Сто восемнадцать лет тому вперёд

Остаток дня Акааши пребывал в нервном напряжении. Бокуто выпил все их запасы чая и к полуночи перешёл на обнаружившийся в закромах кухни кофе, который Акааши, с его-то энергичностью, запретил бы пить под страхом смерти. Сам он украдкой наблюдал за окнами особняка, в которых продолжал гореть свет, даже когда часы отбили два. Наконец Бокуто надоело. — У меня сейчас живот скрутит, — пожаловался он, елозя на кухонном стуле, — пошли. — Там ещё не легли. — И не лягут. У них там тяжелобольной, не удивлюсь посменному дежурству. Идём, иначе я прикончу весь кофе, а от пары кружек со мной никогда не случалось ничего хорошего. Акааши смерил Бокуто взглядом, который должен был означать стойкое нежелание умирать, но сдался и молча поднялся с места. Восприняв это как сигнал к действию, Бокуто выудил откуда-то из-за спины шарф и пару перчаток. — Идёмте, — вздохнул Акааши, чувствуя, как его сердце проваливается куда-то в пятки. Кутаясь в зимнюю накидку, он первым вышел из дома в непроглядную темноту. На этот раз небо было затянуло тёмными облаками, и на землю не проникал даже лунный свет; не было видно ни одной звезды. Снег не шёл, но дул промозглый ветер, пробиравший до костей, и Акааши счёл это плохим знаком. Бокуто сопел за его спиной, а каждый шаг по скрипучему снегу казался Акааши настоящим взрывом. Он вглядывался в дрожащий огонёк света в особняке, пытаясь заметить мелькающие там тени, но они уже обогнули крыло, приблизившись к конюшням с другого угла, а помимо этого огонька ничто не указывало, что обитатели дома не спят. Бокуто приоткрыл амбарную дверь конюшни, скользнул внутрь, после чего поманил Акааши за собой. Тот на всякий случай оглянулся и лишь затем сделал шаг в непроглядную черноту. Бокуто на ощупь зажёг стоявшую на полке у дверей лампу, и небольшое для конюшни пространство осветилось подрагивающим огоньком. Лошади мерно похрапывали в стойлах, лишь из одного слышалось полусонное шуршание: кто-то жевал недоеденную вечером охапку сена. Акааши прикрыл за собой дверь и шёпотом сказал: — Кенма обещал оставить всё под кормушкой. Кивнув, Бокуто молча направился к огромному деревянному корыту, где обычно лежало сено или овёс, пока Акааши обходил все стойла в поисках двух самых быстрых лошадей. Ганнибал, лучший конь Куроо, своим вороным цветом терялся в полумраке конюшни. Он фыркал и мотал хвостом во сне, но скосил на Акааши прищуренный взгляд, когда тот приоткрыл дверь стойла и скользнул внутрь. — Эй, это я, — тихо сказал Акааши, не сомневаясь, что Ганнибал его узнает, — как насчёт небольшой ночной прогулки? Только тихо. Мы не хотим никого разбудить. Он сделал к Ганнибалу шаг и погладил по морде. Окончательно проснувшись, конь наградил его внимательным, умным и наверняка всё понимающим взглядом. Акааши протянул ему захваченное из кухни яблоко, и Ганнибал с удовольствием захрустел мякотью, ударив Акааши гривой по руке в знак лошадиной благодарности. — Нашёл, — оповестил Бокуто Акааши из дальнего угла. Лампа в его руке осветила пару продолговатых свёртков, и Бокуто показательно встряхнул один из них. — Здесь какая-то одежда, тяжёлый ключ и… ой, пистолет. — Револьвер, — машинально поправил Акааши. — Я заберу себе? — Если умеете с ним обращаться. — Акааши? — Бокуто повертел в руке завёрнутый в ткань револьвер, неуверенным движением проверил барабан на наличие патронов и щелчком вернул всё на свои места. — А ты умеешь? Акааши, которого под локоть Ганнибал подталкивал в ожидании нового яблока, сморщился: — В теории. Но мне не улыбается мысль