Сто восемнадцать лет тому вперёд

Кенма наотрез отказался позволять Куроо открывать новую бутылку вина, поэтому до рассвета они просидели в этой же музыкальной комнате — сначала Бокуто рассказывал о своём путешествии во времени Куроо, а потом, когда закончились удивлённые возгласы и осуждения, они сидели молча, просто глядя в камин. Акааши осматривал ладонь Кенмы, пока Бокуто украдкой поглаживал его спину, и Акааши старался не думать, что это их последние такие минуты — последние прикосновения, последние скрадывающие жесты и последние взгляды исподтишка. Бокуто говорил и говорил, объясняя зачарованному Куроо то, о чём ему приходилось лгать раньше; они смеялись и болтали так беззаботно, что Акааши даже подумать бы не посмел, что всего час назад каждому в этой комнате угрожала смерть. Бокуто и Акааши перенесли Тсукишиму в его кабинет и заперли там до приезда пристава — впрочем, Акааши, увидев взгляд, которым его провожал Куроо, не удивился бы, узнав, что Тсукишима будет замурован в этом кабинете до конца своих дней. Он старался о Тсукишиме не думать вовсе — сосредоточился на руке Кенмы, на тёплом дыхании Бокуто, на смехе Куроо. На их последних часах вместе. С первыми солнечными лучами, проникшими сквозь створчатое окно, Куроо, к которому вернулся относительно здоровый цвет лица, уселся за фортепиано. Акааши слышал эту мелодию в первый раз, Куроо не пел, только молча играл, легко касаясь пальцами клавиш, и его игра была проникновенной настолько, что не выдержал даже сам Акааши — и когда Бокуто спрятал мокрые глаза, ткнувшись в его грудь, Акааши мог только погладить затылок и разбито улыбнуться в ответ на «Всё будет хорошо, Акааши, пообещай мне». Обещать Акааши не мог. Мог только сказать: — Вот теперь нам пора прощаться. Последние звуки клавиш фортепиано медленно растаяли в воздухе, и Куроо поднялся со своего места. Он улыбался, но так, что в его улыбку никто не верил. — Так нечестно, — только и сказал он, когда Акааши потянул Бокуто за собой, заставляя встать на ноги. Тот торопливо утирал мокрые уголки глаз. — Я только узнал о вас, и ты уже уходишь? Ты был таким классным другом, я не переживу. Бокуто неуверенно хмыкнул. И сделал шаг вперёд, раскрывая ладони для объятий. Куроо с удовольствием стиснул его в своей стальной хватке. — Я буду навещать вас по выходным, — пообещал Бокуто, посмеиваясь. — Врёт и не краснеет, вы только посмотрите. Отвратительно. Они разорвали объятия; Куроо выглядел обиженно, Бокуто — слегка виновато. Он взглянул на Кенму и произнёс: — Прости, что кидался на тебя. — Простите, что рассказал о вас, — только и ответил Кенма. Он пытался воспротивиться, но Бокуто обнял и его тоже — осторожнее, чем Куроо, но Кенма всё равно проскрипел что-то недовольное. Акааши, наблюдавший за ними со стороны, вдруг понял, что улыбается, а в глазах скапливаются непрошеные слёзы. Его с Бокуто прощание простыми объятиями не ограничится. Куроо подошёл к нему, всё ещё с трудом передвигаясь, и остановился. Он смотрел на Акааши с какой-то смесью отеческой любви и той самой обиды, которая распространялась и на Бокуто. — Дам тебе один совет, — деловито произнёс Куроо, положив руку Акааши на плечо. И, прищурившись, сказал: — Не отпускай его. Акааши помотал головой и моргнул, прогоняя детские слёзы. — Что я могу? Я же пообещал вернуть его домой. — Ты не обещал ничего самому себе, — подмигнул ему Куроо. — Не переживай. Я уже знаю, что ты сделаешь правильный выбор. Поживи для себя хоть немного, а мы никуда не денемся, — и хрипло усмехнулся. — Теперь идите, а то я тоже расплачусь. Я тяжело болен, вы этого добиваетесь? Он подтолкнул Акааши прямиком к Бокуто так, что тот по инерции сделал пару лишних шагов и влетел в его объятия. Они столкнулись носами, и Бокуто издал нервный смешок. — Идём? — только и спросил он у Акааши. Чувствуя, как в горле собирается тугой комок, Акааши кивнул. Бокуто словно только этого и ждал — схватил его за руку и, в последний раз взглянув на Куроо и Кенму, двинулся к выходу. Затем спохватился и обернулся. — Спасибо вам за всё, — сказал он. — Вы были прекрасными хозяевами, — постоял, перекатываясь с пятки на носок, и протянул: — Ну, теперь точно пока. Рад был познакомиться. Куроо, ты отличный… — Иди уже! — махнул на него Куроо. — Давай. Назад в свой двадцать первый век. Передавай привет моим потомкам, уверен, они такие же симпатичные, как и я. Бокуто неуверенно хмыкнул: — Ладно… прощайте. И, развернувшись, быстрым шагом покинул комнату. Акааши взглянул на махнувшего ему Кенму, на Куроо, который криво ухмыльнулся, хотел что-то сказать — но лишь проглотил ком в горле и поспешил следом. Он не оглядывался, но чувствовал, как Куроо буравит его спину пристальным взглядом. «Я уже знаю, что ты сделаешь правильный выбор».

