Кирпичная стена

Бэкхен стоит перед главными воротами на входе в университет и медленно глубоко дышит, считая до десяти и обратно. Его глаза зажмурены, а пальцы крепко вцепились в тканевую лямку грузного портфеля. Выпуск из школы был его светом в конце тоннеля, в котором он просидел с первого класса, прячась от одноклассников и учителей, которые первое время пытались его разговорить и расшевелить, но потом поняли, что тот их просто боится и на контакт выходить не собирается. Только вот летом Бэкхен настолько сильно расслабился, что не заметил, как ноги сами случайно понесли его к зданию деканата в последний день подачи документов. Совершенно случайно, ведь Бэкхен всегда носит с собой диплом и тубус с его работами. Это просто стечение обстоятельств, он не хотел. Случайностью было и то, что за рисунки Бэкхен получил самый высокий балл и оказался первым в числе студентов, зачисленных на первый курс Университета Культуры на факультет Живописи и Изящных искусств И вот сейчас Бэкхен мысленно уже минут десять бьет себя по лбу, коря за то, что совсем забыл, что в универе контакт с людьми никуда не денется, а, возможно, станет еще более необходимым, чем в школе. И у него даже не было времени наглотаться успокоительных, нарисовать мешки под глазами и сделать гримом такой вид, чтобы к нему подходить вообще не было желания, или имитировать простуду, на худой конец, как оправдание, почему он не хочет разговаривать. Он забыл все, потерял бдительность и стоял сейчас совсем беззащитный, даже ингалятор сиротливо лежал на его рабочем столе, куда его положила мама перед стиркой, чтобы попытаться оказать себе помощь при приступе паники, которых, к слову, не было уже два года. Бену всегда казалось, что рисование будет тем, что спасет его от людей. Он может нарисовать кирпичную стену и представить, что за ней можно спрятаться от опасности. Бэкхен иногда машинально нашаривал рукой лист бумаги или любую пригодную для рисования поверхность и «строил стены». Такое случалось раз в месяца три, когда парень чувствовал, что его ремиссия дает трещину и он начинает задыхаться. Пока он учился в школе, первое время носил записки от матери с просьбой отпустить сына домой и не тревожить неделю-полторы, а в старших классах уже даже записка не требовалась — Бен просто шептал: «Можно выйти?» и все вокруг понимали, что в ближайшее время парня можно не ждать. Бэк запирался в свою комнату под крышей, включал метроном и рисовал, изредка отвлекаясь на прием пищи, которую мама заботливо подсовывала под дверь. Днем рисовал, а ночью кричал от кошмаров, от которых его так никто и не научился будить. Затем просыпался в холодном поту, уже представляя, как сильно утром соседи будут терзать взглядом маму и как за спинами будет раздаваться угрюмое: «Лучше бы ты его в психушку сдала, мы терпим это уже 15 лет, любому терпению есть предел». Они шептали, но когда видели маму — всегда приветливо скалили зубы или просили Бэкхена нарисовать портрет их сына/дочери на день рождения. Бэкхен стискивал зубы, кивал, а после этого вписывал «лицемерие» в список вещей, за которые он ненавидит людей. К зданию университета уже начинали подтягиваться студенты. Бэкхен еще пару раз озвучил у себя в голове вопрос, а на кой-черт ему это все надо, ответа не услышал, натянул капюшон байки по самый кончик носа и прошел в аудиторию на первую в его жизни пару по живописи, где ему предстояло увидеть своих одногруппников и куратора. По расчетам парня наибольшее количество народа должно было сконцентрироваться либо в самой середине аудитории, ибо на задних партах, чтобы не мешать преподавателю вести лекцию своей болтовней и самим не нарваться на проблемы, поэтому Бен уверенно переступил порог класса и быстро юркнул за парту на самом носу у учителя. Как и предсказывал Бэкхен, некоторые студенты приходили