стрелять в людей. Давайте договоримся, что воспользуемся им только в крайнем случае, хорошо? — Хорошо, — Бокуто аккуратно спрятал револьвер обратно. — Оставлю его себе. Ты нашёл нам лошадей? — Ганнибал согласен нам помогать, — Акааши погладил вскинувшегося на звук своего имени коня по носу. — Александр вам не подойдёт, слишком строптивый… — А что насчёт этого? — Бокуто кивнул на стойло, где храпел конь в серых «яблоках». — Это Цезарь, верно? — Я прекрасно помню, как вы с него свалились на первой же прогулке. — Акааши… — Берите Клеопатру, — предложил Акааши, кивая на стойло, где единственная в конюшне пегая кобыла медленно жевала своё сено. — Она покладистая и быстрая. То, что сейчас нужно. Бокуто нахохлился, но поймал брошенное ему яблоко и возражать не стал. Акааши, отвязывавший Ганнибала и цеплявший на него седло, слышал, как он вполголоса сетует на любовь Куроо к вычурным именам полководцев и просит у лошади называть её Орешек. — У неё глаза ореховые, — пояснил Бокуто, поймав на себе вопросительный взгляд Акааши. И получил тычок в локоть от явно обидевшейся Клеопатры. — Ладно, понял, имя Куроо тебе нравится больше. А теперь идём. Я скормил тебе яблоко, теперь мы друзья, верно? Не оказывая сопротивления и время от времени тихо фыркая, лошади позволили вывести себя из конюшни и терпеливо дождались, пока переодевшийся в оставленный Кенмой бесформенный плащ Акааши закроет амбарную дверь. Бокуто крадучись вёл Клеопатру под уздцы, время от времени поглаживая по гриве, в сторону главных ворот, и Акааши, молясь, чтобы никому не пришло в голову выглянуть в окно, вместе с Ганнибалом шёл следом. Тяжёлые ворота отпёрлись почти бесшумно, издав только потонувший в завывании ветра скрип. Грива Ганнибала трепала Акааши по щекам, а холодные губы тыкались в руку, пока Акааши беспрестанно шипел: «Нет у меня больше яблок, хватит». Бокуто вполголоса посмеивался, хотя Клеопатра доставляла ему не меньше проблем: воспринимая всё это как весёлую прогулку, она поддевала копытами снег и швыряла его под ноги Бокуто. Акааши втайне опасался, что лошади не захотят бодрствовать ночью, но, когда Ганнибал поддержал игру и метнул снег под ботинки и ему, Акааши понял, что у них хорошее настроение. В отличие от самого Акааши, у которого внутри всё буквально переворачивалось. Он запер ворота, отвернулся и взобрался на спину Ганнибала, который гордо вскинул голову. Акааши погладил его между ушей и, перехватив взгляд Бокуто, шепнул: — Готовы? Тот с непривычной серьёзностью кивнул, и Акааши закусил губу, пятками велев Ганнибалу трогать. — Тогда держитесь сразу за мной, — сказал Акааши Бокуто — и пустил коня галопом. Вслед ему раздалось отрывистое «Но!», и Клеопатра затрусила следом. Станция снежным грибом пронеслась мимо, и лошади углубились в голый тёмный лес по широкой, рассчитанной на колёсный транспорт дороге. Ганнибал весело фыркал, невзирая на мороз, и скакал с явным удовольствием, а в лицо Акааши целились низкие ветви и дул порывистый ветер. Он натянул меховой воротник плаща повыше и сузил глаза, защищаясь от ветра, однако быстро понял, что так не сумеет различить дорогу. Он позволил Ганнибалу бежать самостоятельно, вцепившись деревянными пальцами в вожжи, низко пригнулся и только часто дышал. До Города на омнибусе, объезжавшем все пригородные станции, было около часа; прямой дорогой же, лежавшей сначала через лес, потом через речной мост у мельницы, а потом через поле, лошади могли добраться в два раза быстрее, однако снег слегка тормозил обычно резвый галоп, и Акааши не знал, останутся