Праздничное безумие

Когда Мао принялся с упоением рассказывать о каком-то земном празднике, Гвендаль только тяжело вздохнул. Он был по уши в делах, ему требовалось подписать уйму документов и посмотреть целую стопку донесений и отчётов, и меньше всего он был расположен слушать что бы то ни было, кроме доклада о продвижении строительства стратегически важного моста у Джуозоку. Но прервать его величество, а тем более выставить несносного подростка за дверь (а вместе с ним и всю честную компанию в составе Вольфрама, Конрата, Аниссины и Гюнтера, изрядно докучавших громкими разговорами), он не мог. Приходилось терпеть, что Гвендаль и делал с истинно вальдевской невозмутимостью. Впрочем, поняв, что в речи Его Величества ничего государственно-важного нет и не предвидится, Гвендаль вновь погрузился в мысли о пресловутом мосте, так что то, что мао и всё его шумное окружение соизволили, наконец, покинуть его кабинет, он понял только по внезапно воцарившейся в комнате тишине, лишь изредка прерываемой грохотом, возбуждённо-радостными криками и воплями "Изменник!!!", доносившимися теперь из коридора. Следующие несколько дней всё было спокойно - если, конечно, круглосуточный балаган, творившийся в замке Клятвы-на-крови, вообще можно было охарактеризовать этим словом. А потом начались странности... Первой из них стал внезапный интерес населения замка к тыквам. И ладно бы ещё Аниссина, которой он лично отнёс в лабораторию штук пять больших мясистых тыкв. Она была учёным, и имела право на любые странности; Гвендаль давно уже не удивлялся наличию у неё в лаборатории самых неподходящий предметов. (А ещё с Аниссиной его уже несколько месяцев как связывали отношения куда более тесные, чем дружеские, и ради своей возлюбленной Гвендаль в принципе готов был понять и простить всё, что угодно. Ну, или почти всё.) Но остальные! Юури, Вольфрам, Йозак, Конрат (хотя, признаться, Гвендаль надеялся, что последний носился с тыквами не по своей инициативе, а выполняя долг защитника мао), даже благоразумный Гюнтер! Все просто свихнулись на проклятых овощах. Однако Гвендаль рассудил, что тыквы всяко лучше поиска приключений на все доступные места и втягивания в эти приключения окружающих - любимого занятия их юного мао, - а Йозак, Гюнтер и Конрат не позволят произойти ничему плохому, поэтому успокоился и, сделав мысленную пометку "разобраться потом", задвинул тыквы в дальний угол сознания. Если будет время - он к этому вопросу вернётся. Не будет - ну и Властелин с ним. В конце концов, не может же он решать абсолютно все проблемы! Но тыквами дело не кончилось. Следующим пунктом всеобщего помешательства стали ткани (преимущественно, тёмных тонов, хотя среди фиолетового, чёрного и тёмно-серого нет-нет, да и мелькали белый и оранжевый). С разноцветными стопками окрашенной материи бегали решительно все: Юури, до этого искавший любой предлог, чтобы улизнуть от встречи с портным и пораньше её закончить, если не удавалось избежать; Конрат, не интересовавшийся модой со времён бунтарской юности и ныне любой одежде предпочитавший простую и удобную форму; Аниссина, демонстративно равнодушная к нарядам, потому что представление о том, что все женщины - модницы было стереотипным и вредным, и она стремилась разрушить его... Тем сильнее было удивление Гвендаля, когда именно Аниссина заявилась к нему с двумя отрезами ткани и потребовала сказать, какой цвет идёт ей больше: тёмно-бордовый или фиолетовый. По мнению Гвендаля, Аниссина была прекрасна в любой одежде. Шин-О, да даже вздумай она завернуться в одеяло или напялить на себя мешок из-под картошки, Гвендалю она бы всё равно нравилась! Но сказать об этом прямо было бы равносильно самоубийству, потому что Гвендаль знал: если уж его возлюбленной потребовалось его мнение, она вытрясет его любой ценой, и никакие отговорки Гвендаля не спасут. Так что