What color is the sky now?

Опаляющее летнее солнце накаляет светлую кожу, тёплый песок ласкает пятки, а чуть дальше, в нескольких метрах, плещутся волны. Это море, Сэюн уверен, он слышит его шум и чувствует на своих губах соль, в лёгких слегка тяжко от насыщенного воздуха. Что он здесь делает? Выходит, у отца выдался совершенно внеплановый отпуск среди загруженного рабочего графика и других дел впервые за последние десять лет, он решил свозить сына на море. Да, это кажется Сэюну сейчас лишь слегка странным, но то, что он на берегу, а впереди бесконечная водная гладь, ужасно радует и заполняет все остальные мысли. В солёное море внезапно врывается запах гиацинтов. Парень не может ни с чем их спутать – это его любимые цветы, что растут на краю сада за беседкой, в самом, пожалуй, уютном месте на Земле. Сэюн любит ощупывать пышные шапки цветов, проводить пальцами по поверхности каждого мягкого лепестка, задевать плотные листья и вдыхать полной грудью волшебный запах, от которого кружит голову, и каждый раз улыбается волей-неволей. Шум моря остаётся где-то далеко-далеко и тут же забывается вовсе, ладони упираются в махровый подстриженный газон, а через ткань на коленях проступает мокрое, потому что роса с травы ещё не высохла, а Сэюн тянется к цветам ближе. Дрожащее равновесие и отголоски этой идиллии, в которых Сэюн почти счастлив, прерывает громкий хлопок и осторожный женский вскрик. – Боже… Сэюн подпрыгивает на месте, широко распахивая глаза по привычке. Под ладонями скомканная простынь, сердце испуганно бьётся о грудную клетку. – Прости, окно распахнулось от сквозняка, как только я открыла дверь в твою комнату. Створка ударилась о стенку, – объясняет вошедшая в небольшую спальню женщина, переводя дух. – Сама испугалась и тебя напугала. – Ничего страшного, нуна, – потирая переносицу, Сэюн садится на кровати, свешивая с неё ноги и успокаивая участившееся дыхание. – Я просто хотела принести свежих цветов в твою комнату, – кровать рядом проминается, запах гиацинтов из сна усиливается. Длинные пальцы аккуратно тянутся в сторону, ощупывают грани стеклянной продолговатой вазы, сочные листья, находят цветы и касаются со всей осторожностью и нежностью, которую может только отдавать человек чему или кому-либо. – Какого цвета вот эти? Женщина, давно привыкшая к вопросам, мягко улыбается. – Алые. – Алые… как… кровь? – О, нет, Боже, Сэюн! – она усмехается совсем по-доброму и морщит носик, заставляя парня неловко улыбнуться в ответ. – Скорее, как арбузная мякоть. – А эти? – пальцы движутся дальше, ощупывая следующий стебель. – Эти жёлтые. Как те нелепые шторы, что висели раньше на кухне. Помнишь? – Помню. Но гиацинты не могут быть нелепыми. Они красивые. – Они прекрасные, Сэюн. Ты это отлично знаешь. – А эти какого цвета? – с жёлтых цветочков пальцы перемещаются на следующие, любовно ощупывая и поглаживая мягкую поверхность. – Голубые. Как небо. Они растут у самых ступеней к беседке. – Небо? – внимание заостряется на одном слове, Сэюн отчего-то подрагивает и отстраняет руку, убирая за спину. Между бровей появляется едва заметная складка, взгляд направлен куда-то вглубь комнаты, а тело слегка дрожит. Он просто не может вспомнить, какого цвета небо. Он не может. Это абсолютно странно и глупо. Что может быть проще, чем небо? Вся зрительная память Сэюна осталась в детстве на уровне шести лет по случайной, но роковой ошибке: падение с высоты второго этажа – недостроенный летний дом на участке его семьи, куда любил забираться маленький мальчик, чтобы побыть вдали от нравоучений отца. Чудом не свёрнутая шея, целый позвоночник, но перелом костей ног и, главное, серьёзное сотрясение и «ушиб зрительной зоны», после которого мальчик перестал видеть что-либо, погружаясь в абсолютную, глубокую темноту. Сейчас он даже не чувствовал её. С темнотой он сроднился уже давно и теперь даже не мог сказать, что это. Невозможность исцеления обозначилась почти сразу, но старательно отрицалась отцом, оставшимся без чьей-либо помощи с незрячим сыном. Ещё с десяток лет тасканий по клиникам, ещё такой же десяток истязающих операций, не приводивших ни к чему, пока, наконец, повзрослевший, до невозможности и постоянных истерик уставший сын не высказал своё мнение. Он смирился со своей слепотой, изучая мир по-новому через прикосновения, запахи и звуки, заставляя смириться с этим и своего отца, решительно мечтавшего о карьере пианиста для Кима-младшего – обязательно такой же блистательной, как и у него самого. Сэюн не забросил фортепиано. Выходило гораздо