ли у них силы на такое же быстрое возвращение обратно. Он старался гнать от себя мысли о том, что весь этот путь либо гибельный, либо бесполезный; время от времени он оглядывался на Бокуто, который держал небольшую дистанцию, и каждый раз ему казалось, что ему улыбаются сквозь поднятый воротник. Акааши коротко кивал и снова отворачивался. Когда деревья начали редеть, а тёмное небо над головой чуть посветлело, Акааши сбавил ход, и Ганнибал двинулся трусцой. Через деревянный мост они перешли шагом и поодиночке, а в поле снова углубились галопом. Акааши трепал Ганнибала по морде, в который раз удивляясь быстроте, выносливости и тонким, но сильным ногам любимого коня Куроо. Акааши внезапно пришло в голову: что будет, если Куроо больше не сядет в седло?.. Но он безжалостно отогнал эту мысль, как и все прочие, и прибавил темп. Они с Бокуто не заговорили, даже когда впереди показались первые городские здания, а вдалеке выросла кованая арка — знак въезда. Бокуто был непривычно тихим, наверняка думая о своём, и Акааши то и дело ловил на себе его взгляды, но в полутьме было не разобрать их значения: Акааши лишь чувствовал, что на него смотрят. За пару месяцев он научился различать такие вещи. Он велел Ганнибалу снова перейти с галопа на шаг, и они въехали в Город. Копыта зацокали по брусчатке; улицы были достаточно широкими, чтобы Бокуто мог поравняться с Акааши на Клеопатре, явно обрадованной возможности идти, а не бежать. И даже теперь они продолжали молчать. Город не спал. Да, в большинстве домов по обеим сторонам улиц не горел свет, но на площади, у пустого фонтана, шатались бездомные бродяги, в тёмных подворотнях мелькали бесформенные силуэты, а у некоторых сомнительных зданий встречались девушки, соблазнительно приподнимавшие подолы своих грязных, рваных юбок. Акааши скривился и наконец голосом, охрипшим от долгого молчания, сказал: — Что ж, теперь вы видите настоящий Город. Следовало оставить лошадей в поле, у въезда. Бокуто обречённо кивнул, но, к удивлению Акааши, снова смолчал. Его пальцы крепко сжимали вожжи, а сам он выглядел как тугая пружина, которая могла в любой момент распрямиться. Под копыта лошадей лезли извечные попрошайки, среди которых встречались даже дети; Акааши невольно поморщился и плотнее запахнул плащ. Городские нищие носили тряпьё, и было непонятно, как им удавалось не мёрзнуть, босыми ступнями гуляя по серому снегу, такому же грязному, как и улицы. Так продолжалось до тех пор, пока Бокуто не выдержал: в ответ на протянутую ладонь он выудил из-под пол своего плаща револьвер и со щелчком наставил его на старика. Того как ветром сдуло. Акааши не видел лица Бокуто в тот момент, но, когда он повернулся и спрятал револьвер, оно было ужасно хмурым. Акааши невесело подумал, что подобное путешествие по ночному Городу разрушит всякое впечатление от девятнадцатого… нет, теперь уже двадцатого века. И если раньше какая-то его часть думала, что со сменой столетий всё волшебным образом изменится, то теперь Акааши чувствовал себя непростительно обманутым. Они в полном молчании миновали салон Ойкавы, булочную и спрятанную за жилыми домами мастерскую Яку, после чего завернули в парк. Когда впереди выросло зияющее чёрными провалами окон здание Коллегии, Бокуто вдруг спросил: — Боишься? Акааши вздрогнул от его голоса, но честно ответил: — Очень. — Я тоже, — признался Бокуто. Он подвёл Клеопатру ближе, так, что теперь лошади чуть ли не тёрлись крупами, а правая нога Бокуто соприкасалась с левой Акааши, и вдруг взял его за руку. — Всё будет хорошо. Акааши машинально