он просто ткнул не глядя в один из отрезов, буркнув "этот!". Аниссина удовлетворилась и ушла, а Гвендаль твёрдо решил разобраться, что же всё-таки происходит. Но осуществить своё намерение ему не дали: в замке внезапно вышла из строя система отопления, и всё внимание Гвендаля сосредоточилось на решении проблемы. Был конец октября и, хоть на улице и стояли ещё тёплые деньки, ночи уже были холодными и в воздухе чувствовалось дыхание приближающейся зимы. С обогревом замка нужно было что-то решать, и быстро, если в дополнение к эпидемии умопомешательства, которая, в общем, уже была делом привычным и постояннодействующим, он не хотел получить ещё и эпидемию простуды. Так что несколько дней оказались начисто вычеркнуты из жизни Гвендаля, а когда отопление было налажено и маршал вернулся к привычным обязанностям, он внезапно обнаружил, что всеобщее умопомрачение благополучно закончилось. Гвендаль выдохнул и со спокойной душой выкинул из головы и тыквы, и наряды, и нездоровое оживление, царившее в замке до этого дня. Зря. И не далее как вечером его настигла суровая кара за такую непростительную беспечность. Стоило Гвендалю подняться к себе после ужина, как в его дверь постучали. - Войдите! - крикнул он, не отрываясь от бумаг. Дверь бесшумно открылась и раздался звонкий голосок Греты: "Сладость или гадость, Гвендаль!". "Что за нелепица?" - подумал Гвендаль. Наверное, он просто не расслышал... Гвендаль поднял на Грету глаза - и вопрос, который он собирался задать, застыл у него на языке. На Грете была надета простыня. Белая простыня, волочившаяся за девочкой по полу, с прорезями для глаз. Впрочем, Гвендаль быстро поборол удивление. Наверняка Грета просто играет с ним в какую-то игру, правил которой он пока не знает - и всё. Теперь главное - выяснить эти самые правила и постараться как можно мягче донести до Греты, что простыня - не лучшая одежда для юной принцессы. И вот тут Гвендаля ждало много интересных открытий. Во-первых, простыня была на Грете не случайно. Она являлась одним из атрибутов земного праздника, "Хэллоуина", который его величество решил принести в Шин-Макоку. Кстати, под простынёй у Греты было прекрасное платье "феи" - волшебницы с крыльями из земных легенд, которое Грета ему с удовольствием и продемонстрировала, согласившись оставить "верхнюю одежду" у него в кабинете (Гвендалю сразу стало спокойнее: по крайней мере, принцесса больше не рисковала упасть, запутавшись в ткани. Кстати, надо было как-нибудь намекнуть его величеству мао, что не стоит рассказывать Грете обо всём, что с ним происходило в его недолгой жизни: знание о том, как "папа Юури" пришёл на своё первое празднование "Хэллоуина" в школе в точно такой же простыне поверх школьной формы, потому что его мама отказывалась наряжать его во что-то кроме "девчачьих платьиц", явно было излишним). Во-вторых, не случайно было и недавнее повальное увлечение тыквами (из них, как объяснила Грета, делали специальные хэллоуинские светильники), и внезапный интерес к тканям (необходимым для пошива костюмов земной нечисти - обязательного компонента праздника). В-третьих, сегодня как раз и наступил тот самый "Хэллоуин", и народонаселение замка развлекалось тем, что, переодевшись в карнавальные наряды, пугало друг друга и просило за это сладости, произнося ту самую малопонятную фразу "Сладость или гадость". - Ну, так сладость или гадость? - заулыбалась Грета. - Сладость, - ответил Гвендаль и с удовольствием вручил Грете самую большую карамель из стратегического запаса вкусностей, который он держал в кабинете. ...