За день рождения Мелькора

Горшак переступил с ноги на ногу и подумал, что заключённых в камерах определённо должны были обыскивать. Уршак всегда плетьми хлестал плохих стражников, которые случайно оставляли пленникам даже крохотный стилет, которым они могли разве что поцарапать сильного орка; но зато себе временами глотки вскрывали охотно. Так что и Уршак хлестал не менее охотно, до вонючего мяса, а некоторые поговаривали, что ему просто нравится хлестать. Однако обыскивать должны были точно. И никакого запаха огненной воды из третьей от него камеры доноситься не могло. Горшак проглотил рык и слюну. Пятого дня туда кинули пятерых рабов и пригрозили, что если снова хоть один помрёт, то на каменоломни отправится охрана. Поэтому, должно быть, и не раздели их догола, а иначе бы ничего не оставили, чтобы избежать от плети Уршака. Пятеро крепких мужчин с севера, с обросшими лицами, вели себя смирно, от еды не отказывались и умирать геройской смертью не спешили. Ну и хрен бы с ними – и хорошо, что не спешат! Но если они всё же пронесли что-то, что им не положено – не доложить ли? Горшак с сомнением тронул языком шатающийся клык. С тех пор как получил по шлему в битве, мысли его порой перекатывались туго, сложно там завёлся огромный червь, пожирающий куски слов и приказов, но на карауле ему никто не мешал, не шумел и не ржал, что Горшак снова долго думает, и такая задача была ему по силам. С одной стороны – доложить и надо бы. По приказу-то обо всём докладывать надо, только перед тем, как задницу поднять, дождаться сменщика или обхода – за пустой коридор кишки выпустят сразу и ещё более охотно, чем отхлестают. Можно и пошуметь, постучав по прутьям, чтобы славный звон раскатился по переходам крепости, и тогда, возможно, поднимать задницу придётся уже Уршаку, который, наверняка, снова дрыхнет в караулке, жрёт паёк сдохших пленников-людей, которых внесёт в списки когда угодно потом, и чешет вечно гноящие струпья на брюхе. Но вот с другой… Стоило представить, что ему будет за ложную тревогу, докладывать расхотелось мгновенно. Если повезёт – убьют сразу, а если нет, то он пройдёт по рукам. И даже балроги его не пугали до того стылого холода в животе, каким окатывало рядом с Золотым Наместником Майроном, который совсем недавно вернулся в крепость из дальних краёв, обзавёлся шрамом на шее – все орки считали, что он выиграл большую битву, а иного им не говорили – и предрянной привычкой вырывать рёбра своим же. Меньше всего на свете он хотел бы закончить свою жизнь в его хищных когтях. Уж очень было жаль рёбер. Таким образом, первые десять минут Горшак порывался сорваться с места, вторые двадцать надеялся прорасти корнями в каменный пол, а в следующие пятнадцать принял воистину революционное для самого себя решение, выходящее за рамки двух дорожек пути собственных мыслей. И, заслышав сдавленный хриплый смех, которого здесь быть не могло, Горшак решил проверить третью камеру. Острый запах огненной воды окатил его с головы до ног и заставил сглотнуть. Грязные люди сидели кружком на корточках в дальнем углу камеры. В темноте, воняя падалью и ею, разумеется, являясь, мужчины сдавленно посмеивались в косматые бороды и передавали друг другу небольшой бурдюк для воды, сделанный из чьей-то шкуры. Каждый прикладывался к нему по кругу, кашлял, хлопал товарища по плечу и передавал дальше. Горшак скрипнул клыками от мгновенной ярости. Всё же на обыске в нынешние времена вечно куски драконьего дерьма стоят; вырвать бы им их тупые глаза и затолкать в глотки, всё больше проку будет. А ещё Горшак просто завидовал им. Огненной воды с прошлой луны во рту не было. Орк вытащил ятаган и с наслаждением шарахнул им по стальным прутьям. Гулкое эхо ударило