сложнее. Чертовски сложнее: сперва он просто считал все восемьдесят восемь клавиш, пока не начал чувствовать. Отец, видя, что сын старается ничуть не хуже учеников, решил применять привычные наказания за неправильно сыгранные ноты без какого-либо послабления, считая, что это поможет Сэюну чувствовать себя обычным, ничем не отличающимся от других человеком. И если удары длинной указкой по играющим пальцам помогали, то он явно преуспел в этом деле. Сэюн ненавидел боль всеми своими силами, особенно по пальцам, что теперь заменили его глаза – чувствительные, восприимчивые к любой шероховатости и изгибу, привыкшие к нежным лепесткам и отполированным клавишам. Стиснув зубы, он заучивал очередную композицию так, чтобы ошибиться просто не было возможности. Сейчас новых полос и синяков на костяшках не было: к двадцати годам Сэюн играл лучше зрячих сверстников, чувствуя музыку, помня её, а не пытаясь считать с бумаги, но по привычке повторял вновь и вновь, подсознательно боясь наказания, которое всё равно не могло уже наступить. «Над радугой» Артура Тэйтума: джазовая мелодия с до одури сбитым ритмом разливается по пустующему залу, заставляя даже воздух вокруг танцевать. Так быстро, как в оригинале маэстро, у Сэюна не получается, но он стремится, разыгрывая снова и снова. Над радугой. Действительно ли такой же слепой музыкант-виртуоз знал, о чём играет? Сэюн уверен, что знал. Уже несколько раз представлялось спрашивать у сиделки, как выглядит радуга, и каждый раз в представлениях были различия, но играемая и прослушиваемая мелодия словно соединяла всё воедино, навевая далёкое-далёкое дежавю с запахом дождя и леса из самого детства. Задумавшись, Сэюн снова ненароком совершил ошибку. Спина неприятно затекла, следовало хотя бы немного отдохнуть, к тому же раздражение и недовольство собственными «успехами» подкатило к краям, а с таким настроем за инструмент садиться просто нельзя. Решение не заставило себя ждать: Ким прикрывает клавиши и встаёт, опираясь на верхнюю крышку ладонью, когда слышит звук падающей вазочки и раскатившихся по паркету леденцов: заботливая нуна предупредила, что оставила их здесь, но Сэюн, конечно, забыл об этом напрочь. Тихо вырвавшееся «чёрт» повисает в тишине и только-только растворившихся звуках фортепиано, приходится опуститься на колени, чтобы пошарить ладонями и найти всё упавшее: слух уловил с семь звонких ударов о поверхность пола. Убирая сладости теперь в карман, Сэюн с тихой усмешкой замечает, что правило пяти секунд не сработало, но какая разница, если никто не видел? В этот момент раздаётся почти неслышимый скрип половицы где-то за спиной. Ким напрягается всем телом, пытаясь уловить мельчайшие вибрации в воздухе, как вдруг замечает лёгкий шлейф аромата, которого ранее в помещении не было: гиацинты он не может спутать ни с чем. Выходит, он всё же не один. – Нуна? Это ты? Ответом служит напрягающая тишина. Сэюн одномоментно чувствует себя безумно слабым и беспомощным, он знает, что за ним кто-то наблюдает, но зачем, где и кто – непонятно. – Я знаю, что тут кто-то есть, – собственный голос отчего-то дрожит, необъяснимая паника подкатывает: мысль о том, что он у себя дома, и здесь не может быть кто-то посторонний, не успокаивает. – Тебе нравится издеваться надо мной? – Вовсе нет, прости. Я не хотел. Голос действительно из-за спины, от него веет теплом и сочувствием, но никак не издевательствами. Сэюн оборачивается в сторону звука, слыша приближающиеся шаги, но даже не отступает. Цветочный запах усиливается и кружит голову. – Ким Пёнгван. Для друзей есть прозвище «Джейсон», – невысокий парень неловко улыбается и ерошит светлые волосы, подавая другую ладонь в приветственном жесте больше автоматически, лишь потом соображая, что парень напротив не видит его движений. – Ким Сэюн, – он всё же подаёт руку, которую «Джейсон» тут же пожимает. Тепло. Его пальцы вполне подходят для фортепиано, Сэюн задерживается, ощупывая их, опоминаясь через несколько секунд и убирая руку. – Ты, должно быть, к моему отцу на занятие. – Так ты сын учителя Кима? Неудивительно, что ты так… хорошо играешь, – Джейсон позволяет себе бесстыдно разглядывать лицо этого красивого без преувеличений парня: совершенно изящные, аккуратные черты, золотистая кожа, слегка тронутая солнцем, и бездонные, чуть выцветшие глаза чайного цвета. – Твоя техника – это что-то удивительное. Не думаю, что когда-то смогу достигнуть такого же уровня. Сэюн громко сглатывает и внезапно покрывается мурашками, ёжась от приятных ощущений: к комплиментам он не