, нравоучительно вздёрнул указательный палец к потолку. — Акааши, извинения — прекрасный повод вернуть всё на круги своя. Даже если тебе и правда не за что извиняться. И особенно если ты не любишь это делать, когда действительно не прав. Уж поверь, я в извинениях разбираюсь: мне приходится это делать постоянно. Их беседа прервалась: перешагнув порог музыкальной комнаты, Куроо разом потерял свой напускной вид строгого отца, который беспокоился за судьбу невесты-дочери, и Акааши передёрнуло от такого сравнения. В отрешённой задумчивости он следил за тем, как Куроо одёргивает штаны, усаживается за фортепиано и прикасается пальцами к клавишам. Бокуто сидел на привычном месте — на диване в углу, и Акааши молча присел рядом. Значит, извиниться. — Мне стоит попросить у вас прощения, — сходу сказал Акааши, не дав себе времени подумать и передумать. Бокуто удивлённо вытаращил на него глаза: — За что? — Я… я был слишком резок с вами этим утром, — Акааши поймал на себе беглый взгляд Куроо и кашлянул. — Извините, мне не стоило. Я растерялся. Бокуто смотрел на него с концентрацией повышенного интереса в глазах: — Что это значит? — наверное, на лице Акааши явно написалось недоумение, потому что Бокуто пояснил: — Это… разрешение? Знак того, что ты подумаешь? Или ты извиняешься, чтобы сгладить осколки моего разбитого сердца? Акааши был благодарен тому, что именно этот момент выбрал Куроо, чтобы начать играть, иначе громкий шёпот Бокуто расслышали бы все в этой комнате. Однако выбранная мелодия — пронизывающая и жалостливая — моменту не соответствовала, особенно когда Акааши собирался с духом, чтобы сказать: — Я извиняюсь за свою резкость. Но… не отказываюсь от своих слов. То, чего вы хотите, невозможно, и это вовсе не моя воля — это обстоятельства. Прошу меня понять, мы и правда не можем… «Не можем позволить себе любить друг друга». Хорошо, он произнёс это мысленно. Оставалось сказать вслух, однако в горле собрался тугой комок из сомнений, переживаний и метаний со стороны логики на сторону чувств. Акааши так и не смог завершить предложение, опустив взгляд на свои пальцы. Куроо тихо играл какой-то трогательный и безумно тоскливый этюд, сквозь который прорезался неожиданно рассудительный голос Бокуто: — Я сказал утром, что понимаю. Всё в порядке, Акааши, — в его взгляде, когда Акааши поднял голову, светилось необыкновенное тепло. — Мне тоже стоит извиниться: я не должен был. Если тебе будет легче, я сделаю вид, что ничего не было. — В двадцать первом веке так и поступают? — Кто знает? Кому-то так и правда легче. Но заморочки с отношениями, — Бокуто позволил себе невесёлый смешок, — никуда не делись. Так что… ты принимаешь мои извинения? Акааши слегка улыбнулся: — Конечно. А вы принимаете мои? — Нет, я глубоко уязвлён. Разумеется, принимаю! Акааши поднял уголки губ ещё выше — и Бокуто улыбнулся ему в ответ. Вдруг до смерти захотелось обнять его за плечи, снова почувствовать уже знакомое тепло чужого тела, однако на них исподлобья поглядывал Кенма, который уж точно был в курсе происходящего, и Акааши сдержался, ограничившись улыбкой. — Через пару дней я поеду в Город за заказом, — вдруг сообщил он после пары минут молчания. Игравший на фортепиано Куроо взял себе перерыв, отослав Тсукишиму за новым бокалом вина, и теперь о чём-то тихо переговаривался с Кенмой у выходящего в сад окна. Бокуто оторвал от них взгляд: — Правда? С Куроо? — Я не знаю, — честно сказал Акааши, разводя руками. — По правде говоря… через неделю он празднует день рождения, — он понизил