в стены коридора, в паре соседних камер тупоголовые эльфы издали какие-то булькающие звуки, но люди только флегматично повернулись, а один из них помахал рукой с печатью раба из каменоломни номер шесть. - Что шумишь, брат? – спокойно сказал он. - Мы пока не глухие, уши на месте. - Ну не скажи, Элдор, вот старику ухо ж отрезали, забыл? Так и на шее носит, а всё потому что работничек так себе. - Так на другое уже слышит! Люди снова засмеялись. Огненной водой так и несло от них. - Подойди! – приказал Горшак. Голос его должен был звучать грозно. - Не, я уж не встану, брат. Сам подойти. А надо-то чего? И тут Горшак растерялся. Это были какие-то неправильные заключённые. Правильные должны были бояться его и побоев, которые он мог им нанести, одиночных камер с моровыми крысами и гнилью, которая легко вгрызётся в их раны… Никто из них не мог знать о запрете портить хороших рабов или хорошее мясо; да и портить – понятие растяжимое. Зато если они выпили достаточно много содержимого своего бурдюка, то это всё объясняло. Огненная вода могла дать невиданную храбрость любому орку. И всё же заключенные были странными. Как будто знали заодно, что он не может к ним войти, потому что связка ключей на поясе – это убирать трупы, а не просто так камеры открывать и шастать по ним. Горшак поскрёб секирой ногти. Поковырял под ними ошмётки чьих-то кишок, подумал. Решил – спросил: - Что в руках, откуда взяли? - А ты, брат, не знаешь? Мы-то думали, все тут знают! - Смотрите, братцы, он не знает! - Совсем не знает! - Ай-ай, не знает! - Заткнитесь все!!! Горшак не любил, когда ему указывают на то, что он что-то не знал. Тем более те, кто стоил не больше, чем не самые ошмётки из-под его когтей. - Что я не знаю?! Провести меня вздумали? - А что нам тебя проводить? – снова сказал тот, кого назвали Элдором; на морды Горшак людей не различал, но вроде борода его была посветлее. – Мы пьём за здоровье Владыки Мелькора. Нет, ты, правда, не знаешь? Горшак понятия не имел, о чём вопрос. Но признаваться в этом и не собирался. Слава Темному Владыке – не потребовалось. - Вот мы сидим тут одни, в камере, разносил хлеб твой сменщик, - сам стал объяснять Элдор, перед этим хлебнув огненной воды. - И говорит нам – сегодня день рождения Владыки Мелькора, и вы можете пить за него, а потом вам еды дадут больше. И думаем мы – а чего бы нам не выпить за Владыку Мелькора? Вот мы и пьём. Всё равно ж нам в этой крепости жить, к каменоломням примеряться. За хозяина крепости и пьём. А ты пьёшь за него, брат? Несмотря на то, что язык у Элдора слегка заплетался, а речь как по кочкам скакала – фляжку выдернули из его рук его и передали дальше под довольный гогот – этот человечишка уже второй раз ввёл Горшака в замешательство. Горшак ни разу не видел и не слышал, чтобы пленным давали что-то лишнее. Однако, временами, если заключённый покорно склонял голову, ему давали послабления: то убирали крыс, то кидали куски червивого хлеба. Но на первый план вдруг вышло совершенно иное. Не пить за Владыку Мелькора было достаточным не уважением, чтобы любой орк выбил тебе клыки и ими же попытался зарезать. Каждая попойка в караулке начиналась с поминания его имени – потому что радостно было помянуть имя их повелителя при любом слове. А теперь за него пили люди. А Горшак нет. Правда, оставались вопросы. Орк снова стукнул по решётке. Немного тише, чем в прошлый раз. - Что такое «день рождения»? – спросил он. - О, это большой праздник! – ответил уже не Элдор; похоже, право голоса переходило вместе с бурдюком от одного к другому. – Это значит, что прошло ровное число лет, с тех пор, как Владыка Мелькор появился на этом свете и стал им править. - Вот прям сразу править, дружище