Генератор кошмаров

Звяканье костей ярким эхом режет скулящий ветер, словно скальпель дрожащее тело. Белые шершавые фаланги, закрепленные на влажных от капающей сверху воды кожаных нитях, громко шлепаются друг о друга. Парадоксально глухой бряцающий звук вбрасывает разум в темный вязкий транс. Ветер воет тише. Достаточно тихо, чтобы слышать, как дрожат собственные пальцы. Тонкая вибрация на кончиках рук в тусклый хор сносится с громко колотящимся сердцем. Август боится — любой бы, черт возьми, боялся. Страх вжимается в его тонкое тело своим массивным телом, влажными ладонями пачкает его ладони, а пацан только и дрожит от этих обжигающе холодных прикосновений. Он так напуган, что в его сне (а этот кошмар не может быть чем-то иным) Страх имеет свое воплощение. Какое-то извращенство, сказал бы Август. Но сейчас не говорит. Молчит и трясется, словно эпилептик. Он отворачивается, кривит лицо. А Страх приподнимает холодными ладонями его голову. Как вариант, думает Август, можно закрыть глаза. Страх хватает опущенные веки пальцами и тянет наверх. Белые костяшки. Белые лязгающие костяшки. Тусклые нити кожи. Капли воды. Капли текут не только по костям, но и по щекам. По щекам Августа. Это текут его слезы. Черепа, развешанные в беспорядочном (как Август считает) хаосе на махровых ветках, поучительно пялятся на него. Он чувствует, что взгляд пустых черных глазниц направлен на него: запуганного и трясущегося, сжавшегося между Страхом и изящными отбеленными костями, с насильно распахнутыми веками, с мокрым пятном на штанах и наливающейся слезами физиономией. — Смотри, — шипит голос рядом стоящего человека. Или не человека? Всегда ли он там стоял, или Август в ужасе воплотил и его тоже? — Смотри, как красиво. Август силится отвести взор от костей, притянуть его к говорившему, что находился по правую руку от самого Страха, но он сумел различить только мертвячьи пальцы, охватывающие лицо. Страх безобразен. Наверняка его рожа выглядит как обшарпанное кожистое полотно, натянутое поверх несуразно огромного шипастого черепа, а челюсти его увенчаны зубьями такими острыми, что одно лишь клацанье оторвет башку с корнем. Страх позволяет слегка свернуть голову в сторону. Август непременно пользуется предоставленной возможностью. Мальчонка, ровесник даже, глядит с нескрываемым ехидством на пойманного. В его голосе звучит эхо злости. Ненависти, возможно, даже. Бледная кожа покрыта тонкими неровными бороздами вен, словно сама кровь отравлена злобой. Наверняка все прихвостни Страха так выглядят. Клетчатая рубашка мерзавца ободрана местами, словно кто-то (или что-то) цеплялось за его бока своими когтищами. — Что, стремно? Мне тоже когда-то было, — ехидно выдает мальчонка и тут же стыдливо опускает глаза. — Простите. Август улавливает, как крепче сжались пальцы Страха на его лице. — Привыкай к такому. Ты тоже должен сделать что-то подобное. Рот зажат холодной рукой. Глаза распахнуты мерзкими пальцами. Страх лишь делает вид, что ослабляет хватку — Август дергается, но тут же оказывается сцепленным еще сильнее прежнего. Ободранное облачное полотно пропускает сквозь себя скупые лучи дряхлого больного солнца: такое бледное, ленивое, холодное, оно облизывает влажные деревья, кости, тварей и одного только человека. Маленького человека, ясные льдистые глаза которого испачканы грязным кошмаром. Дождь закончился слишком быстро. Никто не успел заметить, как резко наступила смена удушливо поганой погоды. Хочется выть, спрятавшись под плотным слоем чего-то, однако из наиболее доступного сейчас жесткая черная ткань одеяния Страха. Август бы приник к нему своим дрожащим телом, умоляя об отпущении, но единственное, что возможно при таком исходе — гибель. Август нутром, истерзанным ужасом, чует этот конец. Если не осмелится. Если не послушает. — По-моему, тебе пора уже сдаться. Ты ведь понимаешь, что сбежать не получится, — поддакивает мыслям девочка с пепельной кожей. Она похожа на фарфоровую куколку, трещины вен которой усеивают витиеватыми узорами кожу. Хрупкую, шероховатую. Словно ее облепили воском, высыпали пудру, пока воск не застыл окончательно, и выцарапали сверху уйму тонких черточек. Рыжеватые волосы колтунами обваливаются на лицо, прикрывая собой светлые голубые глазки. На ней грязные штаны, которые когда-то наверняка были белыми, и сверху струится рваная ночная рубашка. Такая же белая. Тоже когда-то. — Я сразу согласилась. Даже не боялась почти, — гордо