привык – отец лишь делает дежурные замечания, а сиделка не смыслит ничего в музыке. В этот раз всё ощущается по-другому. Сэюн смаргивает смущение, а Джейсон успевает заметить вспыхнувший румянец на щеках и даже понять, что это мило. – Отец посадил меня за фортепиано в четыре года. И я мог бы лучше, но… – Ты прекрасно играешь, – без зазрения перебивает Джейсон, но не повышает голоса, ему совсем не хочется спугнуть этого, кажется, довольно хрупкого парня. – Видеть музыку необязательно в прямом смысле. Но ты её видишь. – Напротив снова растерянность, чтобы как-то её развеять, Джейсон берётся за тонкое предплечье, разворачивая парня обратно к инструменту. – Я пришёл на занятие раньше, чем нужно. Может, ты покажешь мне пару приёмов? – Преподавать мне ещё не приходилось. – Всё бывает впервые, – Сэюн слышит в голосе парня улыбку, почему-то инстинктивно улыбается в ответ, не замечая этого, но садится на скамейку, чувствуя тепло рядом и такой же тёплый, солнечный запах его любимых цветов, что принёс с собой новый знакомый. – Ты что-то умеешь? Сколько ты играешь? – Пару лет всего, и не слишком серьёзно. По правде сказать, моя страсть – это танцы, но… – Джейсон внезапно осекается на секунду, вспоминая причину своей невозможности больше танцевать в виде серьёзных проблем с сердцем, с подкатившим волнением оглядывает помещение вокруг. – Но я вдруг решил, что фортепиано мне интересно тоже. С замиранием сердца и неким трепетом Джейсон наблюдает, как длинные пальцы ложатся на клавиши, нажимая то плавно и с нежностью, то резко, высекая звонкий звук. Мелодия довольно простая, но почему-то в исполнении этого парня она кажется совершенно необычной, и Джейсон едва ли смотрит за ходом исполнения, больше на самого играющего, потому что никто не запретит. Потому что всё, что сейчас перед глазами блондина – это абсолютный феномен, неподдающийся логическим умозаключениям в голове парня. Мелодия становится быстрее, обрастая новыми динамическими оттенками, за которыми Джейсон не успевает следить. Красиво. Всё то, что перед ним, безумно красиво – внезапная мысль об этом заставляет разволноваться. – Я бы тоже хотел, – музыка внезапно заканчивается, в воздухе рассеивается лёгкое эхо. – Хотел что? – Джейсон переспрашивает, смотрит с непониманием и делает глубокий вздох, словно вынырнув из воды. – Двигаться. Танцевать. Но… знаешь, я и хожу с трудом без чужой помощи. И я не хочу выглядеть жалким сейчас, просто мне надо сказать тебе, что должны быть действительно весомые причины, чтобы перестать стремиться к чему-либо. А вот ты сможешь научиться играть гораздо лучше меня, если захочешь. – Ты не прав, – Джейсон наклоняет голову, всматриваясь в серьёзное лицо парня. – Я помогу тебе взамен на то, что ты сделал для меня сегодня. Я тоже научу тебя кое-чему. – Я ничего не сделал. – Ещё как… – Я вижу, у вас обоих очень много свободного времени? – сверху раздаётся не самый ласковый баритон, Сэюн обмирает и спешно встаёт с места, сопровождаемый внимательным взглядом Джейсона. – Мы немного разговорились с Вашим сыном, господин Ким. – Ему нужно отдыхать. – Он прав. Приятно было познакомиться, – Сэюн кланяется парню, практически угадав с направлением. – Увидимся, Сэюн, – но фраза лишь прерывается нарочито громким кашлем мужчины. Джейсон продолжает неотрывно смотреть на аккуратно передвигающегося по комнате парня в сторону лестницы. Комната встречает прохладой и лёгким цветочным запахом, безошибочно Ким находит вазу с цветами, трогает лепестки небесного цвета. Он уверен, что это именно голубые цветы, ведь, кажется, они даже пахнут по-другому: свежо, неизведанно. Интересно. От того человека тоже исходят подобные нотки аромата. И даже грустно, что Сэюн с ним наверняка больше не увидится. Он в принципе нечасто встречал отцовых учеников, а если и случалось, то разговоры не заводил; Ким-старший же считал, что сыну привязываться к другим не следует: чревато последствиями, Сэюна он не мог доверить никому, тот слишком беспомощен и не знает жизни. Сэюну двадцать один, и Сэюн понимает, что жизнь не даёт знать отец, однако не стремится завязывать и без того редкие контакты, настроившись быть отвергнутым в скором времени. Хотя бы просто потому, что он неудобный человек. Никому совершенно не захочется постоянно присматривать за ним по собственной воле, жертвовать собой просто затем, чтобы быть рядом. Альтруисты живут и кочуют лишь из истории в историю, на словах, в книжках и беседах, без намёка на настоящее. Сэюн есть здесь. У Сэюна есть отец, есть музыка. И запах гиацинтов.