Собственно, весь этот стратегический запас был подчистую уничтожен этим вечером. Сначала примчались запыхавшиеся Юури и Вольфрам, первый - в чёрном костюме, к которому были искусно приделаны матерчатые крылья, напоминавшие крылья коцухизоку или драконов, и матерчатый же хвост, с ободком с красными рожками а голове; второй - во всё белом, с крыльями, напоминавшими птичьи и странным кольцом, таким образом приделанным к обручу на его голове, что, казалось, оно само по себе висит над Вольфрамом. Вслед за ними пришёл Конрат в костюме вампира (этот вид человеческой нечисти Гвендаль уже знал по рассказам Юури и смог опознать), деловито потребовал свою долю сладкого, уточнил, что Вольфрам и Юури были здесь только что, и отправился дальше. После его кабинет пережил появление Гюнтера в костюме волка, Йозака в чёрном платье злой колдуньи, Шери в неописуемом виде (настолько впечатлившим Гвендаля, что тот предложил матери накинуть поверх этого... этой... одежды... свой мундир, за что был удостоен крайне неодобрительного взгляда). Его кабинет обошла стороной разве что прислуга. Да солдаты (те, кто этим вечером были не на службе) не решились побеспокоить своего командира. И ещё так и не пришла Аниссина. С одной стороны, Гвендаль был ей за это благодарен - она не стала отвлекать его, с другой - он не отказался бы посмотреть на Аниссину в карнавальном костюме... Ну, ничего, может быть, она согласится надеть свой сегодняшний наряд ещё раз - специально для него. С такими мыслями Гвендаль отправился спать. Однако стоило ему снять форменный китель, как в дверь постучали. Гвендаль открыл - и ему показалось, что в комнате стало на пару градусов жарче: Аниссина - а заглянуть к нему решила именно она - выглядела просто... невероятно. На ней было умопомрачительно короткое тёмно-бордовое платье с корсетом и кружевным передничком, тесно обвивавшее её стан и выставлявшее на показ длинные стройные ножки, затянутые в белые чулки; с пышными рукавами-"фонариками", отделанными по низу белым кружевом. Таким же кружевом был украшен и вырез - не глубокий, но вполне достаточный для того, чтобы внушить совсем неподобающие мысли. К волосам была кокетливо приколота маленькая шляпка - тоже тёмно-бордовая, в цвет костюма. Гвендаль тяжело сглотнул. Аниссина лукаво, как-то очень понимающе улыбнулась ему и потребовала: "Сладость или гадость?". В спальне Гвендаль ничего съестного не держал, о чём и сообщил Аниссине. Тогда её улыбка приобрел удовлетворённо-хищный оттенок. - Значит, гадость! - безапелляционно сообщила она, захлопывая дверь, и Гвендаль с какой-то обречённой покорностью подумал, что ему конец. Но тут Аниссина его поцеловала - напористо, жарко и горячо, - и мысли свернули в другое, гораздо более приятное русло. - Раздевайся! - отстранившись, приказала Аниссина, - Потом поможешь мне. Гвендаль молча кивнул и принялся расстёгивать рубашку. Конечно, можно было попытаться что-то сказать Аниссине насчёт совершенно неподобающего тона, но, во-первых, он не хотел портить момент, а, во-вторых, такой разговор всё равно не возымел бы должного эффекта. Гвендаль умел приказывать, мог управлять и распоряжаться, но перед Аниссиной становился бессильным. И она совершенно бессовестно пользовалась своей властью над ним - правда, нельзя сказать, чтобы Гвендаля это чересчур угнетало. В конце концов, чего не сделаешь ради любимой женщины! Так что он послушно разделся и, наконец, занялся нарядом Аниссины. С первого раза распустить корсет не получилось - тугая шнуровка поддавалась плохо, пальцы подрагивали от едва сдерживаемого нетерпения, как ни старался Гвендаль призвать на помощь всё своё знаменитое самообладание, да и Аниссина совсем не помогала процессу: крутилась, торопила его, подначивала... В итоге Гвендаль просто порвал шнуровку под возмущённый вскрик Аниссины, и впился голодным поцелуем в плечо. Подцепил пальцами ткань платья и потянул вниз, надеясь поскорее избавить её от ненужной, мешающей сейчас одежды, как вдруг Аниссина вывернулась из его рук. Гвендаль замер. Он сделал что-то не то? То, что ей действительно не понравилось? Он напугал её, обидел? Но Аниссина развеяла его