Отцовство для Эррора

      У Эррора всегда были сложные взаимоотношения с детьми. Он их на дух не переносил, и тому действительно были объективные причины. Начать хотя бы с того, что как только их с Инком совместная жизнь начала налаживаться — они научились сосуществовать мирно, и даже наслаждаться этим, то вдруг появился один из этих мерзких маленьких спиногрызов и напрочь испортил всю романтичную и уютную атмосферу, превратив её в нудную семейную бытовуху.       Отношения Эррора и Инка всегда были непростыми — зачастую они оба ощущали себя пассажирами закрученных американских горок, где каждый взлёт и каждое падение ощущалось особенно остро. Их любовь, казалось, попросту не должна была существовать, и уж тем более не стоило ожидать от неё каких-либо плодов… но вселенная любит отвратно пошутить.       Знакомство двух скелетов началось со взаимной ненависти, и это казалось вполне очевидным, потому что Эррор и Инк полные противоположности друг другу, с диаметрально различными целями в жизни. Если Инк — добрый, отзывчивый и днями напролет взмахом кисти создает новые миры, то Эррор наоборот — злой, замкнутый и всё, чем занимается — это разрушает созданные вселенные до основания, не щадя чужих жизней. Неудивительно, что поначалу оба встречались исключительно на полях битв, где грубой силой пытались остановить друг друга.       Однако спустя время обнаружилась ещё одна интересная деталь о противоположностях: оказывается, они способны притягиваться. Это и случилось с Эррором и Инком.       Бесконечные жестокие битвы в обоих распаляли взаимный интерес, колкие фразы не оскорбляли, а заставляли усмехаться. И стоило только разбежаться по углам после очередной схватки, как оба тут же начинали искать новую причину для встречи, потому что долгая разлука для обоих скелетов была невыносима. Для Инка без Эррора мир становился бесцветным, и безрадостным, а для Эррора без Инка – скучным и пресным.       Эти игры в догонялки продолжались до тех пор, пока оба скелета не поняли, что испытывать страсть друг к другу куда приятнее, чем решать всё кулаками и мериться силами. Для них всё решил один несчастный случай, распитая после этого бутылка виски на двоих, и ночь, после которой уже нельзя было относиться друг к другу как раньше.       Что касательно их отношений — те не были нежными и трепетными, как представляют себе романтичные маленькие девочки. Никаких ласковых прозвищ, шёпота на ушко и целомудренных поцелуйчиков на ночь — только животная страсть, иногда доходящая до взаимной грубости. Они целовались так, словно один хотел откусить кусок от другого; трахались до вывихнутых суставов, которые потом вместе и лечили, посмеиваясь над собственной несдержанностью; а уж если ссорились — то неизменно до разбитых лиц и сильнейших гематом.       И Эррор действительно был счастлив со всем этим. Он не верил в любовь, не думал, что когда-нибудь будет способен привязаться к кому-то настолько сильно, но теперь мог точно сказать, что, несмотря на то, что Инк его бесит и раздражает, временами он этого радужного засранца всё же, наверное, любит. По-своему: неуклюже и беспардонно, но всё же любит. Почему лишь временами? А только потому, что постоянно испытывать одно и то же чувство — невозможно, и Эррор это прекрасно понимал. Да и его привязанность к Инку — уже верх того, на что он был способен.       Так или иначе, Эррора устраивала такая жизнь. Он сильно привык как к Инку, так и ко всем его закидонам. Так что когда тот, подглядел в одной из вселенных такую церемонию, как «женитьба», и загорелся идеей воспроизвести её, Эррор дал своё согласие, а позже был беспощадно окольцован. Они с Инком, как это принято говорить, «поженились», и всё, казалось, было прекрасно и могло бы быть ещё лучше… но нет.       Всё испортил этот чёртов маленький скелетик, оказавшийся в животе Инка после ночи страстного секса. В тот раз они впервые решили попробовать использовать собственные души для получения сексуального удовольствия. И хоть каждый из них знал, что после такого-то обычно и получаются дети, оба наивно понадеялись, что это минует их стороной. Не миновало.       Так и получился ПаперДжем – маленький чернильный гадёныш, с огромными цветастыми глазами и писклявым высоким голоском, просто неимоверно обожающий орать по ночам и капризничать днём. С его рождением и закончилась беззаботная жизнь Эррора и Инка – им обоим предстояло из безответственных взрослых стать ответственными родителями. Впрочем, удачно с этой задачей справлялся только Инк, ибо Эррор отстранился от сына практически сразу, как только тот появился на свет, отчего первому папаше приходилось в одиночку заботиться о ребёнке.       И это было ужасно, потому что теперь почти всё свободное время Инка было отдано ПиДжи, а Эррору зачастую не доставалось и минуты. Разрушитель пытался самолично забрать честно причитающееся себе внимание – зачастую подкрадывался к супругу со спины и обнимал его, вжимая свои бёдра в чужой таз – потирался, намекая на продолжение, но всё, что получал – лишь раздражённый взгляд из-за плеча, толчок локтем под рёбра, и шипящее: «Иди к чёрту, я устал!», а если Инк был совсем не в настроении, то и ещё лекцию на тему того, какой Эррор отстойный отец и что ему хотя бы иногда следует обращать внимание на их, на секундочку, ОБЩЕГО сына.       Проблема была в том, что Эррор не считал, что у него есть какая-то ответственность перед этим мелким мешком костей, и что он обязан так же, как Инк, угорело носиться с ним. В конце концов, изначально скелет чётко дал понять, что ребёнок ему совсем не нужен, и даже предлагал избавиться от плода, пока ещё была возможность. Но вместо того, чтобы прислушаться к умному совету и включить свою бестолковую голову, Инк поднял настолько жуткий скандал, что наверняка слышала вся мультивселенная. «Как ты смеешь так говорить?! Это наш ребенок!» — громко орал он, а Эррор только закатывал на это глаза, чувствуя, как вся его жизнь идёт по одному месту.       Но теперь-то уже не было смысла об этом рассуждать. Спиногрыз появился, и раз уж Инк так сильно его хотел – то пусть сам им и занимается. Какой с Эррора спрос? Он и так страдал от этого вечно орущего маленького исчадия ада!       Первые месяцы после рождения ПиДжи были самыми невыносимыми. Ребёнок орал, Инк психовал, потому что у него никак не получалось его успокоить, Эррор торчал у телевизора с банкой пива. И, как итог этого дурдома: скандалы, битая посуда, взаимные обвинения, упрёки и прочее, прочее, прочее…       Почему Эррор после этого не бросил Инка вместе с маленькой обузой, он не понимал и сам. Иногда были порывы просто уйти и не возвращаться, но каждый раз удерживало что-то, и Эррор смутно предполагал, что это именно та любовь, в которую он не верит. Поэтому, зачастую отдубашенный супругом, он, стиснув зубы, продолжал качать люльку хныкающего ПиДжи, в мыслях желая подвесить того прямо на синих нитях и вышвырнуть куда-нибудь за пределы этой вселенной.       Эррор не питал к ПаперДжему каких-то тёплых чувств. Сын не был ему нужен, и зачастую только раздражал, но даже на очевидную антипатию Эррор всё равно не мог понять, что действительно чувствует к нему. Конечно, ПиДжи не был Эррору чужим. Тот ощущал нечто, похожее на «родственность» или гордость, когда малыш ни с того ни с сего брал и разбивал свои игрушки на щепки, сопровождая это устрашающим, на его личный взгляд, возгласом. Да и если бы кто-то посмел обижать сына, Эррор бы не остался в стороне и вступился – съездил кулаком в рожу обидчику, и, возможно, даже добавил бы с ноги. Он был готов защищать, но вот на хоть какое-нибудь участие или нежность разрушителя уже не хватало. Эррор не был хорошим отцом. Он был просто потому, что был, и совершенно справедливо, что повзрослев ПиДжи так и не начал называть его папой, а обращался исключительно по имени.       Эррора, впрочем, это не волновало. Воспринимает его спиноргрыз как родителя или просто как какого-то вечно злого дядьку, с которым приходится делить внимание Инка – неважно. Скелета лишь радовало, что повзрослев, ПиДжи стал куда как тише и самостоятельнее, так что Инку уже не приходилось нянькаться с ним с утра до вечера. Эррор и ПиДжи не были даже друзьями, но, тем не менее, вполне мирно уживались под одной крышей, что не могло не радовать Инка. Хотя он и чувствовал свою вину в том, что не может объединить супруга и сына, но старался абстрагироваться от этого чувства, надеясь, что в будущем всё наладится само собой и Эррор будет теплее относиться к ПиДжи, а тот, в свою очередь, ответит на это взаимностью.       В конце концов, у Инка не было достаточно времени, чтобы предпринимать что-то действительно стоящее во имя решения проблемы. Его деятельность создателя миров не позволяла оставлять себя надолго, а потому, вооружившись своей кистью, он мог покинуть дом на целый день. Радовало лишь, что, несмотря на безразличие Эррора к ребёнку, того можно было оставить на него – скелет, хоть нехотя и спустя рукава, всё же присматривал за ПаперДжемом.       В одну из вылазок по работе и случилось то, что даже эту хрупкую идиллию растоптало вдребезги.       Дрим частенько составлял Инку компанию. Его силы были незаменимы для того, чтобы насытить новую вселенную положительными эмоциями, да и более того, он был просто приятным собеседником и отличным другом. Сколько Инк себя помнил, он всегда знал этого парня, и время от времени они зависали вместе в какой-нибудь вселенной, где просто круто проводили время, занимаясь всякой ерундой. Это была идеальная дружба – полная взаимного доверия, уважения и, конечно, симпатии. К ней не нужно было подмешивать других, более глубоких чувств… Но Дрим словно этого не понимал, и иногда из его уст звучали двусмысленные фразочки. Он делал намёки на то, что он и Инк могут стать кем-то большим, чем просто лучшими друзьями и партнёрами по работе. Обычно Инк намеренно игнорировал такие высказывания или переводил всё в шутку – он догадывался, что Дрим заинтересован в нём, но при всём уважении не мог ответить взаимностью на чужие чувства. Его потенциально существующее сердце уже занимал хулиган-грубиян Эррор, и Инк, несмотря на все трудности, ни за что бы не отказался от него, но и Дрима обижать прямым отказом не хотелось. Поэтому Инк юлил, хотя задней мыслью понимал, что поступает неправильно, давая Дриму пустую надежду. В любом случае, он ждал того момента, когда Дрим сам поймёт, что их роман невозможен, или просто остынет к нему, так и не получив отклика.       Не дождался. В итоге, вся недосказанность и накопившиеся намёки превратили и так неловкую ситуацию в полную катастрофу.       Это случилось на окраине одной из светлых вселенных, где все жители были счастливы и веселы, а пасмурные деньки являлись редкостью. Они с Дримом сидели рядышком, на поляне, покрытой сочной травой и белыми цветами, что уходила куда-то за горизонт к опускающемуся шару солнца и фиолетово-розовым небесам. Был вечер, уже скоро они должны были расстаться, но ни один из них не торопился, наслаждаясь красотой созданного ими заката. Дрим, как обычно, шутил, и обстановка была лёгкой, разговор непринуждённым – обо всём на свете... Но в какой-то миг всё пошло не так, как нужно.       Дрим вдруг начал сыпать комплиментами, а следом обнял Инка, в шутку повалив того в траву. Это не было чем-то странным для обоих – они всегда очень активно взаимодействовали тактильно, но прикосновения никогда не переходили недопустимую черту. Вот и тогда они оба смеялись, и, казалось, всё было в порядке. Дрим щекотал Инка, и не давал подняться. Он улыбался, и взгляд его был радостным, но в тот же миг казалось, что на дне его глаз плещется какая-то незнакомая эмоция, похожая на сомнение, как если бы он решался на что-то рискованное, или наоборот, удерживал себя от чего-то… Но Инк хоть и был проницательным, предпочёл игнорировать это.       — Дрим, ну хватит! — хохотал он, пока чужие острые пальцы, пробравшись под одежду, бегали по его рёбрам. Инк предпринимал несерьёзные попытки выбраться. Вся эта возня походила на глупую детскую игру.       — Расслабься, солнце моё, — посоветовал Дрим, и его голос вдруг зазвучал по-другому, более низко и глубоко, немного томно, да и улыбался скелет иначе, но всё равно нежно. — Расслабься, потому что рядом тот, кто действительно тебя любит. — Что? – смех неожиданно утих. Расслышав это неожиданное признание, Инк поднял вопросительный взгляд, и Дрим замер, нависнув над ним. Его пальцы остановились, сжав выпирающие косточки художника. Лицо Инка вдруг приняло сконфуженное выражение, и он неловко хихикнул, понадеявшись на оговорку. – Я, наверное, не правильно понял, что ты сказал...       — Нет, всё правильно, малыш... Я люблю тебя, — прошептал Дрим серьёзно, совсем без смеха, всматриваясь в чужие глазницы. — Ты — мой свет, моя жизнь, моё всё… Я всегда испытывал это, Инк. Ты самый потрясающий, ты...       — Хех, эм... ладно, Дрим, я думаю мне пора, – Инк занервничал, отводя взгляд, и предпринял первую действительно настоящую попытку отстранить хранителя руками. Тот, казалось бы, даже поддался на миг, позволяя Инку привстать, но в следующее же мгновение грубо толкнул художника обратно. Придавил его своим телом, удерживая на месте.       — Пойдешь к этому идиоту? – прошипел Дрим, и весь добрый тон тут же выветрился, оставляя только тихое, контролируемое и совсем ему несвойственное бешенство. — О, малыш, не стоит...       — Дрим, хватит, это уже не смешно! — строго отозвался Инк, снова попытавшись выбраться, и в этот момент у Дрима словно сорвало крышу. Он вдруг набросился на художника: резко приблизился к нему лицом и вцепился зубами в его хрупкую шею, точно дикий бешеный пёс. Инк вздрогнул и вскрикнул скорее от испуга, чем от боли. И только оставив на чужих шейных позвонках отметину, Дрим отстранился. Инк дернулся, но освободиться так и не сумел. Хранитель снова навалился на него зафиксировав его руки своими. — Прекрати это! Дрим, ты пугаешь меня!       — Тшшшш... — убаюкивал тот, — тихо-тихо, мой хороший. Ты же знал, что это должно произойти... Ты знал, что я влюблён в тебя, но всё равно продолжал улыбаться, вертел передо мной своей задницей, позволял обнимать себя... Признай, ты на самом деле хочешь, чтобы я обошёлся с тобой так: повалил наземь и ни с того ни с сего трахнул, м? – Быстро зашептал Дрим, параллельно притираясь своим тазом к чужому. Он покачивал им, имитируя секс, и Инк с ужасом почувствовал чужую выпуклость, просвечивающую жёлтым светом сквозь ткань плотных штанов, что упиралась в его лобковую кость. — Так позволь мне сделать это...       — Хватит нести эту чушь! Отпусти меня! — Инк был зол и напуган одновременно. Его руки задрожали от напряжения, когда он снова попытался выбраться, но хватка Дрима была на удивление крепкой. — Сейчас же! Или я прикончу тебя!..       — Будет интересно на это посмотреть, — улыбнулся тот и, собрав в ладонь оба запястья Инка, перехватил его одной рукой. Освободившейся же потянулся к низу и начал медленно развязывать узел из рукавов куртки, что обматывала бедра художника. А когда с ненужной тряпкой было покончено, и взгляду предстали чужие бёдра, что обтягивали лишь лосины и шорты поверх, Дрим не сдержал натужного выдоха. Ощущение вседозволенности – того, что прямо сейчас он может осуществить то, о чём так долго мечтал бессонными ночами, полностью затопило его сознание. Подрагивающими от предвкушения пальцами, он коснулся выпирающих тазовых костей прямо сквозь ткань, как вдруг художник взбрыкнул, пытаясь ударить его коленями. Безуспешно.       — Не прикасайся! – Угрожающе вскрикнул Инк, но его нахмуренный и в то же время испуганный взгляд совсем не устрашал Дрима. Как раз наоборот – только умилял и подхлёстывал и так невыносимое желание.       — Инки, мой славный Инки, — издевательски протянул хранитель с долей укоризны, — ты раздвигаешь ножки перед Эррором, чертовым убийцей, а тут вдруг совсем не хочешь ублажить своего дорогого друга? Я же лучше него, ты знаешь. Я никогда не уничтожал миры, и я не плохой. Я — фактически добро в чистом виде... а ещё искренне люблю тебя... Разве этого недостаточно?       Ответа не последовало. Художник сжал челюсти практически до хруста, продолжая сверлить хранителя гневным взглядом. Дрим усмехнулся на это непокорство, горящее в чужих глазницах, а следом поддался ближе. Склонился, видимо, собираясь поцеловать своего любимого рассерженного недотрогу, который даже не сопротивлялся, подпуская к себе… Но когда до прикосновения оставалось лишь пару сантиметров, Инк вдруг резко дёрнулся, вскинувшись, и всадил своим лбом в чужое лицо со всей силы. Диадема, украшавшая череп Дрима съехала куда-то в сторону, да и сам хранитель на миг растерялся, дезориентировавшись от боли, но, несмотря на это, так и не дал забуянившему художнику выбраться из захвата.       — Отвали, ты, больной психопат! – прокричал Инк, продолжая активно сопротивляться, несмотря на всю бесполезность этого действа. Его мучитель, придя в себя после неожиданного удара, зловеще усмехнулся. Золотые огоньки в его глазницах исчезли, делая выражение лица более устрашающим.       — Что ж, хорошо... – прошипел хранитель, поправляя свободной рукой съехавшую диадему, — не хочешь по-хорошему — будет по-плохому! …И сразу после этой фразы для Инка начался персональный ад.       Дрим был груб и безжалостен. Для того, чтобы удерживать Инка на месте, он задействовал магию, а сам, освободившимися руками принялся нетерпеливыми рывками стаскивать со своей жертвы одежду. При этом едва ли не рычал, как разъярённое животное, готовое вцепиться зубами в добычу. Когда художник остался оголённым, стало ясно, что тот даже не возбудился: свечение магии отсутствовало, не было ни одного намёка на экто-пенис, лишь цветная люминесцирующая душа дрожала, пугливо прячась под рёбрами. Впрочем, Дрим и не пытался позаботиться об удовольствии партнёра — им двигало лишь своё собственное желание, которое он хотел удовлетворить, во что бы ни стало.       Хранитель склонился над Инком и, оставив на ключице нежный поцелуй-обманку, тут же до боли впился в неё укусом. Ладонями начал вульгарно обводить косточки лежащего под собой скелета, словно изучая, при этом бесстыдно потирался своим тазом о чужой, не в силах больше сдерживаться.       Инк сопротивлялся, как мог: кричал, вырывался, царапался… но всё без толку. Горячие слёзы бессилия и обиды скользили по его щекам нескончаемым потоком, но он даже не чувствовал их. Единственные ощущения, которые были яркими для несчастного художника – это чувства отвращения, страха и злости, что разрывали его трепещущую душу на части. Инк не ожидал такого подлого нападения, поэтому верное оружие – волшебная кисть, валялась вне зоны его досягаемости. Он не мог сделать абсолютно ничего, чтобы помешать насильнику.       Красное солнце, вдруг ставшее таким холодным и враждебным, молчаливым свидетелем наблюдало с небес за творящимся кошмаром, и высвечивало своими кровавыми лучами совершенно дикое выражение лица обычно спокойного Дрима, а Инк – глупый, беспомощный идиот мог лишь лить слёзы, принимая чужую безвкусную ласку.       Очень скоро своеобразная дикая прелюдия закончилась, и Дрим решился перейти непосредственно к фазе соития. Он приспустил свои штаны, облачая пульсирующий экто-член немалых размеров, головка которого блестела от выступившего предэкулята. Чуть сместился, пристраиваясь поближе, и Инк, понимая, что сейчас-то и будет пройден этап невозврата, отчаянно начал вырываться сильнее. Попытка свести ноги вместе не увенчалась успехом — Дрим не давал бёдрам сомкнуться, разводя чужие колени в стороны, и едва ли не ломая их сильным нажатием.       — Что такое, Инки? Ты же принимаешь такой от Эррора … — прошептал скелет, скалясь с некоторым самодовольством. — Или… мой намного больше? Ты поэтому так напуган?       — Не делай этого, прошу тебя… — просипел Инк, сверкая слёзками в посеревших от стресса глазницах. Его тело била мелкая дрожь, а голос звучал так жалобно, что казалось, эта просьба действительно остановила Дрима от чудовищной ошибки. Тот замер, что-то привычное мелькнуло в его золотых зрачках, и Инк было понадеялся, что на этом всё и закончится… Но уже в следующий момент резкий толчок и жуткая боль в области таза разбили наивную надежду вдребезги.       Несдержанный крик вырвался изо рта художника, а его слабо светящаяся радужным переливом магия, совсем не подчиняясь желанию, уплотнилась вокруг инородного объекта. Это была защитная реакция организма – он пытался избавиться от наглого вторжения, поэтому обхватывал магией член Дрима в тугое кольцо, только доставляя тому этим удовольствие, а Инку – боль.       – Н-нет! Дрим! Пожалуйста!.. – взмолился художник, чувствуя, как насильник, совсем не щадя, начал нетерпеливо двигаться: сразу резко, быстро и глубоко. — Ах… Нет! Прекрати!.. Эррор! Эррор! Эрр…       Не отдавая себе отчета, Инк стал звать на помощь, и это было именно имя разрушителя, за что в следующий миг его щёку со всей силы опалила звонкая пощёчина, что заставило голову мотнуться в сторону.       — Заткнись!.. – прорычал Дрим, ускоряя движения. – Это я! Я трахаю тебя, Инк! Думай обо мне, чёрт возьми, а не об этом чёртовом отбросе!.. Что вас, вообще, может держать вместе? Вы же с ним абсолютно разные! – Кричал хранитель в ненависти, вдалбливаясь сильнее в тело художника. Он словно старался наказать этим, сделать и так неприятные ощущения крайне мучительными. Эти мгновенья показались Инку адом, но потом вдруг хранитель остановился, и медленно перевёл взгляд на полый живот жертвы, где слабыми отблесками сияла магия. В этот миг безумная идея блеснула в глазах Дрима.       — Ха-ха… Стой, не говори, радость моя… Я, кажется, понял, что именно... – прошептал он вмиг потеплевшим тоном, который всё равно сохранял нотки ехидства. — …но, Инк, я могу и нас связать таким же образом.       Дрим просиял, но его улыбка выглядела ненормальной и опасной. Движением руки он вызывал свою душу, и заставил чужую подняться, просочившись сквозь рёбра. Перевёрнутые сердца – одно с оттенком радуги, а другое с бирюзовым отсветом парили друг напротив друга в опасной близости. Инк похолодел, наблюдая это. Худший исход этого кошмара наяву воплощался в жизнь.       — Нет... – проблеял он, а уже в следующий момент выгнулся в нежелательном экстазе, когда две души соединились рывком, и начали течь, образуя из себя третью. Инк ненавидел себя в тот миг за получаемое удовольствие… Слёзы текли из его глазниц, он сжимал зубы, лишь бы не стонать, пока чёртов насильник продолжал вбиваться в его тело, громко порыкивая.       Соединение душами – высшая форма близости для таких существ, как они. Нет ничего волнительнее, интимнее и дороже этого. Потому, ощущая то, как совсем теперь чужой скелет так нагло использует это, Инк ощущал ненависть, бессилие и унижение, разбавленное греховным удовольствием.       С Эррором это ощущалось по-другому – тогда был трепет, ощущение единения с тем, кого любишь, счастье… Тут же чистая животная похоть. Лишь физиология приносила наслаждение, разум же рвался на куски от понимания того, что происходит, а ненависть, непонятно на кого направленная – то ли на себя, то ли на Дрима, рвала душу на части.       К счастью, пытка не продлилась долго. Несколько рваных, несдержанных, болезненных толчков – и Дрим выгнулся в ярком оргазме, обильно излившись. Инк не сдержал громкого всхлипа, почувствовав, как семя хранителя мерзко заскользило внутри, но магия не давала ему растечься. С душ стёк бесформенный вязкий сгусток – новая жизнь, и плюхнулся прямо внутрь, на позвоночник, в подушечку из уплотнённой радужной магии.       Вот и всё.       Дрим, помедлив с минуту, наконец, отпустил, обессилившего Инка и поднялся на ноги. Он не говорил ничего – лишь посматривал на художника, который получив долгожданную свободу, даже не стал пытаться подняться. Единственное, на что его хватило — это просто перевернуться на бок, и подтянуть к груди колени, сжавшись в позу эмбриона. Он спрятал лицо в костяные ладони, и глухо зарыдал от страха, от боли, от унижения, от всего того, что произошло.       Инк чувствовал себя грязным, мерзким, опороченным… Он предпочёл бы быть мёртвым.       Насильник смотрел на эту истерику, и в его глазах внезапно просквозило что-то такое, словно он только сейчас понял, что натворил — Дрим вернулся, выбравшись из пут тёмного желания, и похолодел от ужаса, обнаружив себя виновником чужих страданий. Он тут же бросился к израненному другу, шепча под нос слова успокоения и просьбы простить. С пресловутым: «Я не знаю, что на меня нашло!», — он потянулся руками к Инку, чтобы поднять его, но тот в ответ ошпарил его сильным ударом, прокричав затравленное: «НЕ ТРОГАЙ МЕНЯ!»       Пожалуй, одиночество действительно было самым ценным из того, что Дрим мог дать Инку в данный момент, а потому, постояв ещё какое-то время, нервно сжимая кулаки, он просто сбежал: нырнул в портал и исчез.       После побега Дрима, Инк долгое время лежал в поле, не способный заснуть даже под убаюкивающий шёпот ветра и лунный танец белоголовых цветков. Звёзды показались в высоком небе, и исчезли вновь, давая проход новому дню… А он всё так же мёрз на холодной земле, слушая как в дрожи лязгают собственные кости, и жалел себя. Слёзы уже не сочились из глазниц, да и взгляд был пустым. Он мог бы спокойно лежать тут до тех пор, пока окончательно не окоченеет, но только мысли о том, что наверное, Эррор и ПиДжи волнуются и ждут его дома, не давали этого сделать. Инк заставил себя подняться, и натянув на себя разорванную одежду, наконец, переместиться в родное измерение.       Грязный, растерзанный и продрогший Инк возник на пороге родного дома, где столкнулся буквально лицом к лицу с взбешенным Эррором. У того все ругательства застряли в глотке, как только он заметил, в каком состоянии находился художник.       К счастью, ПиДжи спал, и не слышал страшного рассказа о произошедшем, который Инк смог рассказать только после залитой в себя бутылки виски. Эррор был в ярости – его кулаки чесались, а желание найти Дрима и прямо сейчас обратить того в кучку пепла жгло рёбра пожарищем, но ради Инка разрушитель пытался сдерживать свою агрессию. Он, даже переступая через свою гаптофобию, обнял Инка и прижал его к себе. Несмотря на чувство отвращения к этой грязи, к тому, что на Инке всё ещё были следы чужих прикосновений, Эррор терпел. До последнего. Лишь сжимал зубы покрепче и слушал, как возлюбленный пьяно рыдает ему на ухо и пачкает своими слезами плечо.       После того как Инк выпал из реальности, уснув прямо в обхвате чужих рук, супруг отнёс его на кровать, а следом отправился восстанавливать справедливость, решив не воздерживаться от убийства.       В тот день он так никого и не нашёл. ***       Случившееся сильно пошатнуло Инка. У него началась тяжёлая депрессия, и если раньше скелета было невозможно удержать на месте, то теперь он не покидал жилища, если того не требовала работа. Целыми днями он старался рисовать, только вот было видно, что это некогда обожаемое занятие, теперь совсем не доставляло удовольствия. Улыбка, что была типичной для каждого скелета, держалась на лице художника, но была бледной, а её уголки всегда опущены.       Инк был любезен лишь с ПиДжи. Он старался вести себя, как обычно, в обществе сына, чтобы тот ничего не заметил и, не дай вселенная, не начал задавать вопросов. А вот Эррора же наоборот старался избегать. Может быть, Инк считал себя недостойным, может быть, виноватым… В любом случае, он ограничил общение с мужем до минимума, и даже отказывался ложиться с Эррором в одну кровать, проводя ночи либо в своей мастерской, либо на диване в гостиной.       Эти дни были невыносимы.       Эррор был готов убить Дрима, и, несомненно, сделал бы это, но тот словно сквозь землю провалился... или правильнее будет сказать сквозь антиматерию? В любом случае, в какую бы вселенную ни вторгался скелет, пыша злостью и жаждой мести, везде натыкался на кого угодно, только не на чёртова ублюдка с ёбаной диадемой на его тупой башке. В конце концов, после поисков Эррору не оставалось ничего, кроме как вернуться домой, скрежеща зубами от нереализованной злобы.       Эррор понимал, что он для всей мультивселенной — враг номер один, так что даже если бы кто-то из ошибок знал местоположение Дрима, его бы никто не выдал. Ведь Дрим — светлый, чистый, ничем не запятнанный святоша, живущий положительными эмоциями, а Эррор — больной на голову психопат, с навязчивыми идеями разрушительного характера, который раньше стирал целые миры и их жителей просто потому, что хотел. Конечно, в глазах этих тупых придурков из альтернативных реальностей, он был головной болью, а Дрим – добрым героем. Героем, который, блять, просто взял и изнасиловал Инка! Блять. Блять. Блять!       Гнев разрывал на части, и, желая выместить его хотя бы частично, Эррор разнёс случайную часть вселенной, а потом просто вернулся домой. Туда, где Инк в запертой комнате сидел целыми сутками и дышал этой вонючей краской, пытаясь утопить своё горе в творчестве. Туда, где Эррору самому приходилось заботиться о ПаперДжеме, который хоть и не понимал, что происходит, но всё равно выглядел подавленным. Как-никак, на нём тоже сказывалась вся эта обстановка. Мальчик стал каким-то тихим, постепенно замыкался в себе, и обычно активным играм предпочитал уединение. Так он проводил время, складывая и перекладывая свои игрушечные кубики. С отстранённым видом он строил башенки, которые в следующий же миг мог разнести их все на составляющие, громко заревев. И Эррор ненавидел, когда это случалось. Его раздражали эти крокодильи слёзы, сопли, и слюни, что увешивали личико сына. Серьёзно, словно у этого мелкого пиздюка был повод так себя вести! Будто бы он страдал больше всех! Да ему, вообще, не нужно ни о чём беспокоиться, потому что он сыт, одет, и может целыми днями заниматься всякой ерундой — а что ещё нужно для счастья?!       …Но в тот же миг Эррор ощущал что-то вроде жалости, потому что он совсем ничего не может сделать даже для того, чтобы успокоить маленького скелета. Он ловил себя на мысли, что хотел бы... Но просто не знал как, и от этого чувствовал себя растерянно и глупо. Ему казалось, что всё настолько плохо, что уже не может быть ничего хуже.       Что же, он ошибался.       Просто изнасилование, оказывается, не было вершиной проблемы. Через месяц выяснилось, что всё это время Инк под мешковатой плотной одеждой прятал от Эррора маленький эмбрион – результат той позорной случки. Инк не решился рассказывать об этом сразу. Он долго мусолил предстоящий серьёзный разговор в голове, а потом, в один из дней, дождавшись, когда ПиДжи уснул, усадил Эррора в гостиной рядом с собой, и во всём признался. Очевидно, супруг не воспринял эту новость с распростёртыми объятиями. Поднялся крик, но Инк сразу же дал понять, что несмотря ни на что, оставит этого ребёнка.       Меленький силуэт белого скелетика уже просматривался в свёрнутом однотонном комочке. И глядя на него, Эррор чувствовал такую ярость, что был готов выдрать этого паразита из Инка голыми руками, и он сделал бы это, если бы не убитый и усталый вид второго, который, замечая в суженных зрачках разрушителя эти порывы, закрыл маленького выблядка своими костлявыми руками.       — Не вздумай, Эррор... — произнёс он безапелляционно, и пальцы его дрожали то ли от страха, то ли от осознания, что если Эррор действительно попытается что-то сделать, то он не сможет его остановить. — Просто не вздумай...       И Эррор, видя это глухое испуганное отчаянье на дне обычно радостных глазниц, просто грязно выругался, поднялся и ушёл. От греха подальше – перебеситься в какую-нибудь вселенную, где можно что-нибудь разворотить.       С тех пор скандалы, битая посуда, ссоры стали постоянным явлением в их отношениях. Под одной крышей было невыносимо находиться для обоих скелетов. Но ни крики, ни угрозы — ничто не помогало образумить Инка. Так что спустя время, в последней попытке убедить Инка избавиться от ребёнка, пока ещё не стало поздно, Эррор предпринял последнее и самое дикое для себя средство общения — спокойный разговор. Гадёныш быстро рос внутри, и даже ещё не успев появиться на свет, отравлял всем жизнь.       — Зачем тебе этот ребёнок? – в один из вечеров спросил Эррор, стараясь держать себя в руках. Он, сложив руки на груди, наблюдал за тем, как Инк дрожащими руками пытается высыпать несколько таблеток на ладонь. Нервы художника были на пределе – совсем недавно они оба снова швырялись друг в друга обвинениями, а теперь он даже не успел принять успокоительное, как супруг снова начинал этот разговор. Эррор третировал его последние недели. Он не помогал пережить то, что произошло, а наоборот только сильнее топил Инка в этом чёрном безрадостном болоте. — Он будет напоминать о том, что этот урод сделал с тобой, он будет…       — Когда ты смотришь на ПиДжи неужели вспоминаешь только то, как мы делали его?! – огрызнулся Инк, и витамины посыпались с его руки и разлетелись во все стороны, а его взгляд, полыхая усталой злостью, обратился к чёрному скелету.       — Да! — рявкнул Эррор в ответ, не в силах сдержать свои нервы, которые никогда не были крепкими. — И всё, что я испытываю при этом — досаду, оттого что не успел вовремя отсоединить свою душу от твоей! И, блять, пара минут удовольствия не стоила того!...       Жестокие слова повисают в воздухе. Инк выглядит изумленным и ужасно грустным одновременно — его глаза шокировано распахнулись, а уголки нестираемой улыбки задрожали. Эти слова, произнесённые в запале, его только что окончательно добили.       — Эррор, ты... ты чудовище! – голос задрожал, выдавая нечёткие звуки, а лицо скривилось. Внезапно Инк заплакал навзрыд, и до Эррора наконец-то дошло, что он сейчас сказал. — Как у тебя язык повернулся произнести такое!.. Убирайся!       — Инк, я... я не это хотел!.. Б-блять! Я серьёзно ляпнул не то… послушай меня!.. — разрушитель миров вмиг растерялся, он попытался приблизиться к Инку, но ответом ему был лишь крик.       Художник был слишком возбужден, чтобы рассуждать здраво. На попытку приблизиться к себе, он, точно дикое, затравленное животное, сделал выпад вперёд, едва удерживая себя от удара, и ткнул рукой в сторону входной двери.       — Я сказал: убирайся отсюда!       Эррор цыкнул, но подчинился. Вести дискуссии со взбешённым Инком – пустая трата времени, легче дать и ему и себе немного остыть, а уж потом возвращаться к этому разговору.       Побродив по окрестностям, Эррор вернулся домой лишь к утру. Инк так и не смог уснуть, он поломанной куклой полулежал на диване, уставившись в одну точку. Эррор, чувствуя как душу неприятно пощипывает совесть, подошёл к мужу первым. Был тяжёлый и длинный разговор – слёзы, пощёчина разрушителю, а позже и долгожданные объятия вместе с поцелуями.       В итоге, Эррору пришлось смириться с этим нежеланным ребёнком, ради чужого прощения и возможности находиться рядом... Но даже если так, это не значило, что теперь Эррор не мог ненавидеть и презирать это мелкое ещё не рождённое отродье, которого просто не должно было быть. Поэтому он решил просто переживать все эти чувства внутри и лишний раз не волновать Инка. ***       Именно после этого обстановка в доме стала терпимой. Инк снова понемногу возвращался к жизни, расцветал, словно затоптанный цветок, который, несмотря на все увечья, поднял голову к ласковому солнцу. Он снова вернулся к работе, начал улыбаться, шутить, и Эррор, глядя на такого возлюбленного, думал, что может быть, оно того и стоит. Инк становился собой прежним и, глядя на него, ПиДжи тоже прекратил напоминать шарахающуюся по углам мышь. Мальчишка снова показывался на глаза, стремился провести побольше времени с Инком, и иногда дерзил Эррору. А пару раз даже выбирался с разрушителем в другие вселенные (Эррор не больно следил за своим чадом, и тот мог лазать везде, где хотел, что повергало его в восторг).       Кажется, нет худа без добра – произошедшее сделало из них семью. Эррор стал добрее к ПиДжи и немного участливее, нежели раньше. Казалось, чёрная полоса была пройдена, и Инк впервые после того случая действительно почувствовал себя счастливым.       …Но не тут-то было, радость оказалось преждевременной. ***       Вечерами Инк частенько усаживал рядом с собой ПиДжи на диван в гостиной и читал для него различные книги вслух. Ребёнку нравилось слушать истории, так что он, доверчиво прижавшись к боку родителя, рассматривал страницы, заполненные мелким шрифтом, и представлял себе все события и персонажей, рисуя воображением целые миры. В эти минуты между папой и сыном царила абсолютная гармония. Иногда к огоньку присоединялся даже Эррор, но чаще всего просто засыпал под тихий бубнёж Инка, распластавшись по спинке дивана.       В тот вечер он тоже присоединился.       Книга как раз подходила к концу, а ПиДжи, последние минуты вместо того, чтобы удивляться развязке, не сводил взгляда с округлившегося живота Инка, что люминесцировал разным цветом и был заметен даже сквозь плотную ткань чёрной майки. Мальчик недоумевал: почему ни у него, ни у Эррора там не было ничего – лишь узкий позвоночник и пустота, а у папы что-то объёмное и круглое? Что же там так сильно раздулось? Необходимо было выяснить это! Так что как только папа замолчал и закрыл книгу, ПиДжи не церемонясь, задрал его майку своими маленькими ручками. Инк явно не ожидал этого, и от удивления замер, но даже после того, как замешательство прошло, не стал одёргивать одежду, позволяя сыну увидеть это.       — Папочка, а это там мой братик? — с интересом разглядывая эктоплазменный живот Инка, произнес малыш, а следом со всей детской непосредственностью потянулся одной ладонью к нему, опуская ту на упругую магию, укрывающую маленького белого скелета от внешнего мира.       — Нет, — вклинился Эррор внезапно, и его голос звучал, словно звон колокола в тишине – твёрдо и громко. Инк вздрогнул от этого слова, точно от удара, а следом сжался, как побитая собака и, нервно улыбаясь, опустил кисть на щёку ПиДжи, который был в полном недоумении от такого ответа.       — Конечно, это твой братик!.. — попытался неловко сгладить он, но голос предательски дрогнул. — Не слушай отца, он так шутит.       Эррор на это фыркнул пренебрежительно и, поднявшись, побрел прочь из комнаты, игнорируя супруга и сына. ПиДжи недоуменно покосился ему в спину, а Инк, старательно игнорируя этот выпад, не спускал взгляда с личика сына, чувствуя, как в горле встаёт неприятный комок.       — Может быть, я прочту тебе что-нибудь ещё? – спросил он, перетягивая внимание ребёнка с громко хлопнувшей двери, через которую секунду назад прошёл Эррор. ПиДжи, заглядывая в его глаза, с энтузиазмом кивнул и тут же бросился искать новую книгу, мигом забыв обо всей этой странной ситуации.       И пока он возится у полок, выискивая что-нибудь интересное, Инк неуютно оттягивает майку обратно и пытается смириться с тем, что, несмотря на затишье, всё в его семье не так хорошо, как он надеялся. Сделать это оказывается довольно трудно. ***       Проходит несколько месяцев, и на свет появляется Паллет. Его глазки-блюдца с дрожащими в них звёздами зрачков, любопытно осматривают мир. Он крохотный, белоснежный, практически постоянно улыбающийся и задорно угугукающий малыш — слияние всего хорошего и доброго, что только могло быть.       Эррора выворачивает только от одного взгляда на это создание.       Для того чтобы родить, скелету не надо многого – лишь покой, пару часов рассеивания удерживающей магии и какой-нибудь доктор поблизости, на случай, если понадобится медицинская помощь. Таким доктором для супругов оказалась Альфис из одной альтернативной вселенной. Она кружила вокруг Инка, следя за его состоянием, а Эррор, несмотря на свою фобию, был рядом и держал ладонь художника в своей. За это Инк был благодарен ему как никогда. Он чувствовал эту неосязаемую поддержку, чувствовал, что разрушителю не плевать, как бы он ни хотел продемонстрировать обратное, и что он тоже по-своему беспокоится. Это вселяло в Инка решительность и веру в хорошее.       Всё прошло без осложнений — ребёнок родился здоровым, и практически сразу же получил своё имя. Совершив с новорождённым все необходимые процедуры, Альфис передала его Инку и ушла, оставив скелетов наедине.       Инк, чувствуя, как на глаза наворачиваются слёзы счастья, протянул Эррору сверток, показывая спящее и такое милое личико нового члена их семьи.       — Взгляни на него, Эррор, - улыбнулся художник блаженно, не в силах до конца поверить в то, что это он создал что-то настолько чистое и прекрасное, как этот невинный малыш. – Разве не чудо?       — Убери это от меня, – Эррор, вопреки ожиданиям Инка, скривился в отвращении и отшатнулся, прожигая завёрнутое в пелёнки дитя ненавидящим взглядом. — Я к нему и пальцем не прикоснусь!       …И как только слова зависли в воздухе, образовалась идеальная тишина — это было похоже на немую сцену в плохой трагикомедии. От такой реакции мужа Инк опешил: круги под его глазницами от усталости стали ещё отчётливее, огоньки в глазницах пропали, а слёзы прекратили течь,чтобы уже в следующий же момент возобновить свой бег, только на сей раз вовсе не от счастья.       — Эррор, прошу тебя… — руки, удерживающие сынишку, задрожали. Художник пытался воззвать к чему-то светлому в душе Эррора, к тому, что было в нём совсем недавно, когда он держал его руку в своей. — Он теперь часть нашей семьи, он тоже твой сын...       — Нет, не мой, — прорычал скелет глухо, стреляя исподлобья грозным взглядом. Разрушитель был на грани — ему ещё удавалось сдерживать эмоции, пока Альфис была здесь, но это неприлично счастливое настроение художника, и этот мелкий гадёныш, как две капли воды похожий на Дрима, слили в трубу все его попытки быть хладнокровным. В данный миг он ненавидел и Инка, и этот поганый кулёк в его руках. — У меня всего один сын, и его с лихвой хватает! А этот выблядок — только твой. Ты хотел его — тебе с ним и возиться. Я с ним не имею ничего общего!       — Эррор, так же нельзя... Мы живем вместе, у нас семья, мы любим друг друга... Пожалуйста, не говори таких ужасных слов! – голос художника дрожал. Сейчас он ощущал себя преданным во второй раз, и это было куда больнее, чем в первый, когда Дрим унизил и растоптал его честь. — Я не жду, что ты сразу примешь и полюбишь Паллета, но просто хотя бы попытайся... Всего чуть. Ради нас… пожалуйста…       — Я буду с тобой и никуда от тебя не уйду, – ответил Эррор черство. Чужим слёзным просьбам было не под силу растопить его ледяную душу. – С тобой, Инк, а не с этим ребёнком. Он мне никто. Я готов терпеть ПиДжи, потому что в нём мои чертовы гены, но вот это… — Скелет ткнул пальцем в кулёк, и Инк инстинктивно прижал его к себе, словно защищая от опасности. — …Мне абсолютно чужое дерьмо.       — Эррор… — художник было снова хотел что-то сказать, но разрушитель, повысив голос, оборвал его, вынуждая дослушать себя.       — Я не вынуждаю тебя избавляться от него. И раз ты всё же решил его растить – пожалуйста, но на меня не рассчитывай. Я ни за что не стану ему отцом! И я никогда не полюблю его! Так что забудь о своих сопливых фантазиях про большую счастливую семью и готовься самостоятельно подбирать дерьмо за этим выкидышем!       Инк не знал, что сказать. Слёзы заструились по лицу, и он просто всхлипнул, ощущая себя как никогда жалким. Эррор, обведя его оценивающим взглядом, молча развернулся и ушел, уверенный в своей правоте. Он знал, что, ведёт себя, как сволочь, но не мог иначе. Этот ребёнок – живое доказательство того ужаса, что им всем пришлось пережить. Этот ребёнок - ошибка, которую Эррор несомненно стёр, будь на то его воля. Этот ребёнок не должен был появиться на свет… но теперь он есть, и с ним придётся как-то уживаться. Сплошная головная боль для разрушителя.       Инк не мог сделать ничего с этой точкой зрения разрушителя. В нём ещё слишком свежо чувство вины и наивная вера в хорошее, он чувствовал, что не имеет права вставлять слова поперёк Эррору, потому что тот и так как-бы принял его с этим ребёнком, да и он не обязан любить его.       Как только Эррор вышел, Инк поднёс малыша к своему лицу. Тот приоткрыл глазки, сверкая звёздочками жёлто-зелёного цвета, и улыбнулся, что-то нечленораздельно, но радостно пробормотав. Инк сквозь слёзы улыбнулся в ответ, легонько касаясь своим лбом лобика своего сына.       — Ничего, малыш, ничего… — мягко произнёс он, ощущая тепло родного существа. — Всё ещё образуется, всё непременно будет хорошо… ***       Дни, месяцы, года сменяют друг друга – Паллет растёт. И теперь он не неспособный двигаться младенец в пелёнках, и даже не ползающий на четвереньках малыш – он активный, любознательный и очень шумный ребёнок.       Его настоящий отец, Дрим, так и не объявлялся с того рокового дня. По мультивселенной ходили слухи, что хранителя видели то тут, то там в обществе какого-то странного скелета в чёрно-белых одеждах, но на этих сплетнях всё и заканчивалось. Впрочем, Дриму не нужно было находиться рядом, потому что Инк и Эррор сполна видели его в Паллете. В мальчишке проблескивали те же черты характера, которыми обладал Дрим, те же ужимки, тот же громкий тонкий голос, и взгляд на мир, состоящий из непосредственности и вечного оптимизма.       Паллет таскался за старшим братом хвостом, и если тот сначала был рад новому партнёру для игр, то постепенно начал выглядеть больше уставшим, чем радостным. В маленьком скелете, казалось, был моторчик, который не был способен перегреться или сломаться. Его улыбка была яркой, как тысяча звёзд, и лишь изредка пропадала с лица. Он всем старался подарить как можно больше позитивных эмоций и радовался, когда это удавалось.       Паллет обожал многие вещи и многих монстров, но особенно сильно его любовь была выражена к Инку, ПаперДжему и… Эррору.       Впрочем, разрушителю было на это плевать — он на удивление твёрдо держал своё обещание «не иметь ничего общего с этим спиногрызом». Только вот, несмотря на это, подрастающему Паллету невозможно было объяснить, что Эррор – ему никто. Тот сам тянулся к угрюмому скелету, которого воспринимал как своего отца, и даже от ворот поворот не заставлял его унывать.       У Инка болела душа, когда он видел потуги младшего сына и отстранённость Эррора к этому.       Равнодушие разрушителя проявлялось даже в мелочах.       Например, когда ПиДжи снился кошмар, и он оказывался глубокой ночью в дверях родительской спальни, то Эррор недовольно бубня, двигался на самый край кровати, ограждаясь баррикадой из одеяла, позволяя ребенку влезть посерединке – между собой и Инком. Но вот если Паллет заявлялся с такой же проблемой, то Эррор не шевелился.       — Пусть ложится с твоей стороны, – безапелляционно заявлял он, и Инк со вздохом принимал эти условия. Они с сыном ютились вдвоём на одной половине кровати, и художник обнимал его, прижимая к себе, чтобы тот ненароком не свалился с края, да и засыпал так, чувствуя мерное дыхание мальчика, овевающее его грудную клетку.       Эррор, несомненно, был тем ещё безучастным говнюком. Но Инк всё же был ему благодарен за то, что тот, несмотря на всю нелюбовь к Паллету, не уходил в глухое игнорирование пасынка.       По сути, полностью абстрагироваться от мелкого скелета разрушителю было весьма проблематично, потому что они оба жили под одной крышей, и Эррору приходилось присматривать за ним, когда этого не мог делать Инк. Между ними не было особого общения – чаще всего их разговоры состояли только из пары-тройки фраз, но всё же они не пренебрегали друг другом. Эррор не ненавидел ребёнка, но и не подпускал его к себе на достаточно близкое расстояние.       Паллет унаследовал от Инка дар рисования, так что он частенько проводил время с листом бумаги и баночками краски. А создав прекрасный для своих лет рисунок, тут же подрывался с места и спешил впечатлить им… Эррора. Действительно, честь первым оценить новорождённый шедевр доставалась вовсе не Инку и даже не ПаперДжему, а именно Эррору, от которого Паллет получал лишь ленивый взгляд , вздох и насильно выдавленное: «Да, ничё так, шкет».       Но даже такой скупой похвале ребёнок был так сильно рад, что едва ли не светился как лампочка.       Как-то Инк стал случайным свидетелем разговора между мальчиками. Тогда он просто шёл в свою с Эррором спальню – время было уже довольно позднее, как внезапно, проходя мимо комнаты детей, услышал их голоса и заглянул внутрь. Те не спали (хотя уже должны были), и, спрятавшись под одним одеялом на двоих игрались с фонариком и, судя по звукам, хрустели стащенной с кухни пачкой чипсов. Инк было хотел включить свет и разогнать братьев по кроватям, обрывая их ночные посиделки, как его фаланги замерли прямо над включателем, когда он услышал то, о чём они говорили.       — …Тебе это нравится что ли? Пойми, что чтобы ты не делал – ему всегда будет плевать! – бубнил недовольно ПиДжи. – С этим нужно просто смириться! Эррор никогда не изменится!       Инк, вслушался внимательнее, его внимание полностью поглотил этот тайный диалог, и будь у него сердце в груди, то оно бы сейчас замедлило свой бег. Маленький силуэт Паллета, вычерченный золотым свечением старого фонарика, недовольно вскинул ручками под одеялом.       — Нет, ты не прав! – возразил он куда громче, чем следовало бы. – Эррор — наш папа! И он нас любит!       — Пффф, ты дурак? – прыснул старший ребёнок, зля младшего. – Да он даже не хотел, чтобы ты рождался.       — Неправда! Папа меня любит! – вскинулся тут же малыш и замахнулся на брата в комичном ударе, но тот только засмеялся на это. Луч преломился, и, судя по всему, ПиДжи направил его прямо в лицо маленького скелета. Паллет захныкал, но всё равно продолжал возмущаться. — Это ты — единственный дурак здесь! Да ещё и врун!       — Эй, да не реви… – воскликнул немного напугано ПаперДжем, видимо боясь, что их застукают из-за этого шума. Но Паллет не унимался, и тогда ПиДжи протянул к нему руки, уложил их на плечи и несильно потянул на себя, заключая сопящего брата в некое подобие объятий. – Да хорош, плакса! Блин!.. Я… кхм… Я действительно пошутил, только успокойся.       Вместо ответа Паллет издал протяжный звук «хныыыыы», и, судя по этому театру теней, обхватил ПиДжи в ответ. Тот на это недовольно вздохнул, но всё же не стал выбираться, а просто выключил фонарик.       — Мелкий, блин, ты на пачку чипсов наступил! — было последним, что услышал Инк перед тем, как прикрыть дверь и сделать вид, что не знает, о чём говорили его сыновья.       На самом же деле его душа кровью обливалась от понимания того, как страдает Паллет из-за недостатка внимания со стороны Эррора. Но Инк знал, что невозможно заставить кого-то полюбить другого. Он бы хотел, и если бы такое было возможно, художник отдал бы многое за то, чтобы Эррор был мягче к мальчикам… Но, к сожалению, как и сказал ПиДжи, с равнодушным поведением разрушителя можно только смириться. ***       Эррор — жуткий гаптофоб. Любые прикосновения даже от Инка или сына воспринимались им крайне болезненно и едва не со скандалом.       …Но вот когда Эррор хотел трахаться — все его психологические болячки исчезали прямо на глазах: тут он уже не стеснялся лезть целоваться к Инку, используя при этом все свои пять языков, трогать его там, где не положено, а так же сосать его член, даже не брезгуя сглатывать высвобождающуюся сперму.       В обычные же дни, когда скелет не руководствовался животным инстинктом насыщения своих сексуальных потребностей, он был настоящим недотрогой. А оттого любое неслучайное прикосновение со стороны Эррора было настоящим событием, правда, на это везло лишь Инку. Эррор мог приобнять его как бы невзначай за плечи, когда они путешествовали по другим вселенным, мог взять его за руку, и редко – легко поцеловать, не стараясь при этом возбудить, как это бывало в его «период спаривания» (как про себя окрестил это поведение Инк).       Однако, в какой-то миг, так крупно повезло не только художнику. И непонятно, почему: то ли Эррор захотел выразить свою искреннюю привязанность тактильно, то ли алкоголь победил гаптофобию на время… но, так или иначе, на своё десятилетие ПаперДжем впервые получил неловкие, но искренние объятия от отца.       Тот, явно выпив больше, чем надо, в какой-то момент просто обнял своё чадо. ПиДжи тогда замер карикатурной картонкой с распахнутыми в шоке глазницами, и его душа внутри замерла от неожиданности. Эррор действовал аккуратно, словно обнимал не ребёнка, а взрывчатку, которая при одном неверном движении способна заставить всё взлететь на воздух. Мягко прижимая сына к себе, Эррор пьяненько улыбался и бормотал какие-то то ли поздравления, то ли восхищения.       — Ух ты! Отец обнимает братика! – завизжал тогда в восторге Паллет и тут же обернулся ко второму родителю. Схватив край его рубашки, начал бешено дёргать, привлекая к себе внимание не менее шокированного Инка. – Пап! Пап! А он и меня обнимет, когда будет мой день рождения? Ведь обнимет же, да?       Звёздочки в глазах мальчика светились, как два маленьких прожектора, зеленоватый румянец появился на округлых скулах, да и вообще он был в таком неподдельном восторге, что Инк не смог сказать неприглядную правду.       — Конечно, Паллет, — нервно улыбнувшись, пообещал художник, про себя надеясь, что ребёнок забудет об этом через пару месяцев.       Не забыл.       Весь свой день рождения Паллет ходил с выражением глубокого ожидания чего-то приятного, посматривая на безразличного к нему Эррора. Мальчика, казалось, не так сильно интересовали полученные подарки, как названный отец.       …Но вот праздник подходил к концу, а обещанных объятий всё не было и не было… И когда уже весь зал был прибран после гостей, а Инк мягко улыбаясь, отправил сына готовиться ко сну, Паллет не смог сдержаться – он разрыдался, потому что Эррор не обнял его так же, как брата тогда.       Мальчик не успокаивался, и Инк едва ли не сходил от этого с ума. Он уговаривал супруга хотя бы просто похлопать Паллета по плечу, но тот был не преклонён и даже не напуган перспективой весь грядущий месяц спать на диване в гостиной. ***       После этого эпизода вера Паллета в то, что он небезразличен Эррору заметно поугасла. Нет, он всё ещё оставался весёлым и неунывающим ребёнком, и даже продолжал предпринимать попытки сблизиться с Эррором, но не такие бурные, как прежде. В очередной раз встречая стену отстранённости, он не начинал истерики, а просто понимающе кивал и уходил в свою комнату, где выражал все свои эмоции в каком-нибудь мрачном рисунке.       Отношения в семье нормализовались, хотя всё ещё не были самыми лучшими. Несмотря на отсутствие тепла, не было и конфликтов, так что… всё происходящее между Инком, Эррором и мальчиками можно было охарактеризовать словом «нормально».       Казалось, что так могло бы продолжаться и дальше – без всяких изменений, если бы не один случай, произошедший несколько лет спустя. Тогда ПиДжи уже стал полноценным подростком, а Паллет хоть и стал старше, но всё равно остался радостным гиперактивным ребёнком. Их отношения с родителями мало изменились — Инк всё так же играл роль доброй и заботливой мамочки, готовой прийти на помощь в самой любой ситуации, а Эррор всё ещё был никудышным отцом. Вся его забота проявлялась лишь в том, что он мог поиграть вместе с мальчиками в приставку, лениво перекинуться парой реплик или приготовить им хот-доги, когда Инк не успевал сделать полноценный ужин. В остальном же он был всё тем же унылым, отстранённым и апатичным скелетом.       В тот день ПиДжи и Паллет играли вместе во дворе своего дома. Бросание мяча – это обычно игра между отцом и сыном, но в данной ситуации роль первого исполнял ПиДжи, а второго – Паллет. Вечер уже понемногу наступал, небеса начинали подсвечиваться золотым, трава приятно шелестела под ногами. Мальчики кидали мяч туда-сюда ровно до тех пор, пока Инк не позвал обоих ужинать. Он громко прикрикнул с веранды, советуя поторопиться и поскорее прийти на кухню, а следом скрылся в доме.       — Пошли, мелкий, нас зовут, – сказал ПаперДжем, стягивая перчатку со своей руки и кивая брату, который удерживал в руках мячик. Последняя подача была как раз в его сторону.       — Ну не, давай ещё в последний раз! Пожалуйста?.. – попросил Паллет, корча милую мордочку. Звёздочки в его глазницах упрашивающе блестели, и ПиДжи не мог отказать этому взгляду.       — Эх, ну ладно, — согласился он, сдавшись, и обратно натянул кожаный аксессуар на руку. – Только, чур, сам потом ищешь мячик и убираешь всё.       — Ну, эй!..       — Или никакой последней подачи, – прервал начавшееся возмущение ПаперДжем, на что Паллет забавно надулся. – Так что?       — Ну ладно, окей. Я согласен! – поворчав, кивнул младший брат и тут же, сделав невнятный кульбит телом, и, видимо, применив собственную магию, швырнул мячик так сильно и так далеко, что ПиДжи не успел даже среагировать, как снаряд пронёсся над его головой и упал куда-то в траву в отдалении.       — Хэй, так не честно! Я даже не был готов! – возмутился старший скелет, оборачиваясь через плечо на остальной простирающийся дворик. Бегло прошарив взглядом траву, он не нашёл и намёка на мяч. – Мы договаривались, что не будем использовать магию!       — Ох, да ладно! Зато, посмотри, как далеко улетел! – просиял малыш, улыбаясь. Он гордился тем, что уже мог использовать свои способности, несмотря на то, что ему всего семь лет. ПиДжи вздохнул, но всё же утвердительно покивал, соглашаясь.       — Впечатляет, но подбирать его всё равно тебе, – и только сказав это, под разочарованные звуки голосочка младшего брата, ПиДжи как ни в чём не бывало, быстро направился в сторону дома, оставляя Паллета одного. Тот всё что-то возмущался в отдалении, но скелет его не слушал.       Зайдя домой, ПаперДжем сразу же направился приводить себя в порядок после улицы, а закончив, спустился к столу.       Небольшая, но уютная кухонька была довольно светлой. Инк возился у столешницы, наводя последние штрихи, а Эррор, который уже сидел за столом, тоскливым и голодным взглядом гипнотизировал спину супруга. В воздухе витал ароматный запах вкусного ужина. Инк всегда отлично готовил. И у ПиДжи тот час потекли слюнки, а внутри сладостно заныло – за играми во дворе очень сильно разыгрывается аппетит. Мальчик прошёл в кухню и тут же нетерпеливо бухнулся на своё место.       — ПиДжи, а где Паллет? — спросил Инк, оборачиваясь и не замечая младшего сына рядом со старшим.       — Не знаю, он вроде бы должен был убрать мяч с газона... – пожал плечами тот, замечая, как отец рядом недовольно вздыхает, нетерпеливо покачиваясь на стуле. Разрушителю явно не терпелось запихнуть в рот приготовленные Инком вкусности, ровно, как и его родному сыну.       — Ох, вечно он задерживается! Эррор, сходи, позови его, пожалуйста, – попросил художник, обернувшись с подносом золотистых куриных шариков в руках, от которых исходил просто божественный запах и поднимался белый пар.       Эррор дернулся так, словно его ударили. Его лицо исказилось гримасой протеста. Разрушителю было дико неохота вставать с насиженного места и тащиться куда-то. Но, тем не менее, выдержав строгий взгляд Инка, он со вздохом отлип пятой точкой от стула и пошёл, бубня себе под нос ругательства о том, как сильно ненавидит эту маленькую занозу в заднице. ПиДжи же наоборот обрадовался тому, что потенциальный конкурент за вкусняшку ушёл – ему больше достанется.       — О, крокеты! – обрадованно воскликнул он и схватил один шарик своей вилкой, но не успел и ко рту поднести, как его остановило ощущение тяжёлого взгляда. Он поднял взор и столкнулся с безапелляционным лицом папы, что хмурился, прищурив глазницы.       — ПиДжи, дождись отца и брата, — спокойно попросил Инк таким тоном, что мальчику стало просто стыдно не подчиниться, и он всё же опустил крокет обратно на тарелку, провожая его грустным взглядом.       Тем временем Эррор нехотя натянул на ноги уличные тапочки и вышел на крыльцо, внутренне надеясь, что ему не придётся идти дальше.       — Паллет! – окрикнул он, а не получив ответа, повторился. — Паллет! Паллет, домой!       Но на крик никто не откликнулся, и ребёнка по-прежнему нигде не было видно. Скелет, чертыхаясь, всё же вышел на улицу, а обведя пространство взглядом, и не заметив этого бесячего мальчишку поблизости, пошёл дальше, бубня себе под нос: «Маленький засранец…».       Эррор злился, потому что сейчас он мог бы набивать брюхо офигенными крокетами, которые умел делать только Инк, но вместо этого был вынужден искать Паллета. Тот наверняка снова увидел какую-нибудь тупую штуку, вроде улитки или муравейника, и, присев на корточки, с интересом рассматривал её, погрузившись в себя настолько, что не замечал внешних раздражителей. Такое уже случалось раньше, и, думая об этом, Эррор представлял, как с наслаждением выдернет пасынка за шкирку, словно нашкодившего кота, и возможно даже даст ему подзатыльник за то, что тот приносит проблемы и продолжает его бесить.       Трава шелестела под ногами чёрного скелета. Он шёл дальше – вглубь двора, полагаясь лишь на своё внутреннее чутье. ***       Паллет негодовал, провожая взглядом старшего брата, который, как ни в чём не бывало, направился домой.       Опять на его плечи была скинута вся работа! ПиДжи всегда так делал – оказывал небольшую услугу, а за неё требовал что-то более внушительное! Так однажды он заставил Паллета прибрать свою комнату, а взамен дал тому покататься на своём велосипеде… пять минут. И стоило только малышу пожаловаться Инку, как ПиДжи, вытерпев лекцию в стиле: «почему нельзя обижать маленького брата», дулся и бросал обиженное: «Больше с тобой вообще дел не имею, ябеда!». И тогда Паллету приходилось делать что-нибудь, чтобы старший брат оттаял и снова начал играть с ним. Это было крайне важно, в конце концов, ПиДжи был единственным настоящим другом Паллета, более того – старшим братом.       Так что, состроив спине удаляющегося ПаперДжема несколько обидных рожиц, Паллет обреченно вздохнул и обернулся в противоположную сторону от дома. Медленно побрёл, стараясь углядеть в траве искомый мячик. Его глаза-звёздочки внимательно исследовали каждый участок поля. И, спустя несколько минут мальчик наконец-то обнаружил круглый цветной мяч. Тот лежал под влажной кочкой, и его бока были перепачканы грязью, на которой словно на клею держались тоненькие листики и прочий сор. Обрадовавшись находке, Паллет подбежал к ней и было потянулся, чтобы подобрать в руки, как мячик вдруг, засветившись золотым светом, понёсся от него прочь.       Паллета это удивило, но, как смелый мальчик, он принял правила игры, и в следующий же миг, преисполнившись решимостью вернуть круглого беглеца, сорвался на бег, преследуя игрушку. Собирая маленькими сапожками всю траву, что цепляла ноги и несколько раз чуть не стала причиной его падения, мальчик едва не вышел за пределы домашнего дворика, как вдруг мяч стал понемногу тормозить, юлить, а потом и вовсе опал, растеряв всё своё золотое свечение.       Паллет, как большая хищная кошка, моментально напрыгнул на него, схватив в ладони, и только убедившись, что тот не собирается сопротивляться, поднялся на ноги… и тут же крупно вздрогнул, увидев взрослого скелета, которого в пылу погони не заметил раньше. Тот стоял прямо перед ним, у раскидистого дерева, чья крона закрывала незнакомца от солнечных лучей.       Это был высокий мужчина – скелет, на его голове сверкала диадема, а за спиной от слабых порывов ветра развевался золотой плащ. Ребёнок замер, распахнув глазницы и раскрыв ротик от удивления. Незнакомец добро улыбнулся ему.       — Здравствуй, Паллет, – поздоровался он вежливо, чуть склоняя голову, и его голос звучал мягко и тепло, словно тихий перелив струн арфы.       — Здравствуйте... — неуверенно поздоровался Паллет в ответ, прижимая мячик к груди, в попытке отгородиться от этого светлого незнакомца, который, почему-то совсем не внушал доверия.       — Ты знаешь, кто я? – с надеждой протянул тот, словно желая получить положительный ответ, но вместо этого Паллет лишь замялся на пару секунд, а потом отрицательно покачал головой.       — Боюсь, нет, мистер...       — Ох... очень жаль. Тогда давай знакомиться! Меня зовут… — и только мужчина отлип от дерева, сделав шаг вперёд, как ребенок вдруг дёрнулся назад. Скелет поспешил остановиться, оборвав собственное представление разочарованным и чуть напуганным возгласом. — Ох, вау... малыш, тебе не стоит бояться меня. Я хочу дружить!       — Папа Инк не разрешает мне говорить с незнакомцами, – ответил Паллет, предусмотрительно отойдя ещё на полшага. Его детские плечики пробивала неприятная холодная дрожь. Почему-то он боялся этого высокого скелета.       — Так я и не незнакомец, —улыбнулся тот и медленно, стараясь не напугать резкими движениями, присел на корточки, чтобы ребёнок чувствовал себя комфортнее, ведь они будут примерно одного роста.       — Я вас не знаю – значит, вы незнакомец, — подключил логику Паллет, не покупаясь на этот психологический трюк. Его фигурка всё ещё выглядела такой напряжённой, словно он был готов развернуться и припустить на всех парах к дому в любой момент.       — Я не могу быть незнакомцем, потому что я... – взрослый замялся на миг, в его глазах, которые тоже предоставляли из себя живые сияющие звёзды, мазнуло сомнение… но он не поддался ему. И в следующий же момент просто решил не ходить вокруг да около. – …Потому что я - твой отец, Паллет. Меня зовут Дрим, и я ни за что не причиню тебе вреда.       — Ч-что? – опешив, воскликнул мальчик, а следом вдруг захныкал. Чужие слова болезненно ударили его по неокрепшему восприятию, породив отчаянное сопротивление. Дети часто многие вещи воспринимают в штыки, и Паллет не был исключением. – Это неправда! Эррор - мой отец! Вы всё врёте!..       Отрицание стало единственной эмоцией Паллета: малыш излишне громко возмущался, и с каждым словом, что срывалось с его несуществующих губ, глазницы намокали всё сильнее. Дрим едва не взвыл мысленно, понимая свой просчёт в такой внезапной правде. Конечно, это была деликатная информация… наверняка, её не стоило так просто ушатом ледяной воды выливать на ребёнка.       — Тише-тише, малыш. Я не… не хотел тебя обидеть!.. — попытался успокоить Дрим, видя, что только сильнее пугает мальчишку этим. Он и сам занервничал, но, к счастью, вовремя вспомнил о припасённой вещице на такой случай, и извлек её — цветную и переливающуюся из-за спины, стараясь отвлечь Паллета. – Эй, смотри, у меня есть кое-что для тебя. Это подарок! Готов поспорить, ты такой ещё не получал!       Голос специально звучал приподнято, хотя Дрим чувствовал себя так, словно ходит по заминированному полю, и каждый его шаг может оказаться фатальным. Если Паллет поднимет шум, то может привлечь внимание двух взрослых скелетов, а встречаться ни с одним из них Дрим не планировал. И если с Эррором только потому, что это принесёт гору проблем, то Инку было банально стыдно и больно смотреть в глаза после всего, что между ними произошло.       Что бы тот ни думал, какой бы сволочью ни считал бывшего друга, Дрим всё же раскаивался за совершённое. Хранитель оказался слишком трусливым для того, чтобы прийти и поговорить с Инком обо всём случившемся; слишком слабым для того, чтобы принять свою роль безжалостного насильника. Он действительно не хотел тогда действовать грубо — ему просто снесло крышу, и с тех пор он жалел об этом каждый день.       Паллет, к счастью, немного успокоился. Его слёзные глазки вспыхнули неподдельным интересом, и взгляд замер на цветастой обёртке, в которую, судя по всему, была спрятана какая-то коробка. Но он всё же не сделал и шагу навстречу, сохраняя дистанцию, чем всё усложнял для своего родного отца.       — Ну же... – нервничая, протянул Дрим, потрясая легонько подарком в руке, точно приманкой для любопытной зверушки, — подойди ближе. Я не сделаю тебе больно, клянусь. Давай, Паллет!..       Но тот не шелохнулся, просто смотрел. Чёрт возьми, и в кого он такой осторожный? Взрослый скелет чувствовал, как внутри свербит раздражение, но он понимал, что нельзя спешить. Дрим должен увести с собой ребёнка, а не похищать его. Иначе это было бы ещё одной его ошибкой. Паллет должен сам пойти с ним. Но от мальчика не было никаких ответных действий, и тогда Дрим, помедлив, решил подойти к нему сам. Но стоило только выпрямиться и сделать шаг навстречу, как тут же перед ним из земли неожиданно выросли острые красные кости, оделяя его своеобразным заборчиком от ребёнка.       — Притормози-ка, — раздался чужой голос, звучащий прерывисто из-за лагов, и с Дрима спало всё секундное удивление. Он затравленно поднял взгляд на Эррора, который показался средь кустов, чуть в отдалении от них с Паллетом. Рука разрушителя была поднята, на кончиках пальцев всё ещё клубилась магия.       — Явился, отброс, – процедил Дрим, чувствуя, как по душе проходится ветерок разочарования. Кажется, попытка решить всё по-тихому обрывается на этом моменте. Эррор на подобное приветствие лишь шире ухмыльнулся, делая свой жёлтый оскал острее.       — Уж куда мне, отбросу, до такой двуличной звёздной принцессы, – несмотря на насмешливый тон, в глазах разрушителя читалась только ненависть и холодная, но контролируемая ярость. Взглянув на перепуганного ребёнка, Эррор свистнул ему, а следом приглашающе махнул кистью. — Паллет, живо ко мне.       Тот в смятении кивнул,и было сделал шажок навстречу чёрному скелету, как Дрим окликнул, с одного удара разрушив чужие красные кости, стоявшие у него на пути.       — Нет, Паллет, стой!.. – крикнул хранитель, но мальчик не прислушался к незнакомцу и наоборот только быстрее припустил к Эррору, испугавшись громкого звука. А как только оказался рядышком, припал к взрослому всем тельцем: перепугано прижался, обвивая отчима руками поперёк туловища и утопая половиной щеки в его тёплой куртке.       Паллет пугливо взглянул на незнакомца и вместе с тем удивился тому, что Эррор даже не оттолкнул его, не начал кричать, не подвесил на нити, отстраняя от себя, как обычно делал, когда к нему прикасались без его согласия – наоборот опустил одну руку на спину мальчишки, приобнимая. К сожалению, Паллет был слишком напуган, чтобы отреагировать на это со всем ярким восторгом, который клубился в его душе от этого прикосновения. Однако он воочию почувствовал, что значит выражение «взять под своё крыло».       — Черти тебя дери… – выругался Дрим, наблюдая эти недо-объятия, а следом поднял требовательный взгляд на самодовольно усмехающегося разрушителя, лицо которого было непростительно наглым. – Это мой ребёнок, Эррор. И ты это знаешь. Я не думаю, что он тебе действительно нужен, так что просто отдай его мне!       — Хера с два ты получишь его. Этот засранец — мой чёртов сын, — огрызнулся Эррор, плотнее прижимая Паллета к себе рукой. Тот с восхищенным блеском в глазах, посматривал на чёрного скелета снизу вверх. — Попробуешь забрать силой — я тебе глазницу на задницу натяну и скажу, что так и было.       — Ох, да брось! Ни к чему этой пустой болтовни! – всплеснул руками хранитель, неприязненно ухмыляясь. — Я знаю, какой ты на самом деле бездушный кусок дерьма, Эррор, и что тебе на самом деле неинтересен никто, кроме тебя самого. Так что сделай милость, не мешай этому несчастному мальчику воссоединиться с его законным отцом, чёрт возьми!       — Хех… Как мило, что ты вспомнил о своих родительских обязанностях только спустя семь лет после того, что сотворил с Инком, – произнёс Эррор, щурясь. Он контролировал свою злость, но с каждым мгновением делать это становилось всё тяжелее… впрочем, не ему одному. — Знаешь, может, я и бездушный, но ты, Дрим — просто грязный трусливый ублюдок, посмевший воспользоваться доверием Инка…       — Я любил его! – вскрикнул тот, перебивая. Он не сумел выдержать этого надменного взгляда. – Тебе-то этого не понять! Не понять, что я чувствовал, когда всё, чего я хотел – это Инка, а он совсем не отвечал мне!.. Я был в отчаянии!       — И именно поэтому трахнул его против его воли, и вогнал в ёбанную депрессию на долгие месяцы? – разрушитель вскинул бровь. — Хах, хуёвый из тебя влюбленный. Ты сгоришь в аду, за то, что совершил с ним, чёртова мразь.       — Хочешь от меня раскаяния? Не получишь, — прошипел Дрим, нетерпеливо сжимая кулаки. Желание атаковать этого ненавистного монстра, что сам уничтожал вселенные и убивал невинных существ, а теперь вдруг пытался пробудить в нём совесть, бурлило в хранителе, но он сдерживался. — Я знаю, что я совершил и знаю, что из этого следует. Но этот ребёнок – мой, и он - единственное, что действительно связывает меня с Инком! Отдай мне мальчишку, и разойдёмся мирно.       — Мирно? – вскинулся Эррор, хищно скалясь. Огонь в его глазницах угрожающе блеснул. – Да ты до сих пор жив, лишь потому, что Инк достаточно великодушен, чтобы отпустить тебе твой страшный грех. И если бы не это... ты бы умер на том самом месте, на котором сейчас стоишь.       Дрим, чувствовал, что эта угроза вовсе не надумана. Разрушитель действительно не стал бы сдерживать себя, если бы не Инк. И хоть хранитель сам был не против того, чтобы набить эту самодовольную глючную морду, всё же не стоило недооценивать Эррора. Тот был сильным противником, пожалуй, даже слишком… Так что открытое столкновение с ним вряд ли бы обошлось для Дрима без крупных потерь.       — Я не отстану, Эррор, – процедил он, щурясь. — Я не оставлю вас в покое, пока не получу своего сына.       — Что ж, удачно постараться, идиот, — огрызнулся разрушитель, и, развернул Паллета, который, впрочем, тут же обернулся обратно и показал язык странному пугающему дядьке, который только с виду казался хорошим. Дрим от этого жеста почувствовал себя немного уязвлённым, но всё же он понимал, что сын просто пока что не в силах осознать того, что происходит. Эррор же продолжил надменно:       — А мы не будем тратить на тебя своё время и пойдём ужинать вместе с семьёй, которой у тебя нет. А после этого я поиграю со своими сыновьями в приставку, и если повезёт, то сегодня ночью ещё и трахну своего красавца-мужа. Покеда, неудачник.       И только выговорившись, чёрный скелет развернулся, уводя мальчишку с собой, который в воодушевлении поднял ручки, выкрикнув довольное: «Да!». Пусть Паллет не понял, что имел Эррор последним пунктом, но он был непередаваемо счастлив оттого, что его настоящий отец наконец-то идёт рядом с ним и совсем не пытается оттолкнуть или одёрнуть руку от его спины. В этот миг маленький мальчик понял, что Эррор иногда совсем не тот, кем кажется и за маской отстранённости прячется что-то более тёплое, что-то, чего Эррор, считающий себя бездушной машиной уничтожения, никогда не признает. Но этого и не нужно, ребёнок узрел эту суть и понял, что она там есть.       Дрим не попытался остановить их. Все слова застряли в горле, а в груди странно защипало. Было паршиво, но скелет осознавал, что в собственном несчастье винить было некого, кроме себя самого. Он мог быть на месте Эррора, если бы сразу после той последней встречи с Инком не сбежал, а остался и на коленях вымаливал прощение за всё. Если бы Дрим заставил художника поверить в свою любовь, так окружил его ей, что Инку даже в голову бы не пришло связываться с грёбаным неотёсанным садистом-Эррором — всё бы было иначе. Дрим мог многое изменить, но струсил и не попытался.       …Однако кое-что он всё ещё мог сделать: искупить совершённый грех, вырастив достойного сына. Хранитель был полон решимости для того, чтобы хоть этот маленький кусочек их с Инком никогда несуществующей «любви» присвоить себе. А потому он не намерен сдаваться. Пусть сейчас он потерпел поражение, но в будущем всё ещё может измениться.       С этой мыслью Дрим телепортировался. Но до последнего момента, пока его не поглотила дыра в пространстве, хранитель не спускал взгляда с макушки маленького ребёнка в белоснежной фуражке, который едва ли не вприпрыжку поспевал за размашистыми шагами Эррора, и, задирая голову, восхищённо посматривал на него. ***       — Давай, шкет, домой! - у порога Эррор подтолкнул Паллета в спину, пропуская малыша вперёд, а сам обернулся, изучая взглядом пространство, чтобы убедиться, что Дрим не следует за ними. К счастью, на горизонте было пусто, а значит, этот уёбок отвязался. Тем же лучше для него, а иначе бы Эррор всё-таки прибег к насилию и как минимум выбил все зубы этому грязному мечтательному ублюдку. Единственное, что останавливало его от этого – Инк. Эррору не хотелось, чтобы тот прибежал на шум и увидел, как его бывшему другу ломают голову. Хоть Эррор и был чёрствым как недельный хлеб, всё равно не хотел подвергать супруга новым эмоциональным потрясениям — тот и так настрадался от Дрима.       — Папа! – вдруг воодушевленный возглас вывел Эррора из задумчивости, и он крупно вздрогнул, когда Паллет внезапно бухнулся на него всем своим маленьким тельцем, обхватывая руками. Рост не позволял дотянуться далеко — голова мальчишки упиралась разрушителю в область живота, и он заметался, не зная, куда деться от этих неожиданных объятий.       — Э-эй, ты чего?! А ну отвали, мелочь! Отцепись, кому говорю! — ругался взрослый, пытаясь отцепить дитя, которое впилось в него словно клещ. И если раньше Эррору казалось, что он в любой момент может стереть эту маленькую ошибку, то теперь его руки не поднимались даже на то, чтобы грубо оттолкнуть надоедливого мальчишку от себя, что вынуждало его извиваться в неловком детском обхвате, как вёрткий уж. — Блять, я тебя на молекулы разберу, чёртов выкидыш, если сейчас же не уберёшь от меня свои ебучие маленькие пальцы!..       — ...люблю папу-Эррора! — прогнусавил Паллет, будто не слыша угроз, и чёрный скелет вдруг замер, словно его пронзил разряд молнии… а потом просто сдался. Он перестал сопротивляться, и осторожно, но всё же с долей брезгливости, положил ладонь на чужое узкое плечо, успокаивающе похлопывая. Эррор не знал, что сказать. Это было второе в его жизни существо, которое призналось ему в любви, и, какая ирония, это был даже не ПиДжи - его собственный сын, а вот эта мелкая и совсем нежеланная ошибка – белоснежный скелет с звёздами в глазницах и глупой фуражке на голове; Паллет, которого разрушитель временами жутко ненавидел. Что ж… после такого заявления это будет делать гораздо труднее.       — Окей, мелочь, отпусти меня и пошли за стол, — сказал Эррор спокойно, совсем без крика, и ребёнок вдруг послушался его – отстранился, сияя сине-зелёными огоньками внутри глазниц. Цепкая хватка ослабла, но руки всё ещё лежали на боках взрослого скелета. Глядя в лицо Паллету, Эррор вдруг почувствовал, что должен что-то сказать, но не знал, что именно, а потому лишь криво улыбнулся и поделился:       — Инк сделал крокеты... вкусные, должно быть.       Мальчишка на это засиял ещё сильнее от счастья, и, подпрыгивая на месте от переизбытка эмоций, наконец-то окончательно отпустил Эррора и навострил лыжи на кухню, провозглашая радостное:       — Ура! Крокеты!       Разрушитель облегчённо выдохнул и смахнул с черепа пару капелек пота. Кажется, всё обернулось даже лучше, чем можно было ожидать. Эти слова Паллета стали для него чересчур неожиданными… впрочем, неважно. Наверняка этот маленький поганец уже забыл обо всём… но, как-бы Эррор не хотел признавать этого – ему всё же было немного приятно услышать чужое признание. ***       За окнами небольшой кухоньки жидким золотом сиял закат. Первые звёзды прорезались через небесную вуаль синевы, а прохладный ветерок задувал внутрь сквозь приоткрытые створки.       Ужин уже давно был закончен. Паллет и ПаперДжем отправились в гостиную, чтобы поиграть в приставку, а Инк, выгадав свободное время, принялся прибирать кухню, заставив Эррора помогать себе. Тот с жуткой неохотой вяло протирал сухим полотенчиком тарелки, изнывая от тоски и скуки, но художнику не перечил, что было на него совсем не похоже.       Когда, наконец, с работой было покончено Эррор получил долгожданную свободу. Преисполненный мыслью о том, что сейчас же присоединится к мальчишкам в виртуальном матче, он было направился к выходу, как Инк, стряхнув с пальцев капельки мыльной воды, вдруг окликнул его.       — Эррор, я знаю что произошло, — заявил он вдруг, заставив разрушителя, чьи глазницы расширились от неожиданности, обернуться буквально в дверном проёме кухни. — Паллет мне всё рассказал.       «Этот маленький говнюк...», — выругался про себя чёрный скелет, но тут же почувствовал, что это его прокол – он сам не сказал Паллету держать его болтливый язычок за зубками, так что какой с мелкого спрос? Впрочем, Инк не выглядел слишком расстроенным или обеспокоенным полученной информацией… Скорее даже наоборот.       — И что ты лыбишься как хренов идиот? – вскинул бровь Эррор, подозрительно прищуриваясь, на что белый скелет пожал плечами, а следом плавно подошёл к мужу на достаточно близкое расстояние, заставив того рвано дёрнуться. Вторжение в личное пространство как всегда было крайне болезненным.       — Ты защитил его, Эррор, и назвал своим сыном, – блаженно выдохнул Инк, счастливо улыбаясь. Магия прилила к его скулам, подсвечивая их радужным светом, а глаза засияли как две новенькие монетки.       — Конечно, он мой сын! Как вообще, можно считать иначе, когда этот пиздюк мне столько крови выпил?! А сколько раз мне приходилось убирать за ним всякое дерьмо?! – Прорычал Эррор в ответ так, словно Инк сморозил какую-то несусветную глупость, которая разозлила его. Только вот румянец, проступивший на его чёрных костяных щеках, с головой выдавал совсем иную эмоцию — смущение.       — Ох, спасибо тебе, Эррор! – протянув руки, Инк заключил супруга в крепкие, но тёплые объятия. Тот на это залагал сильнее – слишком много прикосновений за один день для такого гаптофоба как он. Художник же продолжил упоённо и восторженно лепетать куда-то в ушное отверстие чёрного скелета. — Ты такой молодец! Я так тобой горжусь!       — Не жмись ко мне сейчас! – огрызнулся Эррор, когда нашёл в себе силы сопротивляться. Его костяные руки упёрлись в чужую грудь. Он настойчиво, но, не грубо попытался отстранить от себя Инка, но тот не поддавался, наоборот только стискивал плотнее, как питон, нашедший свою жертву. Тогда Эррору ничего не оставалось, кроме как пытаться действовать словами, надеясь, что это заставит радужную липучку отлипнуть от него:       – Хватит, Инк! Можем трахнуться ночью, если хочешь, но, блять, не раньше!       — Замётано! – совсем не смутившись, кивнул художник на это предложение, а потом, как ничего собой разумеющееся, произнёс три самых главных слова, сохраняя на лице свою глуповатую, но искренне счастливую улыбку. – Я люблю тебя, Эррор.       Что? Очередное признание? Это ещё один удар по самообладанию и нервной системе! Эррор явно переживает сегодня куда больше стресса, чем способен вынести!       — Ага, иди нахрен! Долбоёб!.. – он краснеет и грубит, но Инк не отстраняется, продолжая обнимать супруга и смотреть прямо в его душу этими своими счастливыми цветными глазами. Наверняка ожидал, гадёныш, ответного признания… и разрушитель, спустя десяток секунд, всё же сдался. — ... И я тебя тоже, придурок.       Смущенно прошептал Эррор, а следом поддался вперёд, касаясь чужого рта своим в невинном поцелуе – их зубы тихонько клацнули друг о друга, и Инк пропустил лёгкий смешок.       — Тогда увидимся ночью... – протянул художник, отстраняясь и, наконец, отпуская супруга из объятий. Однако не успел тот сделать и двух шагов к выходу, как Инк снова окликнул его, вынудив обернуться и вопросительно вскинуть бровь. — …А, и, кстати, Эррор, как насчёт того, чтобы снова попрактиковать секс душами? Ощущения от него незабываемы, хи-хи.       У разрушителя нервно дёрнулся глаз, от этой заговорческой ухмылки на чужом лице, а от хитрых искр, буйствовавших в глазницах Инка, по спине пробежались мурашки. Эта идея явно была… нездоровой. Придя в себя от шока, Эррор холодно засмеялся, покачивая отрицательно головой. — Хах-ха, ну нееет! Иди-ка ты к черту, Инк! – пригрозил он указательным пальцем, замечая, как возлюбленный прыскает, прикрывая рот изящной ладошкой. Наверняка художнику это возмущение казалось до крайности умилительным и забавным. — Я не настолько идиот, чтобы снова наступать на одни и те же грабли!.. ***       …Но хоть Эррор и сказал это, через некоторое время он опять стал отцом – на сей раз застенчивого чёрного скелетика по имени Градиент. И, чёрт возьми, даже был немного рад этому!