кивнул и вместо ответа сказал: — Давайте туда. Объедем здание с чёрного хода. Он не мог сказать, что, вне зависимости от успеха или провала их безрассудной миссии, всё уже никогда не будет хорошо. Они привязали лошадей к фонарному столбу у дороги. Акааши потрепал Ганнибала по морде, получил утешающее фырканье и тычок в руку и виновато сказал: — Прости, у меня правда нет… Что? Бокуто вручил ему огромное зелёное яблоко — и откуда оно у него только взялось? — и обезоруживающе улыбнулся: — У меня есть. Дай, он заслужил. Второе он скормил Клеопатре. Акааши протянул яблоко Ганнибалу и, глядя на то, как он сжевал весь плод целиком, сделал последнюю, заранее обречённую на провал попытку образумить Бокуто: — Пожалуйста, останьтесь с ними. В этой части Города обычно не бывает воров, но кто знает… Бокуто решительно покачал головой: — Я не пущу тебя туда в одиночку. — Но лошади — наш единственный транспорт. — С ними ничего не случится. Они постоят за себя, правда? — он хлопнул Клеопатру по боку, и та ответила тихим ржанием, что вызвало у Бокуто довольную улыбку. — Видишь? Пошли. Акааши, возможно, предпринял бы ещё несколько попыток и даже добился бы результатов, но Бокуто прибегнул к тактике, которая попросту не оставила Акааши выбора: склонившись, он оттянул вниз воротник Акааши и наградил его холодным поцелуем. А затем, не дав времени опомниться, потащил к спрятанной в кустах двери чёрного хода. Ганнибал печально фыркнул им вслед. Окончательно сдавшись, Акааши позволил подвести себя к двери и, пока Бокуто воровато оглядывался по сторонам, изучил ржавый замок. — Знаешь, я видел кучу фильмов, где такую рухлядь просто сбивали или открывали шпильками, — шёпотом поделился с ним Бокуто. — Дай мне. Акааши секунду поколебался, но сдался. Бокуто опустился перед замком на корточки. — Проклятье, ничего не видно, — выругался он, что-то быстро вертя в пальцах. Акааши подал ему механический фонарь и удивлённо воззрился на то, как Бокуто осветил в слабом потоке света кусок тонкой металлической проволочки. — Что это? — спросил Акааши. — Не знаю, — Бокуто пожал плечами, — нашёл у тебя на столе. Сейчас это моя отмычка. Акааши с недоверием следил, как Бокуто ковыряется в замке, но мешать ему не стал, снова переведя взгляд на пустынный сад (хотя садом это назвать было сложно: пара уличных скамеек и голых кустов) за фасадом Коллегии. Странно, но волнение отступило, и теперь Акааши чувствовал себя так, словно уже смирился с неизбежным. Каково же было его удивление, когда Бокуто гордо продемонстрировал ему раскрытую дверь, проволоку в своих вёртких пальцах и сияющее от радости лицо. — Ни разу не делал так вживую, — возбуждённым шёпотом поделился он с Акааши, — только в кино видел! — Давайте внутрь, — прошипел Акааши, подталкивая Бокуто в тёмный проём. Дверь за ними закрылась, и фонарь осветил небольшую лестницу, ведущую в коридор первого этажа. На правах бывшего ученика Акааши пошёл первым, то и дело нервно оглядываясь по сторонам. Бокуто шёл сразу за ним, обозначив, что будет «прикрывать тылы», что бы это в его понимании ни значило. — Здесь учебные классы и лекторий, — шёпотом сказал Акааши, лучом света вылавливая латунную табличку на одной из больших дверей, — нам в другую сторону. Туда. В полном молчании они двинулись по коридору, освещая тёмные углы и прогоняя дрожащие тени. Коллегия выглядела в точности такой, какой её запомнил Акааши — старой, но почему-то величественной. Стены украшали портреты великих учёных и карты звёздного неба, в коридорах, подпираемых колоннами, высились