Варам? - Конечно же, сразу! Как ещё править, кроме как не сразу? – ответил Варам и отмахнулся от неразумного товарища. – Вот мы, брат, и празднуем, - обратился он уже к Горшаку. – А отчего ты не празднуешь? Не чтишь Владыку Мелькора. Горшак уже задумался было над ответом заковыристей, когда через дверь услышал заковыристое эльфийское проклятье. Чирикали эти эльфы как птички – с маленькими крылышками, лёгкими косточками, таких хорошо есть сырыми, на зубах хрустит – но со временем совершенно легко их понимаешь. Вот этот визг означает то, что эльф желал ему зла. Или не ему? Люди ответили первыми, крикнув пару не менее мудрёных фраз. Эльф снова зашёлся своим писклявым голоском. Брр… Хоть уши чисть. Горшак управился быстро. Удар тупой стороной ятагана пообломал эльфу желание болтать, орать и вызывать в ушах комариный писк. Вернувшись к третьей камере, Горшак раздражённо отметил, что огненная вода прошла уже целый круг, а значит, её стало меньше. Не чтить Владыку Мелькора нельзя. Но можно ли ударить ятаганом тех, кто его чтит в праздник, чтобы отнять огненной воды, и чтить уже по-тихому, в одиночку, пока Уршак не поймает? - Слышь, брат? Будешь пить с нами? – вдруг сказал уже вновь Элдор. Или Варам. Или кто-то третий. Да все они люди на одно скучное симметричное лицо! - За Владыку Мелькора пить, - добавился весомый аргумент из камеры. Что ж, думал Горшак, гремя ключами, за праздник Владыки Мелькора и в честь его власти пить не отказываются. Даже Уршак своими заплывшими жиром мозгами способен это понять, если застукает его здесь. А когда кто-то передал ему бурдюк и несколько голос сказали «За Владыку Мелькора – до дна», то он уже не особо думал. - Хорошая третья камера, счастливая, - заметил Элдор, пряча несколько пустых фляг обратно в нишу в стене, откуда их и достал, чтобы влить в на редкость тупого и охочего до дрянной самогонки орка-стражника. – Третий раз уже бегут отсюда. - Третий раз – это хорошо, - Варам заглянул с факелами. – Ну что, готовы? - А вы готовы? - Ну, даже не знаю… Элдор аккуратно прикрыл камеру, оставив заснувшего некоторое время назад орка преспокойно просыхать. Его ятаган лежал в руке удобно, а связка ключей грела душу, как давным-давно ни что не грело. А ведь самое простое в этом фокусе – первую флягу водой разбавлять, а под вторые горланить орочьи песни погромче. Камеру Элдор закрыл на ключ. Эльф уже пришёл в себя. От его товарищей он отбивался цепью, которой был прикован к стене, и не давал себя ни скрутить, ни освободить. Рёбра торчали так, что казались острыми, и на его фоне Элдор, проведший годы в рабстве, мог бы назваться крепким. Но теперь он думал о небе и солнце. О свободе думал, до неё только дойти тайными переходами, которые за милую душу выдал им собственный тюремщик. - Друг, давай уже стукнем его? Не уведём же так! - Тише, не надо стукать. - Вы! Вы пили за здоровье Моргота! - И ты тоже тише, - эльф притих только потому, что выдохся. – Как зовут тебя? - Гвиндор моё имя, - устало сказал эльф. – Но я не желаю служить тебе, прислужник Моргота! - Ты глуп, Гвиндор. За Моргота никто пить из нас не станет, - Элдор взял связку ключей, прикинул, который из них от цепей Гвиндора, и перебросил под ноги эльфа наугад. Тот замер, не веря в возможности собственной свободы. Варам помог ему снять цепи и удержаться на ногах, прозрачной тени былой эльфийской силы. Элдор похлопал его по плечу. Бедняга даже не понимал, что с ним говорят на синдарине, которого низшие слуги Врага не знали. - Так вы не на Его стороне, да? – тихо спросил, наконец, Гвиндор. - Не на его, брат Гвиндор, не на его, - успокоил его Элдор и подпоясался орочьим ятаганом. – Но коли выберемся, за день рождения Моргота я буду пить до самой смерти!