Иллюзии

Когда Джессика дрожит от мимолётного страха, слушая разговоры братьев о призраках поместий, что расположены на островах, Канон хочет прижать её к себе и утешить. Вот только эти нескромные жесты обернутся необъяснимыми ожогами на руках и в груди. Когда Джессика смеётся, он пытается улыбнуться. Однако Канон одёргивает себя и начинает полировать поверхность стола, по которой совсем недавно прошлась тряпкой сестра. Канон стоит спиной к ним, считая это не особо приличным, но не может переступить по какой-то причине через себя. Когда Джессика читает сказки в старом переплёте и с улыбкой рассказывает о ведьмах, Канон не то чтобы дрожит — стискивает зубы и вертит в руках оторванную пуговицу от формы, пытаясь направить мысли по другой дороге, которая не пересечётся даже с внезапным всплеском со стороны Джессики. — Канон!.. — это, вроде как, приятно, когда солнечная девушка окликает по имени с улыбкой — и плевать, что имя фальшивое, а он мебель по вкусу ради удобства. Джессика — чёрт возьми! — отличается от всех. И дело вовсе не во внешнем виде, голосе или же болезни, которой подвержены немногие. Джессика светится изнутри, излучает доброту и энергию — заражает всех, включая Канона, который уверенно вертит головой и скрывается в тени. — Да, госпожа? — приелось практически — действует по инерции, не успев получить как такового сигнала. Канон с закрытыми глазами сделает отбивную, поправит покрывала в спальнях, разгладит накрахмаленную скатерть, польёт цветы… и повторит, наверное, тысячный раз ядовитое «да, госпожа; да, господин», застрявшее в горле. Джессика забавно хмурит лоб, дует губы и наклоняется чуть вперёд, уперев руками в бока. И завитые светлые волосы начнут щекотать покрасневшие щёки — то ли от возмущения, то ли отчего-то ещё, что видано только ей. Впрочем, вскоре это настроение быстро меняется — она подходит практически вплотную и заглядывает прямо в глаза, улыбаясь краешками губ. — Знаешь, Канон, — Джессика не мастер составления красочных речей: для неё боевые искусства являются лёгким делом, но никак не выяснения отношений на словах, потому что громкие фразы часто играют низшую роль, опуская говорящего на самое дно и вдавливая в самую грязь оплошности. — Может, мы всё-таки постараемся опустить официальность?.. Имею в виду… — Должен вам отказать. При условии, что хочет согласиться, — вот только зачем? Не самый лучший вариант. И он, как слуга, которым всю бесконечную жизнь себя считает, которым — чтоб их всех! — и является, не смеет повернуться спиной к леди и немо заявить об уходе: из коридора, из разговора, из поля зрения. Канон стоит напротив и смотрит ей через плечо, пытаясь успокоить возникшую дрожь. Чувства для людей — к людям. Он бы усмехнулся, возможно, истерично рассмеялся бы и зарылся горячими ладонями в тёмные волосы… Вот только это всё чушь, которую стоит оставлять в себе и зарыть глубоко, пока земля рыхлая. Или же просто загубить почву. Растоптать корни. — В случае твоего неповиновения, я могу нажаловаться на тебя или же наказать… естественно именно тебя, — Джессика смеётся, шутит и говорит с наигранным важным, немного задумчивым видом, прикусывая нижнюю губу. Это не в её стиле. Так выражаться ей самой непривычно, что хочется откусить себе язык. — Как скажете. — Канон переводит взгляд на её лицо и тут же засматривается на расписанную вазу на столике. Когда Джессику зовёт Мария, Канон тут же спокойно выдыхает и сжимает руки в кулаки. Он стоит на месте до тех пор, пока совсем не утихнут шаги и заглохнут голоса — и сам не окажется один на один с собой. Мечтать имеет право каждый. Всего лишь этакое наваждение — отчасти сон наяву, когда картинки прокручиваются по задуманному тобой сценарию. Канон всё-таки зарывается рукой в волосы, сжимая пряди до боли, и прикрывает глаза, лежа в кровати. Аккуратно сложенная форма лежит поблизости на небольшом исцарапанном столике около невысокой кровати. На случай если будет отдан приказ, который нуждается в срочном исполнении, — впрочем, для Канона любая работа по назначению выполняется за короткий срок, — ещё в состоянии, когда отойти ото сна весьма проблематично, можно схватить края одежды и начать одеваться. Когда часы надоедливо тикают и кричат, что уже два часа ночи, а небо в алмазах, Канон ёрзает на кровати и вглядывается в мрачные контуры. Если бы здесь была Джессика, помещение мгновенно потеряло бы эту не уютность и гадкую до омерзения темноту. Условие — шаг его фантазий. «Если бы…» — думает он и скидывает одеяло на пол. Если бы они с Джессикой смогли говорить всё напрямую. Если бы они с Джессикой были бы на равных. Если бы они могли — любить? — нравиться друг другу. У него не меняется выражение лица. Канон просто лежит на белых простынях и считает, что подушка слишком жёсткая, но так и надо. Канон тянется и выгибает спину. Канон закрывает и открывает глаза. В его фантазиях он, вроде как, имеет права на объятия… Поэтому он обнимает Джессику, а она утыкается ему в грудь, весело напевая что-то о ведьмах. В его мыслях ведьмы не существуют. Поэтому всё это предстаёт чем-то по-детски наивным и действительно забавным. Джессика смеётся громко, что уши будто закладывает. И Канон проводит холодной ладонью по светлым завивающимся волосам, распуская хвост. В комнате одна люстра посреди потолка. Джессика подмигивает, а он видит, как краснеют её скулы. Прижав указательный палец к губам, она отходит назад спиной вперёд и нажимает на выключатель, гася свет. На вопрос «зачем?» Джессика вновь смеётся и откуда-то — видимо, из верхнего ящичка тумбы — достаёт коробок со спичками и зажигает восковые свечи, стоящие в позолоченных канделябрах. При свете шального пламени её волосы кажутся медными. Канон смотрит хмуро, но не может оторвать от неё глаз, потому что двигается она немного странно. Джессика делает вид, что играет на музыкальном инструменте и вновь оказывается ближе. Губ Канона касается улыбка, — а она, приблизившись практически вплотную, довольствуется результатом. На самом деле даже такие мечты недопустимы и бессмысленны. Такого не будет. Но Канон ложится набок и пытается согреть ладони дыханием. Хотя возможно допустить «а может?..».