вазы с растениями, статуи, глобусы и модели изобретений вроде телескопа. И по частому дыханию и возбуждённому «Вот это да» из-за спины Акааши мог сказать, что Бокуто в восторге. Дверь в первую лабораторию оказалась заперта; Бокуто долго ковырялся в ней своей проволокой, пока наконец не открыл. Внутри оказались колбы с растворами неизвестного происхождения и назначения, а также пустые пробирки, мензурки и сообщающиеся сосуды. Акааши покачал головой: искать загадочный преобразователь («Если он существует», — подсказал ему мерзкий голосок, которому Акааши тут же велел заткнуться) здесь было бессмысленно. Следующая комната оказалась продолжением первой. За ней последовала кунсткамера с заспиртованными в банках органами, от которых Бокуто едва не стошнило, за ней — биологический кабинет с белеющей в углу моделью скелета в человеческий рост, потом астрономическая обсерватория и пара комнат, свидетельствовавших о явных экспериментах с электричеством, первых и неуверенных. — Уже прогресс, — вполголоса оценил Бокуто, тыкая пальцем в сваленные на одном из столов катушки. — Может, скоро до вас и компьютеры доберутся… Акааши привычно заткнул уши руками. Они перешли на второй этаж. В глубине души Акааши радовался, что здание пустовало, а впереди у них было ещё около пары часов, потому что Бокуто подолгу возился с каждой запертой дверью, а лаборатории, отведённые под инженерные классы, начали попадаться им только сейчас, и каждую из них Акааши тщательно обыскивал. — Ничего, — говорил он, покидая очередной класс, и с каждым таким «Ничего» Бокуто огорчался всё больше и больше. Пока они не наткнулись на двенадцатый — или тринадцатый — по счёту кабинет. Едва войдя внутрь, Акааши понял, что именно об этом говорил Футакучи. Дальнее окно оплетала виноградная лоза, на столах в ряд выстроились горшки с кактусами, а шкафы были завалены хитроумными измерительными приборами, каждый из которых вызывал у Акааши смешанные чувства восхищения, зависти и злобы. — Бокуто-сан, — шёпотом позвал он, заворожённо уставившись сквозь стекло, — у них есть бинокуляр. Они сделали настоящий бинокуляр! А здесь механический усилитель… — Акааши закусил губу, плохо справляясь с нахлынувшими чувствами, и признал: — Я бы хотел здесь работать. Но это значит, что я должен был отказаться от возможности спасти Кенму, а так… нет уж, пусть остаётся как есть. Бокуто, отбивавший нервную дробь возле двери, поторопил: — Да, ты поступил правильно, но, пожалуйста, ищи!.. Акааши кивнул и с сожалением отступил от стекла. Это должно быть здесь. Под лучом фонаря он, нахмурившись, осмотрел ровные ряды горшков с кактусами, отмечая обрезанные у некоторых ветки и почки и зачем-то отдельно сваленные в пиалу иголки. Он по очереди обошёл несколько запертых стеклянных шкафов, заглянул в картотеку в углу и изучающе постучал пальцем по механическим часам на одном из столов, но не нашёл ничего, что было бы похоже на мифический преобразователь: Акааши твёрдо знал о предназначении каждого из найденных здесь приборов, и его сердце падало всё ниже и ниже с новой неудачной находкой. — Возможно, и нет никакого преобразователя, — пришлось обречённым шёпотом признать ему. Акааши в замешательстве остановился у стола с кактусами и потёр пальцами виски. — Возможно, моя гипотеза — просто ошибка… — Нет, — послышалось от двери. Кровь в жилах Акааши застыла и бросилась циркулировать с удвоённой силой. Он медленно отвернулся от стола — и столкнулся взглядом с человеком, которого желал видеть здесь в последнюю очередь. — Нет? — выдохнул он в темноту. Футакучи