***

Хронометр возвышался перед ними — латунно-деревянный «шкаф» с горящими на приборной панели цифрами-лампочками, сотни мельчайших циферблатов, рычагов, поршней и шестерён. Бокуто остановился напротив, подпуская Акааши ближе; тот в полном молчании бережно вытащил из кармана мягко светящийся преобразователь. — У тебя глаза в свете этой штуки кажутся такими синими, — вдруг тихо сказал Бокуто. И с какой-то безнадёжностью усмехнулся: — Красиво. — Вы всё ещё не знаете, какого цвета у меня глаза? — А ты всё ещё называешь меня на «вы», — Бокуто сделал к Акааши осторожный шаг и, перехватив его запястье, поднёс ладонь к лицу. — Сейчас они ярко-ярко-синие. Иногда они серые, и мне кажется, что ты можешь порезать кого-нибудь, если моргнёшь. Там, в лаборатории, они были чёрными. А когда ты злишься на меня, они зеленеют. Так что я не знаю, какого цвета у тебя глаза. И мне нравится. Возможно, этого не следовало делать, особенно сейчас, однако Акааши не устоял — подался вперёд и, плотно зажмурившись, поцеловал Бокуто. Его скулы почти невесомо поглаживала чужая ладонь, а губы были такими мягкими, что впору было тонуть. Акааши с удовольствием бы так и сделал. Но… — Я должен поставить преобразователь, — с трудом прошептал Акааши, впрочем, не особо стремясь выныривать из объятий Бокуто. Тот смотрел на него несколько долгих секунд, и в его глазах разливалось плавленое золото. А затем отпустил. Акааши сбросил надоевшую накидку, оставшись в старой рубашке на пару размеров больше нужного, и привычным движением нырнул под двигатель. Он не дал себе времени подумать над тем, что делает, попросту поддел колбу с ртутью, с преувеличенной аккуратностью вытащив её из пазов, и со щелчком установил в крепления мягко светящийся преобразователь. Звон и дребезжание усилились, а синее свечение на секунду превратилось во вспышку. Акааши зажмурился, однако это могло означать только одно: всё работает. Футакучи оказался прав в своих словах, говоря, что преобразователь был единственным устройством, способным запустить хронометр. Когда Акааши выпрямился у двигателя, Бокуто вопросительно посмотрел на него со смесью надежды и грусти во взгляде. Акааши, помявшись, вздохнул: — Вот и всё. Вы можете отправляться хоть сейчас, — он прикусил губу. — Поверить не могу, что вы готовы были пожертвовать этой возможностью. — Он целился в тебя, — Бокуто перехватил ладони Акааши, с каким-то зачарованным видом любуясь его длинными, аккуратными пальцами на своих, мозолистых и крепких. А затем шёпотом добавил: — Я не видел другого выхода. И я бы сделал так ещё раз, если бы твоей жизни что-то угрожало. — Вы готовы были остаться здесь навсегда? — Акааши поднял на него недоверчивый взгляд. — Ради меня? — Ради тебя, Акааши, — подтвердил Бокуто. Акааши ждал, что его снова поцелуют, но Бокуто уронил руки и сделал шаг назад. — Значит… всё. Мы прощаемся. Он совсем по-мальчишески шмыгнул носом, и Акааши ответил ему предательски дрожащей улыбкой. Сил притворяться, что всё в порядке, что так и должно быть, у него не было, и он отвернулся к письменному столу, взглядом цепляясь за маленькие шестерёнки, стопку чертежей и чернильницу, стремясь отвлечься на что-то, чтобы не думать о том, что он обязан сделать. Он же пообещал. Они оба знали, что всё закончится вот так. Злосчастный стол расплывался перед взглядом от новых непрошеных слёз, и Акааши почувствовал себя так, словно добровольно глотает кислоту. Горло жгло. Губы дрожали. Глаза были на мокром месте. Акааши радовался, что Бокуто не может этого видеть, но знал: он догадывается. Потому что слишком хорошо его изучил… и, наверное, потому