У Беви это в первый раз

Беверли Марш — малолетняя беспринципная сучка. Сложно не вырасти такой, когда твоя мать — патологическая алкоголичка с синдромом вечной неудачницы на любовном фронте и магнитом ниже пояса на потасканного вида педофилов. Впрочем, это не подтвержденная информация, Беверли никогда действительно не старалась. Да и зачем? Первые приставания начались, едва малышке исполнилось девять. Мамин ухажер — как оказалось — был больше падок на костлявые детские тела, чем на обтянутые дряблой кожей прелести взрослой сформировавшейся женщины. К счастью или нет, не очень понятно, но как факт: Беверли тогда была влюблена. Теплое и бессмысленное чувство, испытываемое к трогательно тощему однокласснику-заике, светлячками гнездилось в груди, не давало возможности стряхнуть детскую непосредственность и осознать масштабы высоты падения — прямиком на дно. Позже, когда мать прочувствовала всю глубину и мощь постигшей их трагедии, был учинен небольшой скандал, (хвала всему, что имеет влияние на судьбы человеческие) не покинувший стен проспиртованной квартиры. Мама потом впервые напилась, не таясь от дочери, и на следующий день притащила в дом другого мужчину, что оказался не лучше первого. Череда мужчин в жизни двух Марш за три года вытянулась достаточно длинная, чтобы составить фабулу неплохому психологическому роману. Серьезно, какой лимит невезучести надо иметь, чтобы за тридцать два месяца наткнуться на двадцать шесть омерзительных мужчин, восемнадцать из которых — чертовы извращенцы и фетишисты? Беверли нисколько этого не понимала. Ее последний — и единственный официальный — отчим таки научил девочку всему, что может понадобиться маленькой шлюшке среди путаницы кирпичных тупиков и безлюдных проходов между домами их заплеванного ангелами и богами Дерри. Он лепил ее, как кусочек податливой глины, заставляя кости, мышцы и нервные окончания запоминать правильное положение при каждой позе и действии. За восемь месяцев — как раз к двенадцатилетию — Беверли выучила все уроки. Именно в тот момент мать скоропостижно скончалась от алкогольного отравления. Не будем грешить против истины — Марш нисколько не была огорчена, хотя честно изображала скорбь на похоронах. Лишь один немаловажный факт зафиксировался в мозгу лучше десяти заповедей Моисея: ни при каких обстоятельствах не надо распивать паленый алкоголь. Девочка осталась жить с «отцом» на маминой квартире. Они не могли существовать мирно: Беви хотелось использовать полученные знания, оттачивать открывшееся мастерство намеренного флирта; Оливер Пейн, оказавшийся самым большим извращенцем и фетишистом из всех, что она знала, на полном серьезе испытывал к двенадцатилетнему ребенку собственнические чувства, имеющие мало общего с физическим удовольствием. И это было страшно — страшно до одури, страшно впервые за всю ее вывернутую наизнанку жизнь. Марш не пошла домой после уроков. Едва отгудел по пустому коридору звонок, школьники высыпали из кабинетов, как из переполненной беспрерывно делящимися амебами банки. Все, кроме Беверли. Она осталась сидеть за своей партой, вырисовывая карикатурно-круглое лицо новенького на полях тетради по обществознанию синей гелевой ручкой. Она добавила еще одну затейливую петлю, чуть подняла голову, прищурившись; наконец, встала, убрала тетрадь в рюкзак и почти вышла из кабинета — пока не уткнулась носом в вязь шерстяного свитера Бауэрса. — Малышка, ты что здесь потеряла? Девочка подняла удивленный взгляд на Короля-всея-школы: какого черта он делал в кабинетах, отданных под среднее звено? Она поняла еще до того, как встретилась с его неприятными, цвета гниющего болота, глазами: в руке старшеклассника была зажата запотевшая бутылка. Решил распить алкоголь в пустующем кабинете, какой плохой мальчик. — Страх, — она неодобрительно поджала губы, но задорно сощурила глаза, сверкающие, как бутылочное стекло в канализации. Генри Бауэрс впал в замешательство, но ненадолго. Спустя какой-то взмах ресниц его взгляд приобрел шальной блеск, свойственный людям в ожидании развлечений. — Да ну? — Ну да. Девочка отчаянно старалась не скашивать