голос, а у Бокуто вдруг как по щелчку загорелись глаза, — и я хотел бы выбрать подарок без него, разумеется. — Тогда поезжай с Тсукишимой или Кенмой, — пожал плечами Бокуто, на что Акааши помотал головой: — Кенма не был в Городе уже несколько лет, с самого пожара. А Тсукишима… — Акааши замялся, не зная, как описать свой калейдоскоп чувств к эконому Куроо, и вместо этого выпалил: — Я бы хотел поехать с вами. Если вы не возражаете. Между ними натянулось молчание. Бокуто, глядящий на него широко раскрытыми от удивления глазами, нарушил его через несколько секунд, неуверенным тоном протянув: — Но мне нельзя в Город, ты же сам говорил. — Да, но… лишь потому, что вы могли вызвать подозрения, — сказав это, Акааши ни разу не покривил душой. — Но теперь, я уверен, вы вполне способны появиться в Городе и выдержать испытание обществом. — Испытание обществом… — пробормотал Бокуто, усмехнувшись. — Ты уверен, что мне, невежественному иностранцу, это по силам? — Я ни секунды в вас не сомневаюсь, — искренне ответил Акааши, и Бокуто расцвёл от удовольствия: — Тогда по рукам. Я… поговорю с Кенмой. Наверняка он даст пару советов, — он подпрыгнул на диване и вернул взгляд к окну, однако растерялся: — А где Кенма? Куроо, чей одинокий силуэт высился на фоне ночного осеннего пейзажа, пожал плечами: — Вышел с минуту назад. Он отправился в сад, нагони его, если хочешь. Послав Акааши ободряющую улыбку, Бокуто торопливо попрощался и выскочил за дверь. Он начисто позабыл об оставленном на диване фраке, и Акааши дёрнулся, подумывая его окликнуть, но Куроо его остановил: — Значит, Город. Не боишься? Вздрогнув, Акааши выпрямился на диване. — Ты подслушивал, — сузил глаза он. — Вы болтаете в пустой комнате моего дома, мне выйти за дверь? — Куроо беззастенчиво хмыкнул и облокотился на подоконник. — Вы можете скрывать то, с какой целью химичите над своим загадочным устройством, однако прятать от меня подарок на день рождения? Акааши, это низко. Не говоря уже о том, что я много раз говорил тебе, что он мне не нужен. — Позволь мне об этом думать, хорошо? — Акааши вздёрнул подбородок. — К тому же тебе нравятся мои подарки. — Не буду скрывать, — мурлыкнул Куроо. — И всё же — ты не боишься? Меня не будет с вами, некому покровительственно смотреть поверх голов и притягивать к себе внимание. А Бокуто, готов спорить, не знает, как тебя… жалуют в Городе. Акааши опустил голову: — Я справлюсь. — Если ты волнуешься, что из-за пересудов он изменит своё мнение о тебе… — Будь это так, я бы не пригласил его, верно? Куроо на секунду задумался, однако пожал плечами: — Что ж, справедливо. Тогда удачной поездки. И передай Яку, что он злодей и сдирает с меня деньги, чтобы потешить своё самолюбие. У него гордыня в тело не помещается, с таким-то ростом… Отпустив ещё несколько колких замечаний в сторону Яку, Куроо наконец-то замолк: вернулся Тсукишима с бокалом вина, и он меланхолично сделал глоток, поблагодарив Тсукишиму сухим и быстрым поцелуем. Акааши невольно отвёл взгляд: ни его, ни Кенмы Куроо не стеснялся, а об этикете в стенах особняка не слышали уже лет восемь. И если Тсукишима делал вид, что ему всё равно, Кенма справлялся с этим игнорированием, а Акааши попросту старался не лезть не в свои дела, то Куроо любил открыто, с вызовом заявлять: да, мне плевать, что обо мне думают другие. Воспользовавшись тем, что ни Куроо, ни Тсукишима не смотрели в его сторону, Акааши прихватил фрак Бокуто, выскользнул из музыкальной комнаты и отправился на его поиски в сад. Вечер обещал быть долгим.