сделал шаг в лабораторию и зажёг газовую лампу; Акааши пришлось спрятать теперь уже бесполезный фонарь. Разве что запустить им в голову бывшего преподавателя. — Ты неправ, — сказал ему Футакучи тем временем, изящным движением прикрыв дверь. Акааши бросил в коридор взгляд: Бокуто там не было. Куда он делся? — Ты неправ, говоря, что твоя гипотеза — ошибка. Боже, Акааши, я всегда поражался твоему незаурядному уму… который, к сожалению, сочетается с непомерной глупостью. Я не думал, что ты заявишься сюда посреди ночи. Стараясь унять сердцебиение, Акааши сжал руки в кулаки и вздёрнул подбородок: — Значит, преобразователь существует. — Я научил тебя всему, что знаю сам, — вместо ответа Футакучи чуть наклонил голову. — Правда, ты пользуешься этими знаниями не во благо, но наш образ мыслей слишком схож. Разумеется, преобразователь существует. Но в этой лаборатории его нет. Футакучи медленно раскрыл заведённую за спину руку: на ней лежала стеклянная колба с двумя выходными отверстиями, которая изнутри мягко светилась неоново-синим. От колбы исходил странный звон, будто в ней сталкивались и перекатывались тысячи мельчайших осколков; она мягко дребезжала на ладони Футакучи. Акааши затаил дыхание и невольно сделал шаг вперёд: — Это… — Это он, — Футакучи спрятал усилитель обратно за спину. — Как я и говорил, наш образ мыслей слишком схож: ты бы наверняка создал что-то подобное, но в твоих условиях ушли бы десятилетия… Мы же получили преобразователь за три года. Мы работали над ним с тех самых пор, как ты покинул стены Коллегии. Неплохо, да? У нас остались все твои чертежи, все наработки… включая некоторые сведения о самом главном твоём изобретении. По спине Акааши невольно прошёл холодок. Футакучи не мог знать, сказал он себе, не мог всерьёз верить, он лгал, пользуясь тем, что был осведомлён о главной слабости его лучшего ученика. Акааши прикрыл глаза и заставил себя думать. Бокуто куда-то исчез, они с Футакучи наедине… — Как вы узнали, что я приду? — наконец спросил он. — Считай, птичка на хвосте принесла, — Футакучи сделал ещё шаг вперёд. Теперь расстояние между ними составляло всего три-четыре метра, а единственным препятствием оставался стол с кактусами, который Акааши поспешно обогнул. Заметив это движение, Футакучи торжествующе хмыкнул. — Я знаю, зачем тебе этот преобразователь, Акааши. И даже готов поверить, что ты не спятил окончательно. Я предлагаю тебе сделку. Вторая его ладонь была пуста, но от всей его фигуры исходила опасность; Акааши не знал, что Футакучи может сделать — поднять тревогу, схватить его и сходу доставить на суд, или просто достать револьвер и пристрелить. Торговаться в его положении с явным преимуществом казалось ходом неразумным и глупым. Должно быть, удивление Акааши отразилось на его лице, потому что Футакучи кивнул: — Да, сделку, Акааши. При всей твоей… гм… нелюбви к законам Коллегии, я готов помочь тебе. Я даже отдам преобразователь, — он снова вытянул ладонь, демонстрируя светящуюся и звенящую колбу, — и лично попрошу весь преподавательский состав вернуть тебя в стены Коллегии на законных основаниях. Ко мне прислушаются, будь уверен. Ты снова станешь моим учеником, получишь доступ к каждому из этих приборов, — Футакучи обвёл рукой лабораторию, — а потом — кто знает? Может, ты вернёшься сюда преподавателем. А может, станешь великим учёным. У тебя есть определённый потенциал, и отчасти мне даже жаль, что твоя безрассудная выходка загубила твоё блестящее будущее на корню. Я готов вернуть тебе его. На мгновение — всего на мгновение, но