Сопровождающий

      За захлопнувшейся дверью на секунду было видно, как улицы Токио светятся разноцветным неоном витрин и дышат влажным воздухом после дождя. Последний на сегодня гость закрывает дверь на ключ. В стенах мастерской свой порядок, правила, ни разу не высказанные вслух, не написанные, но все знают их, неосознанно придерживаясь.       Фурута стряхивает с плеч застывшие капли и, скинув плащ, проводит рукой по волосам, где осели частицы воды, недовольно высказываясь самому себе об ужасной погоде и прочих отвратительных несчастьях, встретившихся ему по пути сюда. Он всегда приносит с собой атмосферу суеты и шум улицы; он всегда приходит сюда в разной одежде, с разными именами и под десятками масок. Сегодня он в форме CCG — значит, его зовут Нимура. Да, она идёт как влитая: белая рубашка подчёркивает черноту волос, красный платок на шее — светлость кожи, строгие тёмные брюки обтягивают стройные сильные ноги.       — Привет, Нимура-кун. Сегодня припозднился. — Ута покачивает бокалом, где кровяная жидкость поочерёдно доходит то до одного, то до другого края, оставляя на стекле мутные разводы. — А хотя ты никогда не смотришь на часы, чтобы прийти сюда.       Фурута тактично кланяется в знак приветствия, делая это по всем правилам этикета: руки вдоль тела, корпус согнут на тридцать — может быть, даже меньше — градусов.       — Что день, что ночь — тут всегда так мрачно.       Демонстративно оглядев мельком мастерскую, Ута не находит ничего мрачного.       — Мог бы ниже, чтобы извиниться за поздний визит. Ты теперь такой вежливый и покладистый работник одной из крупнейших компаний.       Фурута смеётся и, конечно же, не кланяется больше — он и так начал красиво. Сев рядом, он рассказывает обо всех и вся. Говорит и говорит, не желая слышать ответы — они ему даже не нужны. Это не важные переговоры, а так, ерундовые жалобы, которые он произносит в пустоту. Ута протягивает бокал, надеясь, что это его отвлечет, но тот, сделав глоток, продолжает.       Где-то на периферии слуха Ута улавливает из его болтовни лишь одну фразу, повторяющуюся с периодичностью: …Сасаки, простите, то есть Канеки…. Но большего не слышит; он смотрит — наблюдать за Фурутой действительно занимательно. Пожалуй, именно поэтому он тут желанный гость. Тот оживлённо жестикулирует, передавая или даже выбрасывая на публику тонну своих эмоций. Ладони двигаются так быстро, что красный шлейф перчаток тянется за ними в воздухе и с опозданием в сотые секунды застывает там на мгновение. Фурута старается бессознательно; играет машинально, не задумываясь. За это нужно его похвалить.       Ута дотрагивается до волос — влажные от дождя и немного спутанные от ветра — и пропускает пряди сквозь пальцы. Плечи Фуруты напрягаются на секунду, а потом вновь расслабляются; он делает запинку, но моментально поправляет себя, продолжая говорить, только теперь медленнее, явно отвлекаясь на прикосновения — такая близость привычна, но заставляет задуматься о последующем. Ута массирует затылок, и Фурута довольно щурится, продолжая забавно тянуть слова.       Придвинувшись ближе, Ута кладёт голову ему на плечо, а ладонь — на щеку. Дотронувшись губами до манящей жилки на шее, он ощущает, как пульсирует горячая кровь, и гладит большим пальцем гладкую кожу. Она приятно теплится под холодными подушечками. Тем временем Фурута смеётся над шутками, а потом над собой сам с собой. Фурута всегда ведёт себя глупо, когда ему скучно — Ута запомнил это с первого дня знакомства.       Когда ему было девятнадцать, он был похож на выпущенную из клетки птицу, которая не знает, куда податься — куда угодно, но только не обратно в клетку. Он вёл себя как ребёнок, делающий глупости, чтобы — только бы! — на него обратили внимание. И Ута всегда был его сопровождающим по глупостям. Фурута был столь юным, невинным, милым. Хотя нет, милым не был. Когда он рассказывал якобы смешные истории про детство и семью, под легкомысленной болтовнёй крылось ядовитое быстрей бы они сдохли, все до единого.       Сегодня Фуруте всё ещё двадцать два (пять), и он похож на выброшенное на улицу животное, что требует ласки и внимания от любого прохожего.       Совсем скоро Фуруте будет двадцать три, но он всё равно останется бастардом семьи Вашу, что ищет внимания на стороне, ласкаясь под любую руку, которая захочет его погладить; будет нелюбимым ребёнком в семье, которому снова пять.       