вещает она тонким голоском, из-за чего Август думает, что будь она доброй, была бы такой умницей. Хорошей девочкой. Если бы не внесла свою лепту в происходящий пиздец. — Сейчас будет что-то еще, правда? Глазки ее распахнуты в нетерпении, она взирает на Страх без… каких-либо гнилых эмоций. Восторг, предвкушение, радость. Август не может в это поверить. Как нужно извратить детскую душонку, чтобы добиться полнейшего искажения чувств правильного? Теплая капля шлепается на похолодевшую кожу лица, вызывая почти чувство набухающего ожога. Август дергается в мертвой хватке, смотрит наверх. Вторая капля попадает прямо в его раскрытый глаз. Щиплет. Больнее, чем ноющее от цепких объятий плечо. Август не сразу понимает, что левый глаз полностью затягивается розовой пеленой. Жжется. Следующая капля приходится на лоб. На руку. На мысок махрового тапочка. Снова дождь. Не такой, слишком… теплый. Прямо над ним. Август рвется прочь. Он трет ладонью веко, конвульсивно дрыгаясь всем телом, чтобы сбежать от Страха, и он на какой-то момент поддается. Август свободен от холодных ручищ с когтями. И он смотрит наверх. И едкая жижа в желудке сворачивается в колючий клубок, вытягиваясь вверх по пищеводу. Парнишка сидит на раскидистой ветке дерева прямо над Августом, крепко удерживая за ногу совсем еще маленькое тельце. Его вывернутая ручка обтянута алыми полосками. С кончиков пальцев лениво катятся круглые капли — теплые, почти горячие, красные, свежие, и такие… пугающие. Сильнее, чем крупная тень Страха позади. Сильнее, чем бряцающие костяшки. Сильнее, чем мертвые дети. Маленький ротик раскрыт в немом вопле. И Август тоже. Вопит. Нет, нет, нет, достаточно, хватит, прекратите, отпустите! Трепещет, словно рыба на берегу под чужой пяткой. Брыкается, вонзается пальцами в холодные ужасные руки, цепляется за свою чертову жизнь. Страх не оценивает подобного поведения. — Ну и идиот. Обреченный хохот. — Ты сдохнешь. Перед носом сваливается сероватое тельце в красных каплях. — Слабак. Мертвое дыхание шевелит волосы на затылке. — Мы найдем сильнее. Хватка пальцев на шее. — ОН. — Найдет. — Сильнее. Трель крика эхом рассекает сухие ветви, прорезаясь между висящих костей-которые-ловят-рассудок, между появляющимися мутными лицами таких же детей, между гнилостно-зеленых фаланг, пробирающихся в рот. Где-то там, за пределами ужасающего места, лежит снег. Август исчезнет из жизни своей семьи. Зато появится в памяти хохочущих малолеток — таких же мертвых и холодных, как сам Страх. Извращенных, словно прихвостни самого Дьявола. Страх будет ими руководить. Не расстроится, найдет новых: ведь сколько еще доверчивых отпрысков есть в тех или иных коробках домов? Сколько терзают себя страхом оказаться недооцененными собственными близкими? Сколько рвутся доказать, что они важны? Страх сердоболен. Он точно дает понять, что каждая чистая душонка достойна внимания. И силы. О, каждый из них получит силу. Если не испугается. Если отважится поддерживать этот неиссякаемый генератор кошмаров. Август умер в декабре. Сдох, подобно дворняге под кислотой чужих насмешек и пинков. Те, кого он не принял, растерзали его тело. Вкапывались в еще теплые недра плоти, жадно выдирая куски наружу. Страх глядел на его выпученные глазки, омраченные бескрайней болью. Глядел, словно перед ним не уничтожают душу, а… пишут картину. Работу высокого художника: пусть и слегка небрежную, но по-своему очаровательную. Пропитанную не слюной и кровью, а восторгом. Лишь когда от чарующего воображение выдоха (последнего при жизни) Страх приблизился к распростертому телу, малышня разбежалась, шелудиво хохоча. Они свое дело сделали, осталось только за Ним. Серые всполохи на коже разводились едкими помехами, и отражение мрачного леса в стеклянных глазах сменилось бликами огоньков. Август умер в декабре, не дожив лишь пары дней до долгожданного праздника. Он лежал под рождественской елью на главной площади городка, а в его раскрытом брюхе копошились прожорливые птицы. Страха не было рядом. Была лишь безликая безразличная Смерть. Его выбросили из сна прямиком в реальность. Его обледеневшее лицо грызли проходящие в ночи звери, забирая последние остатки свежей крови. Август умер в декабре, и газеты предупреждали о нашествии бродячих собак. Август умер в декабре. А Ужасный со своими ручными шакалами искал новых щенков. Красивых услужливых щенков, чтобы финальные работы смотрелись… эстетично. По его скромным меркам.