каким же захватывающим оно было — Акааши действительно поверил. Каждый из этих приборов — в его руках. Каждая из этих лабораторий будет ему доступна. Он сможет снова посещать лекции, читать книги в лучшей библиотеке Города, доучиться тому, что не сумел узнать. — Тебя признают, — шёпотом пообещал Футакучи с каким-то голодным блеском в глазах. — Ты получишь второй шанс. Акааши заставил себя сглотнуть и плохо слушающимся его голосом прохрипел: — В обмен на что? — Сущий пустяк, — Футакучи ядовито ухмыльнулся. — Ты покажешь мне свой хвалёный хронометр. Акааши пришлось физически заставить себя не поддаваться на провокацию. Он не мог. Не имел права. — Боюсь, — прохрипел он, — я не понимаю, о чём вы. — Понимаешь, — покачал головой Футакучи. — Не можешь не понимать. Твои старые чертежи, детали, заказанные из мастерской Яку, слухи в Городе — ты построил его, верно? Ты даже не знаешь, что сумел сотворить, какое оружие держишь в своей лаборатории. — Это не оружие, — невольно вырвалось у Акааши, и он прикусил язык. Футакучи поднял бровь, и Акааши, проклиная себя за неосторожность, вздохнул: — Да, я построил его. Но он… не работает. И никогда не заработает. Вы предлагаете мне всё в обмен на гору хлама, не больше. — Гору хлама, которая способна будет функционировать с этим? — улыбнулся Футакучи, слегка раскрыв ладонь, чтобы преобразователь перекатывался на кончиках его пальцев. — Я знаю, что хронометр заработает с помощью моего преобразователя. И я хочу быть с тобой максимально честен. — Да что вы. — Мы не добились успехов в первоначальных исследованиях, — Футакучи пожал плечами. — Ни одно растение не способно перенести механический протез, а если говорить о животных и в особенности людях — здесь имеет место быть кропотливая, филигранная работа. И, если честно, мы до сих пор не понимаем, как ты сумел сделать то, что сделал с тем пострадавшим от пожара мальчиком. Ни один опыт в стенах Коллегии не обернулся таким же результатом. В том числе, — здесь Футакучи сделал паузу; кажется, признать это ему было трудно, — в том числе опыты с хронометром. Акааши затаил дыхание. — Вы… пытались построить хронометр? Свой? В Коллегии? — Видишь? Я с тобой честен. Я прямо говорю тебе: у нас не вышло повторить то, что сделал ты. Мы не смогли усовершенствовать старые чертежи, поэтому наш хронометр так же бесполезен, как и твой. Но у нас есть это — то, за чем ты сюда пришёл. Тебе нужен преобразователь, потому что без него ты не доведёшь работу до конца, а нам нужен хронометр, потому что это величайшее изобретение не только нашего века — всех времён. Я верю, что ты сможешь воспользоваться им по назначению, Акааши. Вопрос лишь в том, позволишь ли ты хронометру быть на службе у Коллегии или эгоистично присвоишь его себе. Преобразователь мягко разливался голубым светом сквозь чужие пальцы, и Акааши смотрел на него почти не мигая. Голос Футакучи обволакивал и дурманил, играя на главной слабости Акааши — тяге к новым знаниям, тщательно затаённой гордости, желанию довести проделанную работу до конца. — Откуда мне знать, что вы используете хронометр на благо? — наконец спросил он. — Вы с равным успехом можете обернуть его своим оружием. Все величайшие изобретения человечество оборачивает во вред себе. — Разве тебе не всё равно? — деланно удивился Футакучи. — Хронометр будет твоим изобретением, Акааши, Коллегия лишь подарит его миру. О тебе напишут лучшие книги, каждый будет знать твоё имя, всемирная слава и богатство до конца твоей жизни — вот что я тебе предлагаю. Я верну тебе отобранную пару лет назад