❁❁❁

Цветы выветриваются из комнаты: Ким просит не срезать больше гиацинты из сада, предпочитая пусть и коротко, но видаться с ними в саду. Увядшие стебли и цветы немного с грустью сушатся на подоконнике под сквозняком и солнечными лучами, вкладываются между листами книг, которые Сэюн никогда не сможет прочесть. Он любовно продолжает трогать их сухие изгибы, чувствуя почти неслышный аромат на кончиках пальцев, смешивающийся с запахом бумаги. Порыв ветра, дверь позади вскрипывает. Сэюн резко оборачивается, неаккуратно порезавшись о кромку страницы. Живые, тёплые гиацинты ударяют в нос с новой силой. – Привет, хён. – Ты пришёл. – Конечно. Ким Пёнгвану всего восемнадцать, в его голосе постоянно сквозит улыбка, а настроение наполнено чем-то крамольным: он не боится проскальзывать в чужую комнату, нарочито специально приходя раньше, чем начинаются его занятия, чтобы побыть с Сэюном. По началу он смотрит на необычного парня фактически изучающе, пока не проникается. Его немногословностью, плавными движениями рук, глубокими мыслями. Даже его тихий голос такой хрупкий, осторожный, но проникающий сразу по венам внутрь, разгоняя кровь сильнее. Джейсон всё же говорит больше, он откровенен и почти ничего не утаивает, отчего старший на удивление чувствует себя в безопасности, не боится, не чувствует угрозы, лишь тепло где-то рядом. Сэюн узнаёт о любимых музыкантах Джейсона, слушает новую музыку, истории, будто поступающие через младшего откуда-то из вне, пока он сам по эту сторону баррикад. Внутри всё-таки волнует невысказанное, что однажды вырывается из Сэюна: – Зачем ты продолжаешь приходить? Разве у тебя нет других дел. Это глупо. – Мне интересно с тобой, хён. Почему глупо проводить время с человеком, с которым тебе хорошо? Сэюн поджимает губы и снова подрагивает. Он не верит. В его маленькой вселенной вероятность подобного события просто не генерируется. – У меня тоже нет никого, никогда не было близких, друзей. Но я не собираюсь закалывать себя в одиночество, потому что жизнь не вечна, – Джейсон знает эту простую истину, как никто другой, постоянно живя в страхе просто не проснуться следующим утром от схватившего во сне приступа. Ладонь чуть поменьше берётся за длинные пальцы, успокаивает. Джейсон разглядывает каждую деталь, тонкие линии на ладони, едва заметную родинку на безымянном пальце, ощущая, как учащается собственное дыхание, неприятно давит волнение. – Хотеть быть нужным кому-то – разве это глупо? Я хочу попробовать. Сэюн не убирает своей руки от тепла.

