На кухне

У Вани в квартире почему-то комфортно, хотя она выглядит совершенно обычно и всякими изысками не блещет. Она не похожа на личный Славин клоповник, на вполне себе просторное Замаевское жилье с (почти)евроремонтом, но все равно — уютно. Можно курить на кухне в третьем часу ночи и, собственно, сам Ваня на это почти ничего не скажет — только погрозит пальцем и глаза театрально позакатывает, максимум — подзатыльник отвесит и пообещает все эти окурки потом в трусы ему засунуть. Ваня вообще парень спокойный и адекватный, и этот контраст временами обдолбанного Славу радует, потому что ему действительно нужен кто-то, кто будет пыл охлаждать и спасать задницу от разных сомнительных приключений, а Мирон тактично слился/ушел в сторонку/отказался от своих слов/проебался, нужное подчеркнуть. Поэтому у Вани в квартире он оказывается довольно частенько. Сначала — по вполне бытовому «забыл отдать тебе твои очки, если помнишь» (которые, как говорил Евстигнеев, можно было оставить себе на память), после — «почему бы мне не зайти, я ж рядом проходил», и чем дальше в лес — тем больше дров (бревен), и фраза «соскучился по твоим ебучим очкам, а примерить дай снова?» звучит вообще-то адекватно и даже ничего. А потом (в мечтах Славы) они начинают трахаться, что самое интересное, и ни один из них не может толком объяснить, как это произошло. Слово за слово, косяк за косяк, хуй за щеку… Не без греха. В жизни Ваня косится на него странно и не воспринимает, как друга, но к себе пускает, потому что Ваня вежливый, а ночь темна и полна ужасов, и вообще, лучше вдвоем, чем одному; Ваня наверняка не знает, как охуенно Коха прыгает по шкафам, а вот Слава знает, и может поделиться со страждущими такой важной информацией. Что он, собственно, и делает. Обычно сидят, курят, болтают о всякой ерунде, перемывая знакомым косточки, и Карелин, кстати, получает по репе за нелестные шуточки про Оксимурана, но ему как-то и не обидно даже, и даже как-то весело. Ваня вообще друг хороший — почти как Андрюха, только немного по-другому, Андрюха посерьезнее, что ли, посолиднее, а у Вани нелепые татухи везде, он читает классно, дома глянцевые комиксы держит и пидорские кроссы таскает. Поэтому у Славы в душе теплится надежда на то, что кроссы — это своеобразный сигнал к действию и пинок под зад одновременно, потому что просто так торчать на кухне у парня, с которым можно было бы без стыда и сожалений переместиться в горизонтальную плоскость, не укоряя себя в излишней гомосексуальности — это сильно. А еще тупо до безумия, потому что ладошки — не резиновые, а резина тоже, между прочим (не резиновая), не хуже ладошек стирается, только на ней больнючих мозолей не остается, над которыми тот же Ваня ехидно подшучивает. Дрочить у себя в кровати на светлый лик Рудбоя не круто, сказать ему об этом — еще хуже, потому что одно дело — клеймо онаниста, другое — пидора. И, самое обидное — трахаться с бабами ну вообще не хочется, будто его член из одного режима резко перевели в другой, а кнопку сам он найти не в состоянии, вот и ходит, как ебанько, и штормит его знатно. А в голове вечное ВАНЯ ВАНЯ ВАНЯ ВАНЯ, потому что он действительно такой… До безумия. Хочется забрать к себе и сожрать целиком, только вряд ли Ваня согласился бы переезжать к Славе в жопу мира — скорее уж наоборот. Такой вариант устроил бы Карелина более чем, потому что он уже давно планировал сменить место жительства и обзавестись очаровательным кавалером. Ну, Соня требовала. Поэтому следующий визит к Евстигнееву не выглядит таким уж обычным (хотя они таковыми и не были никогда), и даже сам Ваня замечает нервозность гостя. — Явился, — отшучивается он, поглядывая на то, как Слава пальцами сжимает крепко кромки рукавов толстовки и ежится. На улице холодно — хорошая причина, которой это можно оправдать, поэтому смятение отходит на второй план. — Ага, типа, — Карелин дает себе ментальную пощечину и лыбится широко, переступая порог уже знакомой квартиры. А все равно страшно до безумия, потому что он, вроде как, собирается сказать и… — Чаю? — предлагает Ваня привычно — знает, что услышит отказ, но не может не озвучить, и неожиданно слышит, как Слава соглашается и кивает. — Продрог, знаешь… — Согреться и спиртным можно, — хозяин квартиры плетется на кухню, чтобы подогреть и без того горячий чайник, разлить заварку по чашкам и отдать потом Карелину, наблюдая, как тот, неловко проходя следом, принимает кружку и делает пару пробных глотков, морщится — горячо. — А еще потрахаться можно, — в ответ фырчит он, вызывая у Вани смех; ну да — Ване-то весело, а ему не до смеха, потому что от одних только мыслей об этом кровь к лицу приливает. — Горячий. — Горячий чай для горячего парня, — ненавязчиво так насвистывает Евстигнеев, кивая головой в сторону гостиной и уходит. Слава, неразувшийся, стягивает спешно ботинки и несется за ним, как угорелый, только чтобы занять место рядом, пока кто-то другой (я вас не звал идите нахуй) этого не сделал. Во всех смыслах. — Долбоеб, — улыбается снова Слава, отставляя чай в сторону и подтягивая к себе уже пиво. — От долбоеба слышу. Чаем Слава Карелин греться собрался. О! — внезапно вспоминает Ваня, потому что — да, потому что Слава писал ему, что, кажется, у него есть что-то важное за душой. — Ты поговорить хотел? И этот момент, на самом деле, смущает. Пугает, что ли… До смешного. Как девчонка-шестиклассница — признаться не может в симпатии на пустом месте. И ведь… Ваня отошьет — ничего не изменится, не отошьет — будет забавно. Не так уж это и страшно, правда? Только в горле все равно пересыхает, и он отстраненно головой мотает, щурясь. — Не… Не важно. Просто вспомнил кое-что… Лучше посмотри, как Коха сегодня разъебывала мою комнату, — посмеивается он, протягивая Ване телефон с фотками кошки. И это действительно может подождать, а то, что хочется сказать, рвется наружу, но Слава все делает через жопу, поэтому решает — рано или поздно, но лучше, конечно, поздно. И они продолжают глупо перешучиваться на залитой мягким светом лампы кухне. Все идет своим чередом, только неприятно немного Славе, но это забудется, когда они вытащат из холодильника что-нибудь покрепче.