Ута проводит кончиками пальцев по щеке, спускаясь к подбородку и намереваясь погладить, а лучше почесать под ним, и задумывается, заметит Фурута или нет такое очевидное сравнение. Тот замолкает — о, всё же заметил! — так внезапно, что тишина бьёт по ушам. Его взгляд уничтожающий, а губы слегка подрагивают, обнажая в оскале ряд белых зубов. Фурута хочет плюнуть в душу жгущей фразой, но от фарсовой обиды не находит слов и то, куда плевать; шипит:       — Ута-сан!       — О, прости. — Ута пожимает плечами и, специально помедлив, передвигает руку обратно на затылок, безразлично добавляя: — Мне просто показалось, что ты этого хочешь. — Поглаживая волосы, он вновь перебирает их пальцами, едва ощутимо касаясь кожи, как бы успокаивая. — Надо же, как неловко получилось.       — Вам показалось.       — Мне показалось.       (нет, совсем нет.)       Мимолётный порыв злости распался на обиду и раздражение, осевшие где-то глубоко.       — Вы ещё скажите, что вам стыдно.       — Нет, не скажу. — Ута берёт его за подбородок, равняя лица, и прикасается к приоткрытым губам, что беззвучно двигаются, изрекая проклятия. На миг Фурута широко распахивает глаза от — нет, не неожиданности — от обиды, что его словесный выброс прервали. — Нимура-кун, у тебя сегодня, как обычно, много дел? Желаешь всё и везде успеть?       Фурута на секунду медлит с ответом, и Ута знает, что в эту секунду он вычеркнул из сегодняшних планов какое-то очередное дело.       — Нет, свободен как птица. Впрочем, как всегда. — Фурута улыбается и, встав с дивана, вытягивается. — Я останусь тут. — Склонив корпус в поклоне, он застывает и, не отводя взгляда, елейно, с нотками наигранной мольбы произносит: — Прошу, позаботьтесь обо мне.       — Я не отойду от тебя ни на шаг, — в тон приторно-сладко отвечает Ута.       — Тогда сопроводите меня в душ.       — Как пожелаете, (пока-не) Король.       Обмен колкими любезностями заканчивается. Фурута великодушно разрешает раздеть себя и не мешает, хотя Ута специально делает всё неторопливо, а ещё он встал так близко, что в такой позе всё становится ещё затруднительнее — при каждом движении они соприкасаются лбами. Первым делом Ута развязывает платок на шее, потом расстёгивает пуговицы на рубашке. Волосы Фуруты щекочут щеку, а запах, исходящий от обнажённого тела, расходится по воздуху сладостью и глубоко оседает в лёгких.       Губы пересыхают, и Ута рефлекторно облизывается, но не прерывает ритуал, чтобы дотронуться. Всё должно быть чётко и поэтапно — теперь ремень. Неторопливо опускаясь, Ута ведёт носом вниз по торсу, то придерживаясь малого расстояния, то прикасаясь к телу, зная, как сейчас его собственное дыхание жжёт чужую кожу до дрожи.       Железная пряжка на ремне расстёгивается с тихим щелчком. Ута проводит кончиками пальцев вдоль молнии на ширинке, слегка надавливая, и улавливает резкий выдох Фуруты. Спустив брюки и белье, Ута дотрагивается до икр и, то поглаживая, то сжимая, дразнит. Коснувшись влажными губами выступающей тазовой кости, он быстро встаёт и, отойдя назад, делает жест в сторону душа.       — Прошу.       Разочарованно и нарочно громко вздохнув, Фурута ступает под воду и демонстративно дёргает шторку, но она сдвигается едва ли намного, но он игнорирует этот факт: главное — попытка была.       Горячий пар поднимается вверх и медленно тает в воздухе, а маленькое зеркало запотевает за секунду. Струи воды падают на волосы Фуруты, и они моментально темнеют ещё глубже и начинают виться на концах; другие разбиваются о плечи, стекая на спину. Ручейки проходят по соблазнительно выступающим лопаткам, вдоль позвоночника, сползают по ногам. Белая кожа быстро розовеет от жары.       Фурута извивается под душем, а потом замирает, развернувшись к Уте боком, и вскидывает голову, подставляя лицо под потоки воды и ловя губами капли. От одного вида обнажённого гибкого тела, на котором в мерцающем слабом свете блестят водные полосы, вдоль позвоночника разливается жар, скапливаясь в паху.       Всегда холодный воздух мастерской контактирует с жаром воды, и белый пар затмевает глаза плотным маревом. Ута недовольно цокает — это мешает.       — Вам опять что-то показалось? — моментально реагирует Фурута, словно только и ждал реакции.       — Да, а может, нет.       Под тёплыми струями воды одежда моментально липнет к телу, когда Ута делает шаг, примыкая к спине Фуруты, и резко давит всем весом, вжимая его в стену. Фурута коротко выдыхает от неожиданности и елозит по стеклу, в которое упёрся щекой. Влажная ткань штанов и майки пропускается прикосновение: при каждом вздохе Фурута вызывающе и просяще трётся об Уту; бессознательно он хочет, чтобы его приласкали, и требует этого, сам того не зная — так просит что-то внутри.       — Вы могли бы раздеться.       — Как-то не получилось.       Положив руки на его талию, Ута крепко стискивает кожу и одним движением прижимает к своим бёдрами, и Фурута издаёт громкий выдох-стон, безвольно подаваясь назад. Руки бродят по его разгорячённому телу, гладя проступающие рёбра по бокам, сдавливая шею.       В поиске важного Ута скользит ладонью по стене и, отступив назад, даёт ему чуть больше места, и Фурута моментально раздвигает ноги, искоса наблюдая за тем, что происходит позади. Ута дотрагивается кончиками пальцев до позвонка на шее и ведёт вниз, наблюдая, как Фурута прогибается в пояснице вслед за движениями. Скользнув пальцами между ягодиц, Ута давит второй рукой на крестец, а Фурута насаживается на пальцы так быстро и так голодно и со скрипом скребёт ногтями гладкую стену, оставляя там борозды. Упершись ему в бедро пахом, Ута слабо толкается, трётся об него возбуждённым членом, одновременно с этим проникая пальцами глубже, и наблюдает, как прекрасное тело жарко реагирует на касания и дрожит от мельчайшего движения.       Томление приводит Уту в изнеможение, и он вытаскивает пальцы под жалобный стон и, прижавшись членом, давит всем весом, и Фурута выгибается глубже, шипя сквозь зубы. Рельеф мышц на спине проявляется заметнее, на полосе позвоночника скапливаются капли воды. Стон — собственный — отдаётся в ушах двойным эхом и пульсаций в голове; Фуруты — приятной дрожью в возбуждённом теле, задевая внутри все нервные окончания, и глушит посторонние звуки, создавая вакуум для его голоса. Одной рукой Ута придерживает за бёдра, и пальцы впиваются так сильно, что кожа под ними, продавливаясь, белеет, а второй крепко держит волосы в кулаке, оттягивая голову назад и подставляя лицо Фуруты под струи.       Горячая вода стекает по майке, что липнет к чувствительному от наслаждения телу, мокрые пряди бьют по лицу при каждом движении, а жар, заполнивший воздух, кружит голову. Ноги Фуруты дрожат в коленях, вздохи сливаются со стонами в единый звук, когда Ута накрывает его член рукой, уперев головку в ладонь, и трёт её большим пальцем. Вот-вот и Ута сам задохнётся от жара и запаха Фуруты, что поднимается в паре и ложится на кожу невыносимо сладким слоем, и, наклонившись, он кусает влажное плечо от нахлынувшей острой волны, что пронзает тело.       Опершись на стену, он выходит первым и делает глубокий вдох свежего воздуха, что леденит лёгкие и возвращает способность думать в считанные секунды. Прохлада оседает на теле, приводя в чувство. Скинув мокрую одежду, он вспоминает о Фуруте, который только ступает из душа, и протягивает расправленный халат, но тот, брезгливо оглядев его, сдёргивает с вешалки другой и накидывает на плечи, едко бросив:       — Птичий сами надевайте.       Ута хочет улыбнуться: Фурута выглядит — о как! — прекрасно! Полностью выжатый, злобный. На коже горят красные отметины от пальцев, а волосы завились, спутались на затылке.       — Это гостевой.       — Знаю я вашего гостя, — огрызается напоследок и быстро выходит из комнаты.       Ута пожимает плечами, мол как хочешь.       Шаги звонкие: Фурута шлёпает босыми ступнями по шахматному полу, ступая только по чёрным клеткам. Детская причуда, которая вызывает умиление, — он действительно местами ведёт себя как ребёнок, которому только пять. Ута идёт след в след, повторяя каждый шаг досконально, как тень, и останавливается позади Фуруты, внезапно замершего на месте.       — Ута-сан, мне не нравится, когда вы за моей спиной, — голос приглушённый, словно пробивается из-под подушки.       Безразмерный халат свободно болтается на нём. Фурута выглядит как мальчишка, нашедший костюм отца, чтобы казаться старше. Выглядит нелепо: из-за объёмного материала его плечи визуально делаются шире, а неприкрытая шея наоборот выглядит тонкой и хрупкой, что побуждает сжать её очень — очень-очень! — сильно, вдавив ногти до крови.       —  Но я всегда за твоей спиной, Нимура-кун, — заботливо шепчет Ута около шеи, опаляя дыханием ещё влажную кожу. — Это моя прямая обязанность.       Честный ответ на честное признание — такое бывает исключительно редко.       — Отвратительно, Ута-сан.       Это сентиментально, но Ута действительно всегда должен быть рядом. Он обязан сопровождать каждый его шаг; он хочет видеть своими глазами, как Фурута будет высоко взлетать и — без сомнений — красиво падать.