уже сформировавшимися компаниями и, громко переговариваясь и смеясь, лезли на верхние ярусы. Но, по закону подлости, ровно по звонку в дверь влетает низкий парень с огромными испуганными глазами, спрятанными за стеклами, и шухером на голове, как будто проснулся пять минут назад. Влетает и спотыкается об ногу кого-то из своих новоиспеченных одноклассников, так услужливо вытянутую на проход перед самой дверью. И пока ходячая катастрофа ползала на четвереньках в поисках своих очков, в аудиторию бесшумно проник преподаватель. Когда все же очки заняли свое законное место на переносице и мальчик увидел перед собой посмеивающегося лектора, он взвизгивает, лепечет извинения и, бросая на ходу звонкое: «Здесь не занято?», плюхается прямо. Рядом с Бэкхеном. У того дергается глаз. Бен звучно сглатывает, отодвигается хоть на пару сантиметров и утыкается взглядом в окно. Пальцы нашаривают ручку и машинально начинают рисовать родные кирпичи прямо на парте. Никогда. Никогда в школе с ним никто не садился. Преподаватель снимает пиджак, вешает его на спинку стула, расслабляет галстук и расстегивает пару верхних пуговиц на рубашке. Затем садится на стол и широко улыбается, на распев произнося свое имя: «Крис Ву». Преподаватель Бэкхену понравился. Он разговаривал с аудиторией не как с учениками или кем-то, кто менее профессионален, чем он, он разговаривал со всеми на равных. А когда речь заходила при рисование, в его глазах зажигался какой-то особенный огонек. Бэкхен про себя отмечает, что, возможно, именно его он будет ненавидеть меньше всех, ну или не будет вообще. Через некоторое время Крис начинает проверять учеников по списку, и Бэкхен выясняет, что неуклюжего паренька за его партой зовут До Кенсу. Когда же сонбэ называет его собственное имя, он делает пауз и несколько секунд смотрит на поднявшегося Бена в упор. — Бен Бэкхен. Ученик, который умудрился перепрыгнуть вас всех на вступительных, ничего особо для этого не делая, — Ву прячет улыбку в ладони, прикрывая ей рот, — Бен Бэкхен, Вы думаете, это дает Вам привилегию исписывать парту? По классу тут же раздался хохот. Парень пристыженно опустил глаза, попытался унять сердцебиение и вернуть своим щекам нормальный цвет, а не оттенок спелого помидора. — Простите, я не заметил, как так получилось, — оправдания у Бэка всегда выходили не очень, как и любой другой контакт с людьми. — Ты художник, поэтому я прощаю тебя, — неожиданно выдает лектор, — Только скажи, что ты рисуешь? Бэкхен сразу же закрыл пальцами кирпичную стену и яростно замотал головой. Он не хотел, чтобы Крис Ву подумал не то, он не хотел, чтобы все подумали не то. Под «не то» парень имеет ввиду правду. Вдруг под еще один раскат смеха парень, который сидит сзади Бэкхена, резко хватает его за плечи, заставляя Бена вскрикнуть и с невиданной ловкостью перепрыгнуть через парту, спасаясь от прикосновений, и начать яростно тереть руки, как будто сдирая с себя отпечатки чужих неприятных ладоней. — Он рисует. Стены? — его раздражитель немного ошарашен, — Хей, мальчик, тебе точно в эту аудиторию? Ты не промахнулся. — Не промахнулся институтом, например? — продолжил за него парень с задних парт, — Здесь строителей не учат. Бэкхен вздыхает, понимая, что отношения с классом не заладились с самой первой, черт возьми, минуты. Он хватает рюкзак, тихо извиняется и сбегает домой, как и делает это всегда. «Совать нос не в свое дело» — еще одна вещь, которую Бен ненавидит в людях. Он не увидит, как Крис Ву пристыдит учеников одним лишь взглядом глаз, которые могут быть не только добрыми и восторженными, но и суровыми, как оказалось. Он не увидит, как До Кенсу достанет блестящие гелевые ручки своей младшей сестры и распишет всю стену снизу доверху фразой «Давай дружить?» Бэкхен не увидит, но почему-то надеется, что теперь все пойдет по-другому.