Осеннее утро

Лёгкий сквозняк, прорвавшийся через приоткрытое окно, колыхал занавески, впуская в комнату свежий запах утреннего дождя. Ночная прохлада всё ещё чувствовалась в воздухе, вынуждая сильнее кутаться в тонкий плед, которого было катастрофически мало, чтобы наконец согреться. Сентябрь. Луи любил осень, любил её серую печаль, слёзы дождя, льющиеся на медленно замерзающую землю. Любил тёмное небо. Как облака угрожающе сгущались на небосводе, как им в компанию начинал надрывно завывать северный ветер, креня деревья и волнуя водную гладь озера, что находилось совсем неподалёку от их дома. Деревья стонали, издавая жалобные скрипы старой древесины. Всё это успокаивало, восхищало величием природы, её гармонией и переменой настроения. Луи сидел на веранде в мягком кресле из гостиной, что Гарри принёс ему ещё вчера вечером, потому что подобную ношу он сам не смог бы осилить даже волоком, но старался гордо умалчивать об этом. Для подобных вещей у него был Стайлс, и, видит Бог, Луи его стукнет, если тот ещё раз подшутит о миниатюрности своего мужа, который, между прочим, его старше! Скромный плед на коленях не согревал совсем, и парень начал мелко дрожать от холода, но вставать за более тёплыми вещами определенно не собирался. Где-то недалеко увлечённо стучал дятел, а какая-то птичка самозабвенно насвистывала убаюкивающую трель. Их небольшой домик находился глубоко в чаще, в тени, подальше от людских глаз, как и это лесное озеро, обрамлённое величественными соснами и елями, а хвойный аромат Луи любил, наверно, особенно сильно. Во время сезонных дождей запах усиливался, впитываясь во всё. Вдруг вдалеке раздался первый раскат грома, и словно специально в этот момент из дома вышел Гарри с двумя большими чашками чая и ещё какой-то коробочкой под мышкой. — Вставай, — пробормотал парень, привлекая внимание чуть ли не сжавшегося вдвое от холода Луи. Тот радостно улыбнулся и выхватил из рук любимого кружку, радуясь ей, казалось, больше, чем появлению Гарри. Тем не менее парень встал, приклеиваясь губами к чашке. — Что там? — с любопытством спросил Луи, поглядывая на коробку, которую Гарри отложил на столик и сел в кресло, похлопывая по своим коленям, тем самым намекая Томлинсону сесть к нему. — Печенье, — улыбнулся кудрявый, поднимая руку с кружкой, чтобы Луи её не задел. Парень тут же с энтузиазмом устроился на удобных коленях мужа, нарочно поёрзав несколько раз с хитрой ухмылкой на губах. — Сам испёк? Когда успел? — наконец устроившись и перестав двигаться, поинтересовался Томлинсон, оглянувшись на Гарри. — Когда ты спал как младенец, и я пять раз пытался тебя разбудить, но ты всегда игнорировал меня, — с упреком ответил он, ущипнув парня за ягодицу через тонкую ткань домашних штанов. — Неправда, — хихикнув, пропищал шатен, отбивая руку мужа. — Просто ты не умеешь меня будить, как положено. Вот я в этом мастер. — Коне-е-ечно, — протянул парень, притягивая к себе мужа ближе и сжимая в медвежьих объятьях, чтобы тот не смог вырваться. — Ты каждый раз плюхаешься на меня сверху, причём на спину. Ты хочешь сделать меня инвалидом? — Как ты меня раскусил?! — возмущённо пролепетал парень, из последних сил игнорируя хитрую улыбку Гарри и привлекательную ямочку на щеке, которую отчаянно хотелось поцеловать, но он должен был сохранять образ. — Это было моим главным планом. — Тогда ты будешь помогать мне добираться до кухни, чтобы я тебе готовил, потому что сам ты абсолютно не способен даже сделать яичницу? — промурлыкал кудрявый, покрывая лёгкими поцелуями шею и затылок Луи. — Учитывая то, что еду я люблю больше всего на свете, – да, — невозмутимо подытожил парень, стойко выдерживая ласковые прикосновения и шаловливые руки, всегда тёплые, забравшиеся ему под свитер. — Хм, и даже будешь нести меня до туалета и держать мой член, пока я отливаю? — Гарри! — он прыснул от хохота, пихая кудрявого локтем. — Ты отвратителен, даже хуже меня. — Так будешь? — выхватывая из рук мужа кружку и отставляя её на столик, не унимался парень. Луи тяжело вздохнул и перевернулся, оседлав колени Гарри. Он склонился к его лицу, убирая отросшую прядь волос за ухо, а затем заглянул в малахитовые добрые глаза, с прищуром смотрящие на него. — Не позволю никакой сиделке трогать тебя. Никто, кроме меня, не будет держать твой член, — серьёзно произнёс Луи, для убедительности кивая после своих слов, пока вдруг не взорвался в приступе смеха под скептичное фырканье Гарри. — Мой муж — самый настоящий романтик, — покачав головой, улыбнулся Стайлс, а Луи, не выдержав, уткнулся ему в шею, тихо хихикая. — Да, я самый романтичный романтик из всех романтиков, — кокетливым шёпотом промурлыкал Томлинсон и протянул Гарри к себе за шею, аккуратно накрывая его губы своими. — И я – твой муж, — между поцелуями тихо пробормотал он, а затем навалился на Гарри всем телом, мягко посмеиваясь. Они сидели так всё утро, наслаждаясь друг другом и имбирным печеньем с шоколадной крошкой, что Луи просто не мог не оценить. Он не мог перестать ехидничать, когда Гарри постоянно фыркал в притворном возмущении, стряхивая с себя крошки от выпечки, оставленные нерадивым парнем на его коленях, волосы которого переливались на свету медовым золотом. Изредка оставляя на тёплых губах игривые поцелуи, Гарри пытался выхватить из руки мужа очередное печенье, но в итоге ему грубо запихали то в рот, а содеявший злорадно подпрыгнул и закинул голову от неконтролируемого смеха. И, возможно, потом Стайлс отомстил парню, повалив его в гостиной на диван, безжалостно щекоча и не менее угрожающе взрываясь приступом злобного хохота, пока чужие пятки не врезались ему в живот, заставляя согнуться пополам. С неподдельным испугом Луи бросился к любимому, извиняясь за внеплановый ушиб, но сильные руки схватили его за талию, вновь прижимая к мягкой поверхности, а азартные глаза и хитрая улыбка заставили его в негодовании вновь начать шуточную перепалку. И итогом стали страстные поцелуи и переплетённые тела, что, впрочем, было неким обычаем, и парни не скрывали своей любви, принимая её такой, какой она была: необузданной, светлой и живой. За окном убаюкивающе напевал песенку неулетевший соловей в дуэте с грибным дождём, пока два сердца бились в унисон, а ровное дыхание делилось на двоих. Как и всю вечность.