Невидимый

      Гоголь привык быть невидимым. Он давно уже усвоил правила жестокого мира, в котором, к несчастью, появился на свет. «Тебя видят если только ты представляешь для кого-то интерес», — говорят заботливые родители своим детям. Вечно блекнувшему Николаю говорили то же самое. Но ничего не менялось. Юный Гоголь все время оставался полупрозрачным, иногда тускнея, иногда становясь чуть более заметным.       Привыкнуть к такому состоянию было куда проще, чем полагали мать Николая и уездный доктор, наблюдавший за мальчиком в период его взросления.       А в столице он и вовсе исчез. Стал невидимым, как и большинство разночинцев. Наверное, Гоголь думал, что именно поэтому его держат в Третьем отделении в должности писаря. Дознаватели и следователи частенько брали Николая на места преступлений, ведь именно таким и должен быть писарь — неприметным, усердно исполняющим работу, молчаливым.       Гоголь даже смирился с такой участью, ведь лучшей работы, ему казалось, в столице просто не найти для невидимого юноши, не умевшего толком ничего, кроме как оставаться незамеченным в самый нужный момент. Но все испортили припадки, странного, можно сказать потустороннего, свойства, которые поначалу заметил сам Николай, а позже и работавшие с ним следователи. Случались они в основном тогда, когда Гоголю приходилось писать об убитом человеке. Что-то странное, темное и вязкое, поднималось откуда-то изнутри и поглощало все чувства Николая, а вслед за ними и сознание. Гоголь словно просыпался внутри другого человека, умершего несколько часов назад, но живого в его видениях. Поначалу он был ослеплен страхом и паникой, близкой к помешательству. Те несколько секунд, что он проводил в теле убитого, сначала никак не получалось запомнить. Видения ускользали, змеились, прятались где-то в голове, стоило только вязкости отступить и отпустить Николая обратно в реальность. Гоголь чувствовал, что помнит увиденное, но не может вспомнить. Однако уже спустя пару таких припадков, Николай научился различать происходящее с ним и частично запоминать увиденное. Юноша поражался тому, что все запомненное им во время припадков он записывал на подручном листе бумаги, вот только не мог понять, как у него это получалось.       И никто бы не заметил странностей в Гоголе, если бы однажды он, утонувший в очередном видении, не уронил письменную поверхность на пол. Грохот раздался такой, что все, бывшие на месте преступления, повернулись к писарю. Очнувшийся Гоголь почувствовал, что его руки стали видны всем окружающим. На Николая обратили внимания по крайней мере пятнадцать человек.       Юноша умчался домой сразу, как только получил разрешение у следователя удалиться. Ему не терпелось рассказать Якиму о том, что он наконец-то стал видимым на несколько минут. Да, пусть ненадолго, пусть видимыми были только его руки, уронившие письменный столик, но все же такого не случалось с момента отъезда из родного дома. Многое поменялось с того дня. Припадки Гоголя теперь не были секретом для работавших с ним. А руки писаря, выписывавшие на бумаге черт знает что во время мучительных видений, стали быть заметными все чаще и чаще. Кто-то из Третьего отделения относился к припадкам Гоголя скептически. Кто-то — со злобной иронией. Кто-то — равнодушно. Из-за боязни быть отправленным в дом скорби Гоголь не вдавался в подробности припадков и о видениях молчал. Для следователей писарь по-прежнему оставался мальчишкой, который не выносит вида крови и изуродованных тел.       В тот день Гоголя подняли рано. Глава отделения заехал за писарем лично, и вновь невидимый юноша, не представлявший никакого интереса для следователя, погрузился с писчими принадлежностями в полицейскую карету. Произошло убийство какой-то знатной дамы, невесты, помолвленной с каким-то значительным столичным лицом, заинтересованным в раскрытии этого вопиющего преступления.       Гоголь садится подальше от тела. Не потому, что ему неприятно, а просто он боится упасть рядом с трупом во время припадка. Гоголь уже ждет видения и ни за что не признается себе, что после приступа ему вновь полегчает, хотя бы ненадолго. Взяв в руки перо, он начинает разглядывать тело женщины. Ему кажется, что в следующую секунду на него навалится знакомая темная тяжесть, и он очнется в живом теле той, что сейчас уже мертва. Он знает, что увидит последние мгновенья жизни этой бедной женщины, почувствует последний ее вздох, ощутит тяжесть рук убийцы на шее. Но видение не наступает. Гоголь не чувствует предвестников приступа, не чувствует тяжести или паники. Гоголь ни за что не признается себе, что разочарован этим и огорчен.       Но тут внимание писаря приковывает мужчина, появившийся в комнате внезапно и словно случайно. На господине средних лет, чьи седые на висках волосы зачесаны назад, ярко-красное пальто — совсем не по уставу Третьего отделения.       «Да кто же это, черт возьми, такой», — успевает подумать Гоголь. И проваливается в видение, яркое, без тяжести, словно успокаивающий сон, сменивший леденящий кошмар.       Гоголь приходит в себя на самом краю стула и, не успевая восстановить равновесия, падает на пол. Рядом с грохотом и дребезжанием опускается письменная поверхность. Гоголя накрывают разлетевшиеся листы. На руках чувствуется прохлада от пролившихся чернил.       — А кто это? — спрашивает мужчина у следователя.       — Гоголь, Николай Васильевич. Он писарь, ужасно неловкий, да еще и припадками страдает — вида крови боится. Мы и держим-то его тут только за невидимость, — фыркает следователь, вставая спиной к Николаю и закрывая его от глаз мужчины. — Вы уж простите, сегодня он как-то внезапно поярчал. Но всякое бывает, Яков Петрович, вы же должны это понимать.       До Гоголя смутно доходит смысл сказанных следователем слов. Поярчал? Поярчал… Поярчал! Это слово пульсирует в голове писаря, и виной ли тому падение, или прыгающее в груди сердце, — он не знает. Но тут мужчина, которого назвали Яковом Петровичем, походит к Гоголю ярко-красным пятном и протягивает руку.       — Хотите сказать, что по воле случая мне необычайно повезло увидеть это прекрасное создание целиком? — господин в красном улыбается Гоголю, который впервые в жизни оказался полностью видимым.