жизнь с лихвой, взамен ты просто. Отдашь. Хронометр. Пряча от всех такое изобретение, ты поступаешь эгоистично, тебе не кажется? Я предлагаю более чем равноценный обмен. Если подумать, тебе перепадёт даже больше. Акааши скосил взгляд. Преобразователь лежал на ладони Футакучи, мягко светясь синим, Акааши стоило только кивнуть — и он его получит. Вместе со всей этой лабораторией и новой жизнью в Городе. — Второй шанс, — напомнил Футакучи. — Решай, иначе я передумаю. — Он уже решил, — послышался за его спиной знакомый голос с задорными нотками. — Ему не нравятся твои кактусы. Футакучи даже не успел развернуться: послышался громкий удар, и в следующее мгновение он на подкошенных ногах грациозно рухнул на пол. Над ним стоял Бокуто с огромной бедренной костью скелета наперевес. — Ух, тяжёлая штука! — он оценивающе взвесил кость в руке и расплылся в безумной улыбке от уха до уха. — Стащил её из кабинета анатомии на первом этаже, пока вы тут болтали. Боялся, что не успею, но стрелять в него жутко не хотелось… Ох, Акааши! Его вздох оборвался мягким смехом: решительно обогнув стол с кактусами, Акааши перешагнул через бессознательного Футакучи и, обняв Бокуто, наградил его дрожащим поцелуем. — Никогда, — прошептал он в чужие губы, — никогда больше так не делайте! А если он был не один? Если бы вас внизу поджидали? Если бы… — Вот на это твоё «если бы», — усмехнулся Бокуто, обнимая его за талию, — у меня и был револьвер, — он с любопытством покосился на Футакучи, легонько пнул его носком ботинка (Акааши нахмурился) и спросил: — О чём вы с ним болтали? Мне стоит ревновать? — Неважно. Поверьте, он не сказал мне ничего хорошего. Бокуто пару секунд изучал Акааши внимательным взглядом, но затем простодушно кивнул и отступил на шаг. Он опустился перед Футакучи на корточки и, отведя в сторону полы его сюртука, аккуратно вытащил из наполовину разжатых пальцев светящуюся колбу — к огромному облегчению Акааши, целую, — после чего в нахальном полупоклоне протянул её ему. — Не окажешь ли мне честь принять это в знак моей глубокой… — начал было Бокуто, но Акааши, отобрав преобразователь, вздёрнул его на ноги и заставил замолчать новым поцелуем. — Спасибо, — шепнул он в секундном перерыве, стараясь не думать о том, что они целуются над бессознательным телом его бывшего учителя. Бокуто довольно сощурился: — Я не против, если ты и дальше будешь затыкать меня подобным образом. А то иногда я слишком много болтаю. — Бокуто-сан, не нарывайтесь. — О нет, я нарвусь, — в его глазах плясали задорные огоньки. — Я варварски ограбил лабораторию этажом ниже, лишил скелета его кости и вырубил этой костью одного злодея, который… Акааши не дал ему продолжить. И Бокуто наверняка на это и рассчитывал. — Теперь идёмте отсюда, — приказал Акааши, отступая на шаг. Он спрятал преобразователь во внутреннем кармане своего плаща и поднял голову на Бокуто. — Стоит выбраться до того, как Футакучи очнётся и поднимет тревогу. Надеюсь, к тому моменту вы уже будете далеко. Бросив последний взгляд на неподвижное тело, Акааши сжал преобразователь сквозь ткань плаща и, крепко схватив Бокуто за руку, вышел за дверь. Его сердце гулко стучало. Он так и не сказал Бокуто главного — того, что был в шаге от своей роковой ошибки. Если бы Бокуто подоспел хотя бы на минуту позже, Акааши бы он не спас. Потому что он дал бы своё согласие. Акааши тряхнул головой, стараясь не думать об этом. Сосредоточиться стоило на другом. В его кармане — билет Бокуто на возвращение домой. А это значит, что сегодняшней ночью они распрощаются навсегда.