***
И вот, после выписки, и ещё двух дней разыгрывания неслабой депрессии от якобы видений ужасного будущего и крайне нелицеприятных фактов о дражайшем папочке, я приступил к исполнению своего Годового Плана. Ну, годового — это, конечно, приблизительно, ибо точная дата вызова Синдзи в Токио-3 была неизвестна. По канону это был 2015-й год — и все. Что вместе с этим чертовым вечным летом, воцарившимся над Японией благодаря Второму Удару, не давало никаких конкретных привязок ни к дате, ни даже к месяцу. Первым, пробным шаром, пошла утренняя зарядка в виде вышеупомянутых трех китов армейско-спортивной подготовки — бег, отжимания и перекладина. Сначала умеренно, а потом с плавным наращиванием нагрузок. На пиликанье на виолончели в школьном музыкальном кружке был однозначно поставлен жирный крест, а сам монструозный инструмент, похожий на изрядно отожравшуюся скрипку, упихан в футляр и задвинут подальше в кладовку. А почти обязательный для японских учащихся школьный кружок после недолгих раздумий был заменен на… секцию плавания. Да-да, обыкновенного плавания, ибо ничего лучшего для всестороннего развития мышц, дыхания и общего тонуса человеческого организма до сих пор еще не придумано. Да и к обилию жидкости вокруг тела надо было начинать привыкать. А еще я зачастил на школьный теннисный корт, получив разрешение использовать машинку для стрельбы мячиками. Хоть и при условии полной уборки корта вечером, чему клуб большого тенниса был только рад, иногда разрешая потренироваться вместе со всеми. Но и тренировки в сольном режиме, с отбитием подач автоматической «стрелялки» или просто работы мячом об стенку, хорошо служили моим целям, нарабатывая неплохую реакцию и координацию ранее не склонного к физкультуре тела. В школе после моего, — вернее, нашего, — возвращения, по сути ничего не изменилось: учителя и одноклассники дежурно-участливо посочувствовали, поспрашивали о здоровье, а староста класса посоветовал, если что, обязательно обращаться к школьной медсестре. Разве что Тошио, тот самый парень, чью стремянку Икари-младший так неудачно — или наоборот, удачно? — подержал, подошел и искренне извинился, по-японски низко кланяясь... Сам он, к слову, стоя на верхней, обрезиненной площадке лесенки, нисколько не пострадал. Довольно быстро вникнув в школьную жизнь, я совершенно не удивился тому, что в классе Синдзи занимал нишу тихого середнячка, не особо разговорчивого с одноклассниками. Близких друзей, и уж тем более — подруг, он не имел, вперед не лез, и инициативы в школьных делах не проявлял. Его очередь дежурить — послушно отдежурит; попросят помочь — поможет, но добровольцем не вызовется никогда. И это меня более чем устраивало, заметно облегчая вживание в роль. Дома, живя у родни отца, Синдзи имел свою небольшую комнату, ел за общим столом с дядей и тетей, исправно выполнял свою часть домашней работы — уборку снаружи и внутри их небольшого дома, регулярные походы по магазинам и довольно-таки неплохую готовку, которая в каноне «Евы» так впечатлила Мисато Кацураги. На некоторое изменение привычек и ритма жизни своего племянника родственники не отреагировали почти никак, лишь отметив для проформы полезность занятия спортом. Вообще, взаимоотношения Синдзи с дядей и тетей были не то, чтобы холодными, — нет, — но какими-то… немного неестественными, даже учитывая японский менталитет. Бездетная супружеская пара была добра и приветлива к Синдзи, и он никогда не чувствовал себя нежеланным гостем в доме родственников, но… Создавалось впечатление, что брату Гендо и его жене было кем-то настойчиво рекомендовано не сближаться с племянником. Словно существовала некая граница, дальше которой дядя и тетя к нему не приближались. Они демонстрировали доброжелательное общение по бытовым и хозяйственным моментам, задавали вопросы по успеваемости, изредка проверяли школьные табели. Синдзи даже помнил помощь тети Хинако со сложными моментами математики в средней школе — но никогда не было никаких разговоров по душам, никаких упоминаний о родителях, и уж тем более никаких попыток хоть как-то их заменить. Живет мальчик — и пусть себе живет... Благо, средства на его содержание перечисляют, а сам он помогает и проблем не доставляет. Так что неудивительно, что Синдзи вырос именно таким, каким был показан в сериале. Я, разумеется, и не подумал что-либо менять в этом раскладе. Зачем? Вызывать ненужные вопросы у родни и моих незримых кураторов? Мне это не нужно. А вот несколько обособленное существование Икари-младшего имело и немало плюсов, тем более — теперь и для меня тоже. Поначалу же, в свободное время, я осваивался в мире «послеударной», так сказать, Японии, и мире вообще, добывая информацию из местной сети. А катастрофа Второго Удара в сентябре 2000 года, как выяснилось, знатно перекроила геополитический расклад на всей планете. В основном, потому, что «мировой жандарм» в лице США ощутимо пострадал экономически и демографически от гигантских цунами, шедших от эпицентра в Антарктиде. В кои-то веки два океана, всегда бывшие для американцев бессменными стражами, оберегающие «землю свободных и родину храбрых» от войн на своей территории, нанесли давно и прочно привыкшей к безнаказанности стране удар сильнее, чем любая армия вторжения. После такой оплеухи Штаты стали куда сдержаннее в амбициях, аппетитах и привнесении демократии по всему миру, больше обеспокоенные наведением и поддержанием порядка у себя внутри. Особенно после хлынувшего потока беженцев из стран Латинской Америки, и прокатившихся по стране бунтов чернокожего населения, привыкшего поколениями жить на пособия и талоны на еду. Европа так и осталась Евросоюзом, — разве что избавившись от откровенного «балканского балласта» в виде Греции, Румынии, Болгарии, Югославии и Кипра. А также синий флаг с кругом из двенадцати золотых звезд был спущен в странах Балтии — прагматичные немцы, что играли теперь в Европе первую скрипку, решительно отказались от этих, откровенно дотационных, стран-нахлебников. Сильнее всего от цунами пострадали Южная Америка, ЮАР и Австралия: особенно последняя, где крупные города и основная жизнь концентрировались на южной прибрежной полосе, куда и обрушились гигантские волны. Крепко досталось и Юго-Восточной Азии. Не обошлось дело и без войн, из которых выделились не на шутку сцепившиеся Индия и Пакистан, успевшие обменяться даже ядерными ударами, сделавшими предмет многолетнего территориального спора — регион Джаму и Кашмир, и пограничный с ним район Пакистана практически непригодными для обитания людей. А менее масштабные, хотя и не менее жестокие вооруженные конфликты за резко уменьшившиеся природные ресурсы и продовольственные резервы, вспыхивали тут и там еще целый год, до объявленного в 2001 всеобщего перемирия. И резкого усиления в мире роли ООН, и ее военного контингента. Организация Объединенных Наций, имевшая в моем мире репутацию совершенно беззубой подтанцовки при США и НАТО, здесь заимела солидный вес и более чем крепкие кулаки. Разумеется, меня сильно интересовала роль и моей страны во всей этой катавасии... Судя по общедоступным материалам, Россия пострадала от Второго Удара почти меньше всех, примерно наравне с Канадой. Но если последняя практически сразу была добровольно-принудительно включена в тут же созданную США «Экономическую ассоциацию Северо-Американских стран», то Россия на фактически требование «международного сообщества» немедленно поделиться с ним ресурсами — и, желательно, территориями, во имя «общечеловеческих ценностей», — в ответ продемонстрировала ядрёную фигу. Причем ядрёную в буквальном смысле слова: когда в ответ на отказ пошли незавуалированные угрозы, вооруженные силы Российской Федерации были приведены в состояние боеготовности степени «Военная опасность», что соответствовала американской «DEFCON-2» — предпоследнему уровню максимальной военной угрозы, который за всю историю вводился только один раз, в самой острой фазе Карибского кризиса в 1962 году. Запад икнул, сменил исподнее, и, прокашлявшись, скромно поинтересовался в радикально другой тональности: «Не будет ли так любезен глубокоуважаемый джинн…» Русский «джинн» при вежливом подходе оказался вполне любезен, и выделил наиболее пострадавшим странам довольно существенную помощь. Правда, в весьма разумных пределах. На иностранных дипломатов же, заикнувшихся про аренду на 99 лет определенных русских земель, молча и жалостливо посмотрели, как на умалишенных. Ну а то, что после помощи и столь явной демонстрации намерений России, некоторые восточно-европейские страны, что при развале СССР «ушли» в НАТО, весьма мягко для текущей мировой обстановки сменили руководство и попросились обратно, под бок к братьям-славянам… Ну что же, всякое бывает. А самое интересное, что я узнал про свою же страну, — что преемником дорогого Бориса Николаевича в 1999 году стал вовсе не малоизвестный отставной полковник КГБ В. В. Путин. Ельцин в этой реальности вообще не произносил свою знаменитую новогоднюю речь «Я устал, я ухожу». Он продолжил худо-бедно управлять страной до самого Второго Удара, после которого сам едва не погиб во время столичных беспорядков, возникших спустя несколько месяцев после мировой катастрофы, и переросших в полноценную попытку государственного переворота. Из которой явственно торчали уши тех сил, которым позарез понадобилась Россия исключительно в виде покорного сырьевого придатка, и приснопамятного «лебенсраума» — жизненного пространства. Но что-то пошло не так — переворот был жестко подавлен введенными в столицу войсками, президент и кабинет министров взяты под охрану, а власть в стране перешла Чрезвычайному комитету, на 75% состоящему из военных. Который возглавил командующий войсками Московского военного округа генерал-полковник Николай Егорович Макаров. О котором я был много наслышан, еще будучи на службе в нашем мире, — как об умном и дальновидном военном, ничуть не чурающемся новшеств, любящем нестандартные решения, и дослужившемся у нас до начальника Генерального Штаба. Так что я не увидел ничего неожиданного в том, что через полгода он был избран уже на пост президента РФ вместо Ельцина, сошедшего, — а скорее, вежливо сведенного под руки, — с политической сцены, вместе со всей своей «семьей» и «свитой». Мир после Второго Удара стал совершенно другим местом, предъявляя к лидерам стран совершенно иные требования. ...А я, роясь в сети и натыкаясь на подобные сведения, лишь одурело чесал голову обеими руками, и имел глаза, как в самом настоящем аниме. Хотя, если не брать в расчет крупные поисково-новостные порталы, то по большому счету здешний интернет был довольно-таки куцый. Особенно по сравнению с тем, что остался в моей прошлой жизни, — но, тем не менее, разнообразных пиратских ресурсов тут было как бы даже не больше. И вообще складывалось впечатление, будто подавляющее большинство местных правообладателей и фирм, переживших Второй Удар, дружно решило пока не устраивать показательных порок и войн за авторство. Ну а те, кто не пережил, — естественно, претензий предъявить уже не могли. Ресурсы Сети были к услугам любого, имеющего средства на подключение, чему я был только рад. И знаете, что я полез проверять в первую очередь, добравшись до ноутбука Синдзи..? Ага, правильно — наличие здесь манги и аниме «Евангелион Нового Поколения». И, разумеется, я их не нашел. Равно как и вообще упоминания об их создателях тоже. Но хоть и было это сделано мною чисто для проформы, однако убедится все же стоило. Сёрфинг в местом интернете оказался ничуть не менее затягивающим, чем в моем, и параллельно я выяснил, что в культурно-массовом смысле мир Евангелиона имеет еще больше отличий — например, тут никогда не снималась трилогия «Властелин Колец», хотя книжки Профессора были. Не существовало некоторых знакомых мне рок-групп, чей дебют состоялся после 2000 года. И даже не было ни Джастина Бибера, ни Стаса Михайлова, за что многие мои прошлые знакомые, чьи сестры, подруги и жены увлекались творчеством этих порождений сатаны, искренне пожали бы ангелу Адаму руку, клешню или еще какое там щупальце. ...Но самым любопытным и необычным было общение, собственно, с самим Синдзи Икари. О, наши с ним мысленные разговоры шли особой статьей… Я вообще всегда довольно легко сходился с младшими, взять хотя бы ту же анимешную тусовку, где средний возраст ее членов был где-то лет на 7-10-12 меньше моего. Поначалу чуть опасливо глядя на «взрослого дядьку», они уже через полчаса обращались на «ты», и задорно спорили со мной. Думаю, тут играло свою роль и то, что я, будучи старшим ребенком в семье из трех детей, и имея брата и сестру на 6 и 7 лет младше соответственно, являлся как бы профессиональным «старшим братом». И будучи при них бессменной нянькой, уже на уровне инстинктов умел находить подход к младшим. Так что со временем осмелевший Синдзик вытянул из меня все, что я помнил по Евангелиону, в виде бесплатного приложения выслушав мое личное и далеко не всегда лестное мнение о его ключевых персонажах, включая и его самого. Это было непросто — Синдзи дергался, дулся, обижался, отгораживаясь от моего разума, потом, вылезая из ментальной скорлупы, робко пытался возражать, но, прижатый к стенке доводами, снова отгораживался и думал. Много думал, ведь как я упоминал, несмотря на, откровенно говоря, слабый характер, дураком он все же не был. Но больше уже никогда не проваливался в ту свою знаменитую черную апатию, когда ему становилось совершенно безразлично, что будет и с миром, и со всеми людьми, — да и с ним самим тоже. Потому что я ему не давал. Несмотря на практически эталонный типаж Синдзи, как «тряпки-куна», я никогда не относился к нему с жалостью, снисходительностью, или того хуже — с презрением. Требовать правильных судьбоносных свершений и решений в условиях дикого стресса от целенаправленно зашуганного, с самого детства брошенного и отчаянно одинокого четырнадцатилетнего подростка было, по меньшей мере, глупо. Но вот объяснить в мирной обстановке, растолковать, почему ты думаешь, что поступать нужно было именно так — уже гораздо разумнее. Когда — спокойно и терпеливо, когда — с эмоциями, и даже матерками. Таких бесед было множество, и через какое-то время стало понятно, что Синдзи понемногу меняется. Нет, он не стал в сжатые сроки из мямли суровым Терминатором, но и от привычного «бака-Синдзи» осталась, дай бог, если половина. Казалось, само ощущение, осознание им того простого факта, вынесенного даже в название первого фильма-ремейка «Евангелиона» — «Ты не один», — начинало постепенно изменять его личность. Подобно тому, как бетон — простой застывший цементный раствор, всего лишь усиленный стальной арматурой, — мало меняясь внешне, становится на порядок более прочным железобетоном. А уж когда тема аниме, каким-то образом воплощенная в этом мире, (хотя, может и наоборот — ноосфера этого мира как-то просочилась в разум отдельной личности в моей реальности) — приелась нам обоим, он с не меньшим энтузиазмом начал расспрашивать меня уже о моем мире, не ведавшем никаких Вторых Ударов и последовавших за ним вселенского коллапса, локальных ядерных конфликтов, региональных войн, анархии и наведения порядка драконовскими методами. И я рассказывал и показывал, благо две души-личности в одной телесной оболочке могут общаться не только устно. Детство, школа, юность, реалии России и нашего мира, военное училище, служба и поганая, кровавая заваруха на Кавказе… Жизнь, — веселая и грустная, порой скучная и увлекательная, страшная и прекрасная. Но все же стоящая того, чтобы ее, хотя бы такой, но сохранить… Для подростка, с рождения видевшего только вечно занятых родителей, бесконечные цеха и лаборатории, а потом — ещё и достаточно замкнутые мирки школы и дома родственников, — все это было как захватывающий фильм. С той лишь разницей, что все это было взаправду, — пусть и не с ним, и не здесь. И вот как-то после такого общения, лежа на футоне уже глубокой ночью, Синдзи Икари надолго замолчал. Полагая, что паренек уснул, как уже бывало не раз, я расслабился и сам почти задремал, как Син подал голос: — Мы же… Мы можем все сделать по-другому? Ведь иначе здесь скоро ничего не будет. Не будет плохого… но не будет и хорошего… Но у нас же получится, верно, Тора-сан? Мое русское имя «Толя», произнося по-японски как «Торя», он давно уже трансформировал в более привычное для него «Тора», с неизменной добавкой «сан». Ну, а я и не возражал, — тем более, что и так по восточному гороскопу был тигром. — Именно, Син, — сон как рукой смахнуло, и я сел на постели. — Хуже, чем в том варианте будущего, уже не сделать. Мы можем сделать только лучше. Вопрос лишь — насколько лучше? Но мы постараемся, очень постараемся... Такой Синдзи Икари, как напарник, мне нравился гораздо больше.***
Трусцой вернувшись в дом родственников, я поздоровался с хлопочущей на кухне тетей, уже проводившей на работу своего мужа, и прошел в ванную, где стянул с себя пропотевшую одежду и встал под душ. Освежившись и растираясь полотенцем, я бросил взгляд на зеркало. Да уж, на канонного Синдзи я уже не слишком походил — у моих незримых кураторов, — и, скорее всего, у безопасников Второго отдела НЕРВ вкупе с папой, — уже наверняка должны появиться некоторые вопросы. Сохраненная разумом «память тела», в которую долго и усердно вбивали военную выправку, год регулярных занятий спортом и особенно — плаванием, заметно вытянули привыкшего чуть сутулиться паренька вверх, изменив осанку и расширив плечи, придавая силуэту более мужские очертания. Железа, кроме гантелей, я не тягал — не тот возраст для тяжестей, да и смысла в «накачивании банок» я как-то не видел, так что выдающимся рельефом мышц не обзавелся. Тем более, что сухопарая конституция тела, унаследованная сыном от Гендо, этому совершенно не способствовала. Но общее состояние мускулатуры меня вполне устраивало. Непослушные темные волосы продолжали слегка топорщиться сверху, однако сзади и с боков были подстрижены — привычки касаемо чистоты обуви и аккуратности стрижки армия тоже вбила в меня намертво. Но самое главное изменение было, как говорится, налицо: «каноничное» выражение лица Синдзи Икари — всегда немного отрешенное, с минорным изгибом бровей и редкими робкими улыбками, давно уступило спокойно-наблюдательному, с внимательным взглядом темно-синих глаз, и линией рта, привычной изгибаться в уверенной улыбке или усмешке. А еще, возможно, что в старом, как мир, споре ученых мужей, что первично — дух или материя, похоже, ближе к правде оказались все же первые. Потому как лично мне казалось, что тело Синдзи Икари все это время невольно пыталось «подтянуться» до уровня моей личности, ставшей доминантной. Нет, у меня не начала пробиваться щетина и не огрубел голос, но… На четырнадцать лет я уже никак не тянул, скорее уж ближе к пятнадцати. Хотя подростковое тело тоже вносило свои нюансы: активный рост, работающие на всю катушку железы и гормональные всплески оказывали существенное влияние на восприятие. Порой изрядно добавляя импульсивности — несмотря на то, что Синдзи холериком отродясь не был, — и заставляли более вдумчиво относиться к самоконтролю. Но, в общем и целом, уже сформировавшийся разум вполне успешно держал в узде входящий в «трудный возраст» организм; и это отмечал не только я — но и дядя с тетей, и учителя пару раз говорили, что я «повзрослел и стал более серьезным», а некоторые одноклассницы даже начали временами бросать легкие заинтересованные взгляды. К сожалению, а может быть, и нет, — что с ними делать-то, с ровесницами Синдзи? — приходилось их вежливо игнорировать. Ибо мне было пока не до романтики с малолетками — чем больше проходило времени, тем большее напряжение, подобно скручивающейся пружине, росло у меня внутри. Я ощущал себя сидящим на железнодорожных путях спиной к ходу поезда, абсолютно точно зная, что он уже на подходе. И что после того, как я почувствую под собой нарастающую вибрацию рельс, у меня будет не так уж много времени, чтобы вскочить и успеть рвануть рычаг стрелки, переводя несущийся локомотив на другой путь. А пока тянулись школьные дни, занятия в бассейне, тренировки, и нечастые дни отдыха, во время которых я, имея велосипед, исследовал пригороды Токио-2, где проживал брат Икари Гендо с женой. Новая столица Японии, перенесенная после Второго Удара в город Мацумото префектуры Нагано, располагалась почти в центре острова Хонсю, и не имела ни особых достопримечательностей, ни близкого моря. Кстати, последний вопрос первые дни в этом мире волновал меня больше всего, потому как цвет этого самого моря дал бы ответ, в какой именно «Евангелион» я умудрился попасть — в оригинальный или в Ребилд. Но море, как сообщил Синдзи, было тут синим, и я убедился в этом лично, глядя новости по ТВ. Так что Ребилд отошел на задний план. Хотя никаких гарантий, что этот мир не является неким гибридом тех двух вселенных, или не имеет каких других отклонений от легендарного детища депрессии Хидеаки Анно, я бы не дал. В центр Токио-2 в своих путешествиях я даже не совался — хватило двух проведенных в городе выходных, чтобы понять, что все современные мегаполисы достаточно обезличены, однако простые поездки на велосипеде по пригороду и окрестностям были весьма интересны для русского человека, много знавшего о Японии в теории, но никогда не бывавшего в ней лично. Хотя эта Япония заметно отличалась от того, чего я ожидал увидеть. Она, — как, наверное, и весь здешний мир, — напоминала человека, только начавшего выздоравливать после долгой и тяжелой болезни. Аккуратные домики пригородных кварталов европейского и традиционного японского стиля, чистые дорожки, храмы и придорожные кумирни с местными божками соседствовали с разрушенными и заброшенными жилыми районами, обнесенными чисто символическим ограждением, и напоминающими панорамы после печально знаменитого цунами 2011 года. Которого, к слову, здесь не случилось. Красивые бамбуковые подлески, взбирающиеся на невысокие горы, и деревни, окруженные каскадами рисовых полей, соседствовали с обширными участками без единой травинки, сплошь залитыми застывшими грязью и глиной, засыпанными словно вымытыми из мегаполисов громадными кучами мусора, ржавых, покореженных автомобилей, пластика, бутылок и пакетов. Все это постоянно и по-японски методично убиралось, разгребалось и утилизировалось, — но работы даже спустя столько времени после Второго удара все равно было непочатый край… Но порой мне встречались и настоящие островки «старой Японии»: небольшие поселки городского типа с единственным магазинчиком, универсамом-комбини у остановки с проходящим дважды в день автобусом, или стоящие порой прямо в полях потемневшие от времени ворота-тори; оставшиеся аж с прошлого века чугунные цилиндры почтовых ящиков с остатками облупившейся красной краски, и знаменитый «ночной кошмар русского электрика» — уличные столбы с навесными трансформаторами и воистину адской мешаниной проводов… Все это было знакомо по книгам, фильмам и тому же аниме, достаточно точно воспроизводящему пейзажи, городскую обстановку и уклад жизни. Но вот увидеть все это вживую… Это было здорово.***
У писателя Д. К. Джерома в книжке «Трое в лодке не считая собаки», есть хорошо описанный «Принцип кипящего чайника»: если чего-то напряженно ждать — этого не случится очень долго. Но если демонстрировать полное равнодушие к результату ожиданий — оно наоборот, произойдет максимально быстро. Например, ты нетерпеливо ждешь автобус или маршрутку, нарезая по остановке круги и притоптывая ногой? Забудь — она никогда не придет. Но закури сигарету, включи плеер или электронную книжку, и начни читать — и искомый транспорт тут же появится на горизонте. Так и я, после наступления нового, 2015 года, ждал вызова в Токио-3 каждый день, собрав и держа наготове «тревожный рюкзак», и проверяя почтовый ящик два раза в день. Но день шел за днем, складываясь в недели и месяцы, а никто и никуда меня не вызывал. Острота чувства ожидания притуплялась и я уже начинал подумывать, а не попал ли я в вариант «Евангелиона», где ангелы начнут сыпаться на многострадальную Землю-матушку как и предсказывалось, не раньше 2020 года..? А, возможно, так и вообще не начнут? Такой вариант не то чтобы был плох, — просто я ни разу даже не задумывался, какой бы могла быть мирная жизнь Синдзи Икари. Сойдется ли он все же с отцом? Встретится ли с Рей, если она вообще тут есть? Варианты такого будущего мне были неизвестны, и ветвились, как притоки дельты Амазонки. Но «тревожный рюкзак» был убран в стенной шкаф, а я, как ученик старшей школы, потихоньку начал изучать информацию по интересующим меня техническим ВУЗам, на какое-то время совершенно забыв про тот самый «Принцип кипящего чайника»... И, как выяснилось, совершенно зря. В один из дней, когда не было тренировок по плаванию, а теннисный корт был занят, я, придя из школы пораньше, разувшись на пороге и проходя через гостиную, был окликнут дядей. Послушно подойдя, я заметил сжимаемый в его руках большой белый конверт из плотной бумаги с логотипом из половинки красного кленового листка... Холодок скользнул вдоль моего позвоночника, а руки до плеч покрылись мурашками, встопорщив волоски — канон все же постучался в двери с непреклонностью того самого японского городового. — Синдзи-кун, тебе письмо. Похоже, что от отца. — Да?.. Спасибо, дядя. Оно пришло по почте? — Нет, его доставили курьером. «И почему я не удивлен?.. — внутренне хмыкнул я. — Будет еще Гендо доверять какой-то почте…» Я взял плотный конверт с логотипом НЕРВ, поднялся к себе в комнату и, надорвав край по перфорации, вытряхнул его содержимое на письменный стол. Хм... Ну что же, все как и положено: сложенный пополам листок с номером телефона и коротким посланием отца — «Приезжай»; безымянная пластиковая карточка временного пропуска NERV с литерами VIP:ID и длинным номером, а также расписание электричек... Ну и обязательный пункт — фривольная фотография изящно изогнувшейся Мисато в желтой маечке и джинсовых мини-шортах. Разумеется, с дарственной надписью, отпечатком губ в помаде, и нескромным таким целеуказанием. «Ну что, Син, вот наше время и пришло… А я уж немного начал сомневаться — может, не такой уж из меня и великий пророк… Но нет, процесс, как видишь, пошел, и даже фото один в один... Кстати, как тебе тетя Мисато? Хороша, да?» Синдзи в ответ хихикнул, вызвав в голове образ слегка порозовевшего подростка. «Ничего-ничего, живьем она еще обворожительнее... Вот если бы еще готовила, да за порядком побольше следила — цены бы ей не было… Ну да ладно, это мы как-нибудь перебедуем». Я сложил полученные документы обратно в конверт, и спустился вниз, где явно в ожидании сидели мои родственники. — Дядя, тетя… Отец вызывает меня к себе, в Токио-3. Поезд завтра, рано утром. Я, наверное, пойду собираться…