сомнения. - Не торопись! - усмехнулась она, самостоятельно избавляясь от платья и откалывая шляпку от волос. - Впереди ещё долгая ночь, а тебя ждёт обещанная гадость. И да, не думай, что я так просто прощу тебе новый шнурок! С этими словами она подтолкнула его в сторону кровати, но Гвендаль проигнорировал этот жест и, шагнув к Аниссине, одним стремительным движением подхватил её на руки. Аниссина только полузадушено пискнула. - Немедленно поставь меня на землю! - притворно возмутилась она, но искорки веселья в глазах не дали воспринять её слова серьёзно. - Ни за что, - с улыбкой сообщил ей Гвендаль и, действительно, разомкнул руки далеко не сразу и то, только для того, чтобы бережно опустить её на кровать. Впрочем, он тут же обнял Аниссину снова, крепко, но бережно прижав к себе. Поцеловал в губы - неторопливо, чувственно, глубоко, - нежно огладил плечи и, оторвавшись от её губ, расцеловал шею невесомыми дразнящими поцелуями. Аниссина только рвано выдохнула. "То, что женщина в постели обязана стонать и издавать прочие непотребные звуки - закостенелое, лживое и ужасно вредное представление! Я просто обязана его разрушить!" - заявила она ещё в их первую ночь (в конце которой кричала, захлёбываясь удовольствием, и до крови разодрала ему спину). И с тех пор всякий раз, когда они добирались до постели, вначале упрямо молчала - чем, надо сказать, только подстёгивала азартное желание Гвендаля подарить ей такое удовольствие, чтобы она забыла и про отстаивание прав женщин, и про свою борьбу со стереотипами. Гвендаль не собирался отступать и сегодня. Лизнув мочку уха, он проложил дорожку поцелуев до груди Аниссины и, вобрав в рот напряжённый твёрдый сосок, принялся ласкать его языком. Его пальцы заскользили по её животу, прокладывая по коже замысловатые узоры прикосновений, скользнули на бедро, сжали - несильно, но чувствительно, - и спустились ниже. Аниссина гортанно застонала, вцепившись в его предплечья, царапнула ногтями. - А-а-а, нет, Гвендаль, по-погоди! - выдохнула она. Гвендаль немедленно остановился. Аниссина рассмеялась, глядя на его напряжённое, взволнованное лицо, и толкнула в плечо, заставив перевернуться на спину. - Вот так-то лучше! - заявила она, усевшись на него верхом и немного отдышавшись, - А теперь время гадости: я запрещаю тебе двигаться. С этими словами она наклонилась к нему, быстро чмокнула в щёку и сползла пониже, потираясь об него, неторопливо лаская. Она гладила его по груди самыми кончиками пальцев, теребила соски, легко целовала лицо, избегая, однако, касаться губ и уворачиваясь всякий раз, когда Гвендаль поворачивал голову, чтобы поцеловать её самому. Её прикосновения были везде, нигде не задерживаясь надолго, раздразнивая обещаниями и не предлагая, в итоге, ничего; распаляя и не давая освобождения... О, Шин-О, да она же просто издевалась над ним! С каждой минутой выполнять требование Аниссины становилось всё труднее, и наконец Гвендаль всё-таки не выдержал - потянулся обнять её, но получил по рукам и со стоном разочарования откинулся обратно на подушку. Аниссина неодобрительно нахмурилась и в наказание прикусила его ключицу, оставив яркий след. - Я же сказала, не двигайся! - возмутилась она. И тут в её глазах загорелся совершенно хулиганский огонёк. - Пожалуй, я знаю, что с тобой делать! - лукаво улыбнулась Аниссина и потянулась к стулу, стоявшему рядом с кроватью. Вскоре Гвендаль понял смысл её манипуляций: сцапнув со спинки стула пояс от его халата, Аниссина связала им его запястья и примотала к кованой спинке кровати. - Вот так-то лучше! - довольно заявила она, вновь приникая к нему. Однако теперь её ласки стали жёстче, нетерпеливее, злей. Аниссина больше не убегала от его поцелуев - она целовала его сама, но вовсе не нежно, как раньше, а властно и напористо. Намотав его волосы на кулак и потянув, Аниссина заставила его