❁❁❁

Джейсон продолжает приходить и вне занятий, сообщая об этом лишь Сэюну своими внезапными появлениями. Иногда выходит врасплох: старший перебирает всякую всячину на столе и полках, изредка роняя вещи и пытаясь ставить их в изначальное положение. Пальцы проходят по изгибам статуэток, задевают корешки старых книг. – Хочешь, я почитаю тебе? – Джейсон подкрадывается сзади, но Сэюн не пугается. Улыбается кратко, немного смущаясь – узнавать по запаху и малейшему шороху постепенно входит в привычку. Джейсон долго читает выбранный старшим роман Эдгара По, развалившись на чужой кровати, заставляя её хозяина ютиться где-то с краю. – Тут есть иллюстрация, – чуть не выронив неосторожное «смотри», Джейсон выпрямляется, садясь рядом, откашливаясь и кладя раскрытую книгу меж их коленей. – Это бригантина – та, что попала в шторм с главным героем. Тёмные, вспенившиеся волны захлёстывают борта, а белоснежные, надутые паруса становятся серыми и мокрыми от всплесков воды. Сэюн ощупывает поверхность страницы, неотрывно ведя пальцем вверх по длинной фок-мачте брига, изображённого на бумаге, удивляя Джейсона такой точности. Мельчайшие неровности и вкрапления краски ощущаются почти интуитивно, Сэюн прослеживает пальцами паруса, вверх, останавливаясь. – А небо? Тут есть небо? – Есть. – Какое оно? Джейсон задумывается на секунду, решая объяснить гораздо проще – эмоциями. – Оно безрадостное и, можно сказать, гневное. Да, точно. Раскаты грома озаряют его лишь на секунды, оставляя мрачным-мрачным. Представляешь? – Да, – Сэюн почему-то улыбается, но пытается эту самую улыбку спрятать. И Джейсон засматривается на неё, пока его не приводят в чувства, напоминая о приостановленном чтении. Недолго думая, тот кладёт голову на колени парня, продолжая читать роман, но Сэюн не слышит и попросту пропускает мимо ушей где-то с минуту текста, теряясь до невозможного. Тяжесть приятна, тёплый привычный запах цветов становится ближе до предела. Сэюн не знает куда деть свои руки, почти дрожит, но размеренный читающий голос заставляет успокоиться. Необычные чувства, которые можно охарактеризовать сейчас лишь как «что-то» наполняют теплом и пугают. Почему-то горло саднит, а к векам подкатывает щиплющая влага. Однажды, когда в доме повисает тишина без видимых угроз быть обнаруженными, Джейсон просит Сэюна спуститься вниз к фортепиано, чтобы в очередной раз насладиться этой удивительной игрой. И снова получается слушать вполуха: воистину лишь аккомпанемент, правда, к пианисту. Джейсон следит за каждым движением, запоминая, чтобы воспроизвести это затем в памяти – так выглядит искусство, никак иначе. Сэюн, даже не видя взглядов, всё же чувствует, это уже не так неловко, но всё же он просит поиграть с ним в четыре руки, заученное на занятиях Джейсоном, что получается сразу и складно. – Я бы хотел, чтобы ты вёл мои занятия. – А я даже не помню, как выглядят ноты. – И разве это важно? Ты… продолжаешь восхищать меня. Это признание удивительно не только для Сэюна. Он безмолвно открывает и закрывает рот, беспомощно моргая и начиная паниковать, пока его не берут за руку. – Я не хотел пугать тебя. И поверь мне. Молчание повисает где-то на минуту, пока оба пытаются успокоить внутри себя что-то разрывающее и раскраивающее, словно возрождая друг друга с каждой секундой с кромешного пепелища. – Мне… неловко просить, я давно хочу… – тихо начинает Сэюн, внезапно замечая в своей руке неупущенное тепло чужой ладони. – Я бы хотел узнать, как ты выглядишь. Я могу… потрогать? Джейсон замирает на мгновение, когда его сердце вдруг снова бьёт сигнал тревоги, саднит. Он прикрывает веки, старательно успокаивая его и не сдерживая улыбки, ведёт ладонь Сэюна к своему лицу. Изящные пальцы легонько касаются кожи; задевают мягкие волосы опущенной чёлки, медленно скользят по изгибу носа. Затем подушечки пальцев щекочут ресницы, Сэюн улыбается, действуя аккуратно и медленно, ещё нежнее, чем с цветами, боясь повредить и будто вчитываясь. Движения касаются висков, слегка нажимают на щеки, ведут по скулам, находят уголки губ. Джейсон слегка испуганно моргает, думая, что в этот самый момент Сэюн одёрнет руку. Но тот мешкает лишь секунду, ведя подушечками по контуру пухлых губ, мягко ощупывая и выучивая каждую неровность, пока Джейсон смотрит на чуть приоткрытые в увлечении губы самого обладателя нежных рук. Сердца обоих замирают, движения цепенеют, нет сил предпринять что-то, а мгновение хочется растянуть в тягучую вечность: оно волнующее, тёплое, согревающее, трепетное до невозможности. – Ты красивый. И говорят одновременно, также одновременно теряясь от услышанных и произнесённых слов. Длинные пальцы так и замирают на подбородке, мирясь с притягательным желанием: не отпускать. – Сэюн-и… – женский голос из-за спины слегка обрывается, звуча удивлённо и немного напугано. – Господин Ким только что приехал, вот-вот будет здесь. Руки, наконец, отпускают и даже слегка отталкивают. – Прячься. Сердце вновь загнанно стучит, Джейсон панически оглядывает комнату и не придумывает ничего лучше, как спрятаться сейчас за инструмент. Для убедительности клавиши нажимаются оставшимся одним на скамье дрожащим пианистом, негромкая мелодия наполняет зал, звучит успокаивающе для пережидания очередной бури, за которой обязательно наступит штиль.