что чувствовал то же самое. Акааши потребовалось собрать в кулак всё своё мнимое мужество, чтобы сделать пару нетвёрдых шагов к столу и вытащить из недр его ящика то, что он прятал от Бокуто последние пару недель. — Вы оставили мне на память своё фото, — голос у него тоже дрожал, когда он повернулся обратно к Бокуто. Тот поспешно убрал от лица рукав, которым вытирал глаза. — Я… подумал, что тоже могу что-то для вас сделать. На его ладонях сидела механическая сова. Длиной в локоть, она была собрана из мельчайших винтиков и шестерёнок, её глаза светились двумя янтарными фонарями, так похожими на глаза Бокуто, а крылья состояли из множества больших и маленьких металлических перьев. От совы пахло маслом и железом. Акааши протянул сову Бокуто, который смотрел на неё, как на чудо света. — Возьмите. Это меньшее, что я могу… Он осёкся: Бокуто медленно и осторожно посадил сову себе на ладонь, невесомо поглаживая железные перья, затем так же медленно усадил её на стол, пару секунд глядя в её глаза-фонари, и повернулся к Акааши. — Вам не нра… — начал было Акааши, но договорить снова не успел: Бокуто прерывисто вздохнул и заключил его в объятия. — Спасибо, — только и сказал он. Его рука мягко ерошила волосы Акааши, перебирая короткие чёрные пряди, а губы беззвучно шевелились, шепча невнятные благодарности. Акааши ничего не слышал: сердце гулко стучало о грудную клетку, и он чувствовал такой же сумасшедший темп Бокуто сквозь его рубашку. Кровь прилила к голове Акааши, шумя в ушах, а когда он наконец услышал шёпот Бокуто ему в макушку, сил сдерживать слёзы уже не получалось. Сбиваясь и беспрестанно повторяя одно и то же, Бокуто бормотал: — Я люблю тебя. Боже, Акааши, я люблю тебя, я так тебя люблю, ты не представляешь, как сильно я… — Я тоже люблю вас, — едва слышно отозвался Акааши. И больше не сдерживаясь, уткнулся лбом в плечо Бокуто и дал волю слезам. Ещё никогда в жизни ему не было так легко, спокойно и до скрипучей боли в сердце плохо одновременно. Акааши не сразу сообразил, что могучие плечи Бокуто трясутся так, словно он тоже едва сдерживал рыдания, однако к тому времени он уже не видел ничего, кроме застилающих глаза слёз. Он не знал, сколько времени прошло с того момента, как они застыли посреди лаборатории в объятиях, однако прикосновения перешли в поцелуи: Бокуто по очереди целовал его дрожащие веки, спускаясь по свежей, солёной дорожке из слёз к губам, шее и ключицам. Он целовал тыльные стороны ладоней Акааши, костяшки и пальцы; его собственные ладони легли на живот Акааши, задирая рубашку, и только тогда он очнулся. — Нет, — рвано всхлипнул он, потянув Бокуто за плечи на себя. Их губы снова оказались напротив; в глазах Бокуто разливалась странная боль. — Нет? Акааши проглотил ком в горле. — Если мы сделаем это сейчас, — дрожащим голосом прошептал он, — я не смогу вас отпустить. Нечеловеческое усилие потребовалось ему на то, чтобы сделать пару нетвёрдых шагов к хронометру. Бокуто, казалось, хотел что-то сказать, но передумал. Он молча наблюдал за тем, как Акааши, глотая слёзы, переводил часы на панели хронометра на отметку «24.10.2017», приводил в готовность рычаги и проверял показания циферблатов. Всё это делалось в полной тишине, которую можно было резать ножом. — Вот… — Акааши отступил на шаг. Полое пространство «шкафа» высилось перед ним с приглашающе распахнутой дверцей, и внутри вихрями завивалась чернота. — Вот, — тише повторил Акааши. — Всё готово. — Значит, я… — Бокуто говорил с недоверием, — могу вернуться домой? — Конечно, — выдавил Акааши. — Он работает. Должен работать, — и бессильно махнул рукой в сторону хронометра. — Идите. Бокуто стоял неподвижной статуей и смотрел на Акааши с пугающим беспристрастием. Того это рассердило: — Ну же, идите! Пожалуйста, я больше не могу. Бокуто сделал нетвёрдый шаг — к Акааши, не к хронометру. И уверенно взял его за руку. — Пойдём со мной, — позвал он. Акааши застыл. Бокуто смотрел на него серьёзно, ни следа привычной смешинки в огромных глазах. И всё же Акааши не верил. — Вы, должно быть, шутите, — утомлённо прошептал он, качая головой. — Это сумасбродство. Мне не место… там. — Я думал, что мне не место здесь, — просто сказал Бокуто. — И всё же ты принял меня в свой мир. А я могу принять тебя в свой. — Я не… — На сто восемнадцать лет вперёд, — глаза Бокуто будто гипнотизировали. — Подумай, Акааши, прошу тебя. Ты можешь пойти со мной. Новые изобретения, технологии, какие тебе даже не снились, — ты увидишь всё это. Помнишь, ты говорил мне? О том, что ещё хочешь сделать? Что мечтал построить крылья, корабли к звёздам… Ты сможешь сделать это. Сможешь дальше работать над хронометром, и кто знает, что ещё ты придумаешь? — он сжал пальцы на его сухой ладони. — И я буду рядом. Акааши больно, почти до крови прикусил губу. — Вы крадёте меня из своего времени, — хрипло ответил он, снова чувствуя слёзы на глазах. — Здесь вся моя жизнь. И всё же какая-то его часть, та самая, которая прятала затаённые желания в глубину подсознания, шёпотом поправила: «Вы моя жизнь». А следом тут же вспомнились слова Куроо: «Я уже знаю, что ты сделаешь правильный выбор». Вспомнилась его знакомая ухмылка, всё понимающий взгляд сощуренных глаз и мягкое похлопывание по плечу. «Поживи для себя хоть немного, а мы никуда не денемся». — Но я не могу, — прошептал Акааши. — Просто… не могу. Мне нельзя. Я хочу, но там не мой мир, и я не… — Какая разница? — Бокуто смотрел на него так, что не поддаться ему было невозможно. Он приблизился к Акааши почти вплотную и выдохнул: — Мне всё равно, где быть. Здесь, в две тысячи семнадцатом, да хоть в эпохе динозавров. Мне всё равно, если со мной будешь ты. Сердце Акааши было опасно близко к тому, чтобы разорваться на части. — Мне тоже, — одними губами произнёс он. «Я люблю вас». «Я хочу быть с вами всегда и везде». «Я обещал помочь вам вернуться домой». «Но ты не обещал ничего самому себе», — сказал ему голос Куроо. Бокуто подхватил со стола механическую сову, сделал шаг к хронометру и, улыбаясь одной из своих самых бешеных улыбок, приглашающе повёл рукой в сторону распахнутой двери «шкафа». — Тогда идём со мной, — повторил он. Чувствуя, как его душа проваливается в чёрную бездну, Акааши сделал медленный шаг навстречу. Бокуто словно ждал: заскочил внутрь и помог Акааши на дрожащих ногах встать рядом. Места внутри было мало, однако теснота едва ли стала препятствием. — Запускай, — шёпотом велел Бокуто с горящими глазами. Акааши сам толком не знал, что делает, лишь отстранённо отмечал, как в последний раз обводит взглядом свою лабораторию, а затем — как медленно поворачивает главный тумблер. Бокуто притянул его к себе, крепко обнял, и в следующее мгновение Акааши в бессчётный раз за сегодня почувствовал его солёные губы на своих. Хронометр пришёл в движение. Медленно задребезжал пол под их ногами, лампочки под потолком мигнули и засветились потоком разноцветных огней. Акааши не знал, что произойдёт в следующую секунду. И неожиданно понял, что пока Бокуто здесь — его это не волнует. — Я люблю тебя, — только и сказал Бокуто. И по его интонации Акааши понял, что он не ждёт ответа: он в нём попросту не нуждался. Однако он всё равно прошептал: — И я люблю вас. А затем пришла чернота.