Две минуты

Грейвз сжимает от злости руки в кулаки, до боли, до крови — на потеху мальчишке — впиваясь ногтями в ладони. Пройдёт две минуты, всего две, за это время Ньют, его напарник, успеет сделать лишь полглотка остывшего кофе и задать всего один — всё тот же — вопрос. Две минуты и Грейвз разобьёт себе костяшки в кровь в туалете участка. Треснет несколько плиток. Он сотрёт свою кровь с них, тщательно сотрёт, особенно в местах, где треснули плитки, умоется, постоит секунд двадцать перед дверью, где ведётся так называемый допрос, и наконец легонько толкнёт дверь. Он собран, он спокоен, он почти в себе. Будто не было последних семи минут. Лишь с правой руки капает кровь, пачкая идеально чистый пол. И снова их любимая игра — кто быстрее сорвётся? Кто первый доведёт другого до дрожащих рук и настырного голоса в голове, бьющего по стенкам черепа — «Убей его нахрен!» Губы Криденса растягиваются в хищной улыбке. Он как акула, почуявшая кровь, послушно следует инстинктам. Он, в отличие от Грейвза, всегда знал, чего хочет. Капающая кровь с руки срабатывает как провокация. Грейвз мог бы и тряпкой какой-нибудь руку обернуть, но он не делает этого. Он хочет, чтобы Криденс видел его кровь, видел, до чего он его доводит. Криденс знает, сегодня он победил. — Бэрбоун! — повторяет Ньют, пытаясь хоть на минуту завлечь вниманием парня, но он тут явно лишний. — Ты можешь дать мне внятное объяснение своему поступку? Но нет, ему это не интересно. Интересней смотреть на Грейвза, на хищного зверя, теряющего контроль. Так же было приятно кинуть кирпич в заднее окно полицейской машины. Машины, в которой сидел Ньют и Грейвз. Смотреть, как глаза Грейвза перемещаются — медленно, настороженно, возможно, испуганно, потому что знает, чего ожидать, — с разбитого окна на Криденса. Он не бежит. А зачем? Уже завтра его отпустят. Надо лишь позвонить отцу. Но не сегодня. Зачем сопротивляться, если тёплые, чуть шершавые ладони ложатся на загривок, а сильные руки прижимают к капоту? Криденс не бежит, не сопротивляется. В этом нет нужды. Но Грейвз всё равно это делает. Заламывает руки парню, давит коленом на спину, заставляя сильнее прогнуться, проводит горячей ладонью по шее, зная, что у Криденса уже перехватило дыхание, и строго, как коп, но не как отец, спрашивает: — Тебе зачитать твои права? У Криденса мурашки по коже от его голоса. Он бы дёрнул бёдрами назад, но Грейвз специально заломил ему руки, делая любое движение болезненным. — Не стоит, детектив, — со стоном выдыхает Криденс, всё же дёрнувшись в его сторону. Это уже инстинкт. — Не впервой. Не в первый раз, не в пятый и, чёрт возьми, не в последний! Грейвз запихивает парня на заднее сиденье и со злостью захлопывает дверцу. Закуривает. Ему нужно всего две минуты. Всего две, чтобы не убить парня на месте. Ньют знает это. Не впервой. Криденс послушно ждёт. У них вся ночь впереди. В участке Криденс ведёт себя как обычно, он уже давно считает это место своим домом. Он проводит здесь больше времени, чем в любом другом месте. Ньют предлагает воды или кофе, но парень отказывается от всего. То, что ему нужно, Ньют дать не может. А тот, кто может, стоит в углу, исподлобья глядя на него. Ненавидит всем сердцем, но не может избавиться. — Криденс, объясни мне свой поступок, — просит Ньют. — Зачем ты бросил кирпич в окно? Ты хотел навредить нам? «Ты знаешь, зачем», — читает Грейвз в глазах Криденса. — Это был душевный порыв или ты опять что-то задумал? «Мы это обсуждали, и к компромиссу так и не пришли». — У тебя какие-то проблемы с полицией, Криденс, или ты делаешь это потому что тебе скучно? «Я пришёл, чтобы поставить точку в этом вопросе». Зрительный контакт Грейвза и Криденса не разрывается ни на секунду. Они понимают друг друга и без слов. Давно уже. Им не нужен посредник. Ньют это понимает. Трудно не понять, когда Криденса привозят в участок уже седьмой раз за этот месяц. А Грейвз вновь начал курить ровно месяц назад. Костяшки пальцев у него разбиты каждый понедельник, и каждый раз, когда привозят Криденса у него разбита губа или бровь или другая часть лица. А бывает и так, что всё нормально, только он странно держится за рёбра. Ньют давно уже немой свидетель этой пьесы. — Ладно, — сдаётся Ньют, вставая из-за стола. — Он твой. А я пошёл домой. Лишь на секунду задерживает взгляд на Грейвзе. «Я всё правильно делаю? » Грейвз не говорит ни слова. Он ни в чём не уверен, когда дело касается Криденса. — Тогда приятной ночи, — прощается Ньют и уходит. — Мистер Грейвз, — слегка кивает Криденс, стоит двери закрыться. — Криденс. Первые произнесенные слова друг другу за последний час. — Не будем ходить вокруг да около? — предлагает Криденс. Деловая хватка. Как у отца. Мальчик далеко пойдёт, если захочет, конечно. — Чего ты хочешь? — устало спрашивает Грейвз. Криденс опускает взгляд на засохшую кровь на руке Грейвза. Кровь человека, готового сдаться. Кровь проигравшего. — Ты знаешь! — цена торговца, который не торгуется. Цена не изменится. Она всегда была одной. Грейвз думает всего секунду. Сегодня он проиграл, сегодня он заплатит эту цену. Оттолкнувшись от стены, Грейвз медленно подходит к Криденсу, уже вставшему из-за стола и развернувшегося к нему спиной, и на ходу расстегивает ремень. Ему станет легче уже через две минуты, когда он впечатает мальчишку лицом в стол, вновь разбив ему едва зажившую бровь. Когда Криденс зашипит от боли, но не вскрикнет, но улыбка так или иначе сползёт с его лица. Ему станет легче с первым ударом, с первым толчком, когда больно будет не ему одному, когда кровь двоих смешается воедино. Когда не будет проигравшего и не будет победителя. Всего через две минуты.