глаза на тару… кажется, это был джин. Или бренди. Или что там любят распивать полицейские из крохотных американских городов, Беверли не очень хорошо ознакомлена со стереотипами и шаблонами. Она предпочитала театрально их рвать, а потом издевательски притягивать намагниченной пластиковой ручкой, предварительно потертой о ее кудрявые волосы. Совсем как у мамы. Марш заправила за ухо мешающуюся прядку, не отрывая взгляда от лица Генри. Тот невозмутимо обошел школьницу, развалился на учительском стуле и протянул ей алкоголь — мол, будешь? Девочка безропотно потянулась рукой к бутылке, но Бауэрс прижал ее к груди жестом «ни за что не отдам последнее кровное», сопровождаемым издевательской ухмылочкой. Беви подошла и, оперевшись коленом о стол, выхватила отставленную на всю длину руки бутылку. Вспомнив доведенные до автоматизма мамины движения, она вытащила пробку и обхватила губами горлышко. По глотке прокатилась светлая жидкость — как показалось ребенку, галимый спирт, но с отчетливым виноградным послевкусием. Все-таки бренди. Насколько Беверли знала, джин делают из можжевельника. Бауэрс неотрывно смотрел за движением ее горла, за каждым глотком. — Понравилось? — от широты улыбки обнажилась кромка белых зубов. — Огонь, — школьница даже не покривила душой. — Это правда, что твоя мама умерла от метанола? Марш отвела взгляд от старшеклассника, сосредоточенно покачала напиток. Бренди лизнул стекло, раз-второй-третий. Она с интересом смотрела на плещущуюся жидкость, поджимая-расслабляя губы в такт амплитуде движений. В принципе, Бауэрс уже все понял и не нуждался в ответе. Возможно, именно это и заставило поднять глаза: — Ну, было дело, — она пожала плечами и отдала бутылку. — А что? — Да так. — Генри качнул головой. — Просто, значит, пьешь ты не в первый раз. А я поначалу надеялся. Беверли фыркнула. — Ну так кинь в меня эту самую бутылку, если сам безгрешен. — школьник в ответ сделал быстрый глоток. — Уже нет, — он глотнул еще раз, более обстоятельно. — А отчим тебя трахал? — Не твое дело, — коротко отрубила девочка. Они замолчали. Беверли перебирала кончиками пальцев, следила за точностью движений. Генри цедил бренди, по чуть-чуть, перекатывая маленькие порции на языке, прежде чем проглотить. Наконец, он в упор посмотрел на нее и спросил: — Хочешь, я тебя трахну? Прежде чем Марш успела возмутиться, он перескочил через разделяющий их стол и приник к губам. Он уже все для себя решил, и количество алкоголя в крови этому только способствовало. Парочка вышла из кабинета только через сорок минут. «Лучше бы осталась ночевать в кабинете», — отстраненно подумала Беверли, почти не слушая гулкий голос отца. Почти. — Я тебя в последний раз спрашиваю: где ты пила? — он почти не повышал тон, но от напряжения в голосе под кожей прошибало разрядами тока. — Возле школы. Все-таки, она правильно выделяла логические паузы, в которые надо что-то сказать. В голове шумело, но девочка даже фильтровала ситуацию и понимала, что о некоторых деталях стоит умолчать. О засосе под ключицей, например. — С кем? — Грета Кейн достала спирт у отца. Мы намешали с газировкой и выпили, — в принципе, правдоподобно. Оливер встал, шагнул к ней и обхватил руками. Шепот путался в кудрях на макушке. — Я люблю тебя, малышка. Поэтому я сейчас убью Кейна. Видимо, ее мозг недостаточно хорошо функционировал, раз она позволила отчиму разжать объятия и уйти. Она не остановила его, даже когда он обернулся в дверях: — Ты же все еще моя малышка? — она просто качнула головой. Нет ничего удивительного в том, что Грета возненавидела ее, В конце-концов, Оливер сломал ее отцу нос и обвинил во всех смертных грехах, включая педофилию (тут спорить сложно) и собственноручное вливание самодельного коктейля в глотку Беверли и еще половине их класса. Все удивительное заключается в том, что сам мистер Кейн так быстро обо всем забыл, раз уже в июне легко покупался на ее флирт. Беверли уезжала в Портленд. Покидала Дерри она с легким сердцем и осознанием того, что легко переживет произошедшее. Первый секс, первое убийство, первая любовь… Все когда-то бывает впервые.