something associated with food

       Сынгван слышит это в каждом сказанном слове в свой адрес. Когда ему говорят:«какие у тебя милые щечки», он слышит:«ты такой толстый.» Все вокруг давит на него, все смотрят на него не так, как должны, все говорят не то, что должны. Сынгван уверен, все его ненавидят, потому что он толстый.        У Сынгвана одно решение — голод.        Все сложно только первые пару дней, хочется есть так сильно, что кажется весь мир вокруг против. У Сынгвана голова кругом, перед глазами темно, но он успокаивает себя, впиваясь пальцами в бедра.        В школе все еще хуже. Люди вокруг такие злые, Сынгван знает, что каждый думает:«ты такой жирный.» Сынгван знает, потому что слышал неоднократно об этом.        После трех дней голода, Бу встает на весы, но вот досада, похудел он только на килограмм. Этого недостаточно. Ему нужно, чтобы его 65 превратилось в 55. Сейчас же.        Сынгван занимается усердно, не ест ничего и смотрит на всех, как на врагов. Бу избегает даже своих друзей, которые едва ли могли нести этот громкий титул. Он запирается в комнате на ужин, врет матери, что уже поел, а на самом деле, в его желудке только вода вот уже четвертый день.        Пальцы впиваются в кожу на руках, заметно карябая ее, когда люди вокруг него смеются и говорят:«такой толстый», «ты себя в зеркало видел?», «похудей». Сынгван не выдерживает, толкает кого-то плечом, выбегая из толпы, и скрывается за дверями, ведущими к лестничной площадке. Сынгван знает все и без сказанных слов, но все считают нужным сказать об этом еще раз. Его трясет и хочется оказаться дома, выпить теплой воды, потому что сейчас кофе нельзя, укрыться одеялом и забыть обо всем. — Не слушай их, — говорит кто-то рядом, от чего Бу вздрагивает, закрывая лицо руками и сжимаясь еще сильнее, чтобы не было видно заплаканного лица. — Не имеет значения, как ты выглядишь. Ты мне и так нравишься.        Сынгван хочет взглянуть на того, кто все это ему говорит, но лишь опускает голову ниже, сбегая по лестнице. Он знает, что никто с добрыми намерениями не скажет ему подобного, это просто злая шутка.        Дома он пьет только стакан горячей воды, заставляя свой желудок замолкнуть, а затем делает пару упражнений. У Сынгвана перед глазами все темно, потому что он не ел уже пять дней.        Он не глупый и знает, что нельзя не есть так долго, нужно что-то съесть, чтобы потом снова голодать, иначе можно потерять сознание. И Сынгван съедает тарелку макарон, его тошнит ужасно, но он заставляет себя оставить это все в желудке и ложится спать.        Сынгван не ест нормально уже три месяца, хотя для него нормой является пара стаканов воды в день. Он худеет на тринадцать килограмм, улыбается людям, которые обзывали его, и делает вид, что в полном порядке.        Он думает, что уже можно начать и есть, вот только сегодня еще. Всего один день, ведь все будет потом в порядке. Завтра он уже начнет нормально есть. Не начнет. — Хочешь сходить со мной куда-нибудь? — Спрашивает Хансоль, а у Сынгвана голова кругом, потому что у Хансоля улыбка такая, а не из-за того, что он не ел ничего уже неделю, хотя едва ли тост можно считать едой, до него, он не ел еще пять дней, и это какой-то замкнутый круг, правда в том, что он не ел нормально уже полгода. — Было бы круто, — он улыбается, сжимая пальцами свое плечо, обнимая себя одной рукой и заставляя ноги держать тело. — Куда хочешь? — Может сходим в то кафе, где сейