Бесцветье

День можно было назвать бесцветным. Взгляд не мог зацепиться ни за что яркое, словно кто-то губкой промакнул краски с холста мира, оставив лишь невыразительные смутные разводы. Унылая серая позёмка под ногами, грязные лужи, через которые перепрыгнуть ещё нужно суметь, серые, присыпанные пеплом стены и безликие люди. Совершенно безликие, смотришь – ни одного выразительного взгляда, ни единой чёрточки индивидуальности. Бездумная серая толпа. А среди неё всего лишь одно необычное, странное, контрастное. Как ни странно, белое. Кимбли ждал свой автобус, нервно выстукивая пальцами по локтю навязчивый мотивчик. Если бы кто-то прислушался, смог бы различить военную песню, повествующую о героической победе солдат Аместриса над ишварскими повстанцами. А если нашёлся бы тот, кто был на этой войне – отошёл бы в сторону от человека, которого называли Кровавым Лотосом. Потому что эта песня была любимой у алхимиков. Предвестником смерти. Автобус нещадно задерживался, вызывая раздражение. Ну разве можно настолько не уважать и не любить дело, которому ты посвятил жизнь? Зольф не понимал и не собирался принимать любые, даже самые реалистичные оправдания. Взялся водить транспорт – будь добр, делай это исключительно идеально. Это работа, а работу нужно выполнять безупречно, и никак иначе. Но, к счастью для бедняги водителя, на чью голову Кимбли успел ниспослать тысячи проклятий, автобус таки добрался до остановки, натужно загудел и распахнул дверцы, впуская в своё чрево немалую толпу продрогших пассажиров. Алхимик скользнул в салон вместе с ними, учтиво уступив свободные места дамам, решив, что неудовлетворение этим бесцветным днём он выплеснет позже. Однако крайне жаль, что война закончилась. В мирной жизни как-то не принято взрывать то, что тебя раздражает. Досадное упущение. Несмотря на толчею и катастрофическую нехватку места, Зольфа никто не рисковал толкать, давить ему ноги и требовать пробить билетик. Ветеранов Ишвара простые люди буквально чуяли за версту, наверное, подсознательно понимая, что эти звери уже не принадлежат к их роду, они – другие. Пройдя через Ад на земле, убивая и калеча, видя битвы вживую, купаясь в грязи, крови, уже сложно вспомнить себя прежнего. И вести себя подобающе этическим и моральным нормам. По сути, спроси кто сейчас Лотоса о том, чего он хочет, и мужчина без сомнений ответил бы: «Работать». И эта работа далека от прозябания в сером офисе среди белых бумаг. Хоть что-то белое. Крепко ухватившись за поручень, алхимик покачивался в такт движению автобуса, лениво, но в тоже время цепко вглядываясь в лица пассажиров. От привычки запоминать лица не избавиться так просто. Кто знает, вдруг вот эта полная дама падёт от его руки?.. Причина? Не смешите. На войне есть лишь две причины: желание и приказ. Зольф же умело соединял в себе и то, и другое. Мысль о том, что здесь и сейчас за убийство при многочисленных свидетелях ему не дадут медаль, как-то даже грела. В Ишваре медали бесполезные куски металла. Помнится, новобранцы сперва ими хвалились, а позже обменивали на патроны и вяленое мясо. Вот такая вот нехитрая правда жизни. Вдруг размышления алхимика прервались истошным криком: - Вор! Люди, добрые, у меня сумочку украли!.. Визжала та самая полная женщина. Она прижимала руки к груди и голосила, будто у неё забрали самое сокровенное, что только может быть, а мальчишка-вор продирался сквозь толпу пассажиров, надеясь ускользнуть от наказания на следующей остановке. Кимбли не обратил бы на этот глупый инцидент внимания, если бы не цвет мальчонки. Он был настолько яркий и сочный среди окружающего бесцветья, такой знакомый и отдающий привкусом пороха на языке, что удержаться не было сил. - Прошу прощения, - мужчина ловким ужом скользнул вперёд, успев выбраться из замеревшего автобуса и схватить вора за руку. Транспорт тихонько ворчал, оставаясь на месте, невольные свидетели сцены прилипли к окнам, дабы ничего не пропустить. А ишварёнок, большеглазый, чумазый, в драной курточке и с взглядом волчонка, вырывался из стальной хватки Багрового алхимика, ещё не веря в то, что удача покинула его. - Некрасиво воровать у всех на глазах, - пожурил мужчина пленника, сжимая пальцы сильнее, чтобы лицо мальчишки перекосило от боли. При этом сам Зольф сохранял учтивое, расслабленное выражение. И улыбка тонкой линией змеилась по губам. – За это на войне принято было отрезать руку. Мальчик побледнел, что было сильно заметно на тёмном лице, красные глаза затравленно сузились и забегали, ища пути к спасению. Но его не было. Кимбли же упивался страданием глупца, хотя дети на его вкус были самыми слабенькими – быстро сдаются, не оказывая никакого сопротивления. Пока тянулась садистская пауза, будто бы он, Лотос, в раздумьях, как поступить с незадачливым воришкой, среди людей, бредущих по улице, резанула глаз одна фигура. Тоже яркая. Не бесцветная. И до боли знакомая. Шрам замер, смотря в упор на старого врага. Теперь, когда заключён мир и вроде бы ишваритам ничего не угрожает в Аместрисе, он мог спокойно идти по улице, не скрываясь. Но прохожие всё равно закрывали глаза на притеснения темнокожих, словно не видя, шли мимо. Это неимоверно злило, а особенно по отношению к детям. Чем они провинились перед вами, скажи, Ишвара?! Злейший, единственный достойный, заклятый враг, светлое пятно на сером фоне, держал за руку карманника. И улыбался так, что Шрам понял: попытка остановить наказание приведёт к ужасной битве, возможно, смерти обоих. И новой войне. И он остался стоять, сжимая руки в карманах и прожигая презрительным взглядом всех тех, кто не желал остановить военного в его глумливом стремлении свершить справедливость. Которая у каждого своя. - Я прощу тебя, - удостоверившись, что Шрам неотрывно следит за ними, Зольф снова взглянул на вора. – Не стану отрезать руку. – Мальчишка было облегчённо выдохнул, но его рот спустя миг распахнулся в немом крике: Кимбли, не предупреждая, вытянул ручонку ишварёнка, положил себе на колено и резко ткнул ногой прямо в сгиб локтя. Послышался хруст, неестественно громкий в наступившей тишине, и воришка рухнул на грязную мостовую, воя от боли. - Если хочешь мне что-то сказать, - одними губами прошептал Зольф, обращаясь только к Шраму – он один стоял неподвижно, оглушённый, и напоминал яркий мазок, рваную рану алого цвета на белой картине тела, – ты знаешь, где меня искать. Более не оборачиваясь, мужчина подобрал выроненную мальчиком сумочку, забрался в автобус и отдал пропажу владелице. Пассажиры молчаливо одобрили поступок ветерана Ишвара, дверцы со злорадным скрипом захлопнулись, и машина тронулась с места, оставив позади и Шрама, и плачущего несчастного ребёнка.