❁❁❁

– Я хочу показать тебе кое-что. – От Сэюна это звучит немного необычно, но вызывает огромный интерес. – Это моё место. Я скажу, куда идти, а ты просто проведи, хорошо? Джейсон соглашается и внезапно понимает, что согласен в принципе вообще на всё, если в его руке будет рука старшего, так крепко, но бережно сжимающая пальцы. Солнце осторожными лучами выглядывает из-за сгущающихся облаков, пока ещё заставляет Джейсона щуриться. Он следует указаниям, проводя парня за собой за руку куда-то дальше от каменных стен, обходя летний домик и следующий пестрящий зеленью сад. На краю участка оказывается почти забытая, старая беседка: потемневшее дерево, поросшая зелёным пушистым мхом крыша, но всё ещё ухоженная кладка тропинки к ней и аккуратные высадки ярких цветов самых разных оттенков. В лёгких становится сладко, Сэюн не переставая улыбается, безошибочно указывает рукой на цветы. – Вот это место. Джейсон оглядывается ещё раз. Здесь несомненно прекрасно и очень уютно: беседка и летний домик прикрывают обзор из дома, защищая от лишних взоров. И цветы, пышные шапки, благоухания, здесь действительно хочется остаться. Джейсону чертовски жаль, что Сэюн не может увидеть. Но парень опускается на корточки, ощупывая кончиками пальцев цветы, даже не заставляя их шелохнуться. – Они голубые, посмотри. Они в самом деле как небо, Джейсон? Блондин удивлённо распахивает глаза, ведь Сэюн действительно указывает на гиацинты голубого цвета. В этот момент кажется, что старший видит всё. Видит лучше, чем другие, потому что чувствует. – Они как небо, радостное от лучей солнца – яркое-яркое. Сэюн, улыбаясь, поднимается и находит Джейсона, ощупывая ладонями его предплечья, чтобы не потерять равновесие. – А какое оно сейчас над нами? На кончик носа попадает капелька. Сэюн слегка вздрагивает от неожиданности, но Джейсон не даёт ему упасть, подхватывая крепче и смеясь. – Сейчас оно решило всплакнуть. – Плакать необязательно от грусти, ведь так? Дождевые крупные капли холодят кожу; волосы, как и одежда, стремительно намокают, стена шума становится плотнее. Джейсон затаскивает Сэюна под крышу небольшой беседки – в самом её центре небольшой сухой островок, куда влага не попадает. – Ты хотел научиться танцевать. Я помогу тебе, – взволнованный голос Джейсона доносится в самое ухо старшего, ладонь уверено прижимает за талию, а другая сплетает пальцы. – Возьмись за моё плечо и не бойся. Сэюн не медлит, хотя внутри всё переворачивается. Холодная от сырости одежда тут же согревается от импровизированных объятий и тепла тела рядом. Дрожащие пальцы ложатся на плечо, тело ещё ближе. Сэюн нечаянно мажет своей щекой по мокрой щеке Джейсона, охая и вновь чувствуя в голосе напротив улыбку: – Ты можешь отсчитывать ритм вместе со мной, но позволь управлять тобой сейчас. Расслабься, это просто. На тихое «раз» шаг назад. Сэюн прикрывает глаза и вдыхает воздух через рот, руки Джейсона смело поддерживают его, придавая чувство защищённости. «Два-три» заставляют двинуться левее, приблизиться максимально так, чтобы слышать дыхание даже сквозь дождь. Непослушные ноги путаются, Сэюн почти спотыкается на месте. – Тише-тише. Всё хорошо, просто повторяй то же самое, всё получится. Вниз по позвоночнику пробегаются мурашки от мягкого шёпота на ухо. «Раз-два-три», «раз-два-три». Неловкие попытки обрастают уверенностью, вальсирование по мокрому полу беседки совсем скоро уже действительно начинает походить на танец. «Раз-два-три», – Сэюн проговаривает чуть громче, чем шёпотом вместе с Джейсоном, и всё равно этот звук приглушает любой дождь и редкие раскаты грома, заставляющие вздрагивать. «Раз-два-три», – Джейсон продолжает с каждым разом ещё чуточку быстрее, видя, как быстро воспринимает его Сэюн. «Раз-два-три» прекращаются. Оба просто улыбаются и тихо смеются, удерживая ритм в подсознании и безошибочно вальсируя по небольшой площади беседки. – Я же говорил, у тебя получится. – Это самое необыкновенное, что я когда-либо чувствовал. И это должно быть ещё необыкновеннее. Джейсон сглатывает, у него нещадно кружит голову от волнения и движений, но он становится окончательно вплотную. Смазанные тени в старой беседке замирают, холодные носы сталкиваются, по телу проходит разряд от контраста касания горячих губ. Воздуха в лёгких не хватает, но об остановке не может быть и речи. Кроткое мычание Сэюна тонет в поцелуе; сопротивления нет, когда Джейсон мягко прихватывает его губы, аккуратно прижимая замёрзшее тело к себе. Пальцы старшего через несколько секунд оглаживают холодные щёки, позволяя слегка углубить поцелуй: Джейсон, мелко дрожа, пробует кончиком языка губы, чувствуя сладость и такой же сладкий вздох на своих собственных, но внезапная, почти парализующая боль отодвигает все его желания и возможности, трещиной размером с пропасть проходясь по настоящему. Он едва