запрокинуть голову, открывая ей доступ к шее, и прильнула к нему в жаркой чувственной ласке. Гвендаль тихо застонал. Шея всегда была его слабым местом, о чём недавно узнала Аниссина, и теперь безжалостно пользовалась этим знанием, вылизывая, целуя, царапая именно здесь. Потом ей, наверное, надоело, и она снова вернулась к беспорядочным торопливым ласкам. Она водила кончиками пальцев по его напряжённым рукам и, едва касаясь, гладила связанные запястья, массировала и пощипывала соски и, зажав между пальцами прядь своих волос, щекотно водила по бокам... Свободной рукой - благо, Аниссина могла не опасаться переносить на него свой вес, и обе её руки были свободны, - она скользнула вниз, между бёдер, сжала его член и принялась поглаживать. Сначала - так медленно, что Гвендаль едва не принялся умолять её ускорить темп; после - всё быстрее и быстрее, и ему пришлось прикусить щёку изнутри и призвать на помощь всё своё самообладание, чтобы не кончить. Впрочем, Аниссина тоже об этом подумала и вовремя сжала его член у основания. - Ещё рано, - шепнула она, наклонившись к самому его уху, и, откинувшись назад и направляя рукой его член, принялась плавно насаживаться на него. В этот момент Гвендаль залюбовался ею - распалённая, раскрасневшаяся, с влажными волосами, шёлковым водопадом рассыпавшимся по спине, с припухшими губами, обнажённая, бесстыдная, жаждущая и желанная, она была прекраснее любой женщины, человеческой или мазочьей. Но Аниссина не дала ему продлить этот момент восхищения. Она, наконец, опустилась на него полностью, и Гвендаль забыл как дышать: было горячо, тесно, влажно и бесконечно, упоительно хорошо! А потом она начала двигаться, цепляясь за его плечи, крепко сжимая и иногда пришпоривая бока, издавая тихие полустоны-полурыки, и все мысли исчезли, проглоченные, вымытые волной ошеломляющего удовольствия. Остались только необоримые, неутолимые желания - стать как можно ближе с ней, стать её частью, слиться воедино; обнять её, прижать к себе и никогда больше не отпускать. Гвендаль рванулся вперёд. Раздался треск рвущейся ткани, но Гвендаль не обратил на него ровным счётом никакого внимания. Он притиснул Аниссину к себе, впился в губы требовательным поцелуем; перевернул, подмяв под себя, задавая свой - быстрый и рваный, - ритм. Анисина выгнулась дугой, вцепившись в его спину. Лопатки ожгло короткой вспышкой боли - её ногти полоснули по коже, - но она мгновенно погасла, смятённая наслаждением. Гвендаль не знал, сколько это продолжалось - время, опалённое удовольствием, рассыпалось в пепел, перестав существовать, - но, наверное, недолго. Аниссина под ним задрожала и, разомкнув пересохшие, истерзанные поцелуями губы, кончила, и Гвендаль вскоре присоединился к ней. Он тут же скатился с неё. Потянул её на себя и устроил на своей груди, заботливо откинул с её лица взмокшую чёлку, пропустил между пальцами прядь волос... Несколько минут они почти не двигались, восстанавливая дыхание, отдавшись окутавшей их ленивой неге и наслаждаясь обществом друг друга. На удивление, в этот раз Аниссина пришла в себя первой. - Гвендаль! Твои руки! - спохватилась она и принялась торопливо избавлять его от остатков пояса. После, не слушая его возражений, придирчиво осмотрела его запястья и только тогда, наконец, успокоилась. - Всё в порядке, - деловито заверила она и, зевнув, добавила, - но всё-таки зайди завтра ко мне в лабораторию: я как раз недавно изобрела один прибор, он должен помогать от синяков... Гвендаль уже приготовился к долгой лекции на тему её нового изобретения, но, к его удивлению, Аниссина не стала развивать тему. Изнурённая любовью, она быстро заснула. А Гвендаль лежал в постели, любовался на неё, осторожно, стараясь не разбудить, гладил по волосам - и думал, что, пожалуй, этот "Хэллоуин" - совсем неплохой праздник, и Юури не зря решил принести его в Шин-Макоку.