сдерживается, чтобы не рухнуть на колени, сгибается, шипя и впиваясь пальцами в вымокшую, но тёплую рубашку на своей груди. Приступ в этот раз сильнее, но Джейсона он не пугает, словно всё, что хотелось, исполнилось под конец его жизни. Голос вырывает на поверхность сознания из-под толщи отчаянных мыслей. – Джейсон? Что произошло? Джейсон!? Так напугано, беспомощно, бесконечно нуждаясь в нём. Тихими шагами боль отступает. Выпрямившись через силу, приведя дыхание в норму, Джейсон незамедлительно притягивает парня за талию, обозначая себя рядом. – Ты совсем замёрз, нужно домой, чтобы не простудиться. – Что произошло, чёрт возьми? – ощупывая, пальцы вцепляются в плечи так, чтобы теперь не потерять и не выронить. – Ничего, просто волнение, – улыбка в голосе действует, как панацея. Джейсон убирает мокрые пряди чёлки с лица Сэюна и аккуратно, невесомо касается уголка губ своими. – Пойдём, я с тобой. И после этого дня «с тобой» уже не случается. Следующим вечером Сэюн кутается в одеяло, отчётливо слыша, как дождь барабанит по стёклам уже второй день, не переставая. Душу окутывает неприятное, скоблящее когтями волнение. Жар на губах чувствуется, как наяву, а ставшего родным присутствия не хватает, словно глотка воздуха. Сэюн задыхается. Джейсон не приходит на следующий день, когда у него назначено занятие с отцом. Ни одна попытка убедить себя в том, что волнение беспочвенно, не венчается успехом. Внутренности разрывает от неизвестности, пропитавшееся запахом гиацинтов одеяло пропитывается теперь слезами. Скамья перед фортепиано пустует и через три дня, когда на ней снова должен был появиться Джейсон. На ней Сэюн, в груди которого образовалась воронка с пустотой размера бесконечности. Шаги отца узнаются сразу, Сэюн вскакивает с места, обращаясь в сторону мужчины. – Где он? Вопрос ясен, и Ким-старший прекрасно его понимает, только ответа не может дать не при каких обстоятельствах. Он замирает на месте, словно бы испарился в этот миг. Сын не должен знать, и оставить его в прострации, в совершенном неведении сейчас лучше, чем повергнуть в необратимый шок. Вина за то, что допустил эти отношения между сыном и посторонним человеком гложет до костей. – Тебя не должно это волновать, Сэюн. И Сэюн слышит, как отец разворачивается, слышит, как делает шаги от него, оставляя с чувством тупой боли внутри. Парень срывается с места, роняя увесистую скамейку на пол, буровя ковёр на полу, о складки которого запинается, пытаясь бежать следом, выискивая правду. Боль в разбитых коленях даже не идёт в сравнение с тем отчаяньем, которое затапливает до краёв одного человека. – Где он?! И крик такой же отчаянный, до боли в горле. Слёзы стекают крупными каплями, прибежавшая сиделка пытается поднять парня с колен, а он всё ещё не теряет надежды дозваться, но ответа не получает.

❁❁❁

Если раньше Сэюн думал, что беспомощен, то это был сущий детский лепет. Его окружают четыре немые стены. Практически. Фактически из-за двери то и дело взывания выйти: сиделка-нуна действительно не на шутку беспокоится о парне, не выходящем из своей комнаты уже два дня после инцидента и не принимающим еду. Половина вещей внутри комнаты разбросана в истерике. Почти всё время Сэюн скитается по ней в каком-то беспамятстве, натыкаясь на мебель, разбивая кулаки. Тело, кажется, иссохло, его даже не хватает больше на слёзы, лишь на причитания. Он совершенно никчёмен и ничего абсолютно сделать не может. Слабость поглощает, загребая в свои лапы: он не справляется даже без элементарной чужой помощи. Чёрт возьми, он даже не мог бы набрать номер телефона Джейсона, будь он у него. Совершенный абсурд. Четыре стены, удушающий запах гиацинтов, и пора бы остаться здесь навсегда, а потом в небытие, происходящее вытянуло все соки, это совершенно невыносимо терпеть. – Сэюн, открой дверь, мне надоело терпеть это, – голос отца никогда не подрагивает, но сейчас почему-то даёт слабину. Сэюн даже не вздрагивает, оставаясь сворачиваться на постели в холодных объятиях одеяла. – Мне есть, что сказать тебе по поводу Пёнгвана. Кончики пальцев подрагивают словно от нервного тика. Ослабшее тело пытается подняться с кровати. – Чёрт с ним. Выламывай, так будет быстрее, – слышится нетерпимое из-за двери прежде, чем разносятся оглушающие выламывающие звуки. Щепки отскакивают от пола, дверь беспрепятственно открывается, зияя дырой на месте замка. – И какого же чёрта ты с собой сделал тут?! Голос совсем близко, горячая ладонь убирает спутанные волосы сына с глаз. Если бы Сэюн мог видеть, он бы сказал, что отец таким никогда не был: смертельно уставший вид, мешки под глазами. Заплаканная сиделка тут же, рядом, причитает шёпотом, а тёплые, заботливые ладони, оглаживают впалые щёки. – Приводи себя в порядок, я отвезу тебя… к Пёнгвану. Сэюн не может понять, реальность это или его очередной больной сон.

❁❁❁

Автомобиль едет не меньше часа, за всё это время тишина в салоне не нарушается ни словом. Ладони Сэюна, сложенные на коленях, не отпускает мелкий тремор, внутренности скручивает от поселившихся переживаний. Отец ведёт его за руку, ведёт долго – такое впервые за очень и очень долгие годы. В аллее пахнет сыростью и травой, тишину улицы нарушают лишь звуки птиц, Сэюн абсолютно без понятия, где находится, а предположения приводят только к худшему. – Я не хотел мириться с твоей болезнью, ты заставил меня. Я не хотел мириться с твоими привязанностями, ты заставляешь меня сделать это вновь, – под ногами плитка, скорее всего крыльцо. – Мириться с тем, чтобы я мог чувствовать, как все люди? – Это может навредить тебе, но, – мужчина осекается. У Сэюна нет никаких сил спорить и ругаться с отцом. – Прости меня. Молчания вполне достаточно. Дверь открывается, догадки о крыльце оказываются верными. Внутри уже шумно, Сэюн чувствовал бы себя здесь некомфортно, если бы не ощущал сейчас лишь сплошного колючего волнения внутри себя. Лифт и непонятное количество этажей вверх, на плечи накидывают ткань. Голову кружит, в нос ударяет едкий запах медикаментов и спирта. Мужчина отходит на секунду, а затем приоткрывает перед парнем дверь, толкая того внутрь комнаты. Всё, что может слышать сейчас Сэюн в оглушающей тишине – это отсчитывающий пищащий звук с кардиографа. Раз. Два. Три. Раз. Два. Три. – Джейсон, – тихое и сиплое, но с нескрываемой надеждой. – Подойди ближе. Прямо, прямо, ещё шаг. Сэюн выставляет перед собой руки, чувствуя, как по щекам снова стекает горячая влага, обжигая кожу. Кончиков пальцев едва хватается тепло, заставляя в эту же секунду чуть ли не завыть, а дальше следует слабая хватка ладоней ладонями. И он снова падает. На колени, чтобы оказаться ближе, когда его притягивают к себе. Сэюн рвано шарит ладонями, находя пальцами многочисленные трубки от слабого тела к аппаратам и капельнице, сплетает пальцы, затрагивает лицо, чувствуя на щеках Джейсона мокрое. – Обещай обнять меня, когда я поправлюсь. Губы Сэюна дрожат, «конечно» выходит подрагивающим и почти непонятным. – Я не могу обречь тебя на одиночество, – улыбка, такая нужная сейчас, она действует сильнее, чем просто исцеление, хоть голос Джейсона и слабый. – Всё ведь будет хорошо? – Моя операция прошла успешно, теперь нужно только восстанавливаться. – Даже если я не могу помочь тебе… – Ты можешь, – пальцы Джейсона сплетаются по запястьям ещё крепче и ещё теплее, запаивая это тепло, идущее из поломанного, но выдержавшего сердца, где-то внутри Сэюна. – Я останусь с тобой, чтобы у тебя больше не было возможности исчезнуть, – Сэюн пытается выправить дрожащий голос, но Джейсон словно безмолвно позволяет ему не сдерживаться. – Не исчезнем. Кардиограф фиксирует ритм сердца, который из быстрого становится всё более размеренным и спокойным. Сэюн жмурится от страха услышать один громкий длинный писк, оповещающий об остановке, но что-то его успокаивает и вселяет веру в лучшее. Пальцы зарываются в мягкие тёмные волосы на макушке, поглаживая, объясняя лучше любых слов и картинок, замещая на представления, которые в будущем обязаны воплотиться. Звуки фортепиано, осторожные кружения по паркету, чтения вслух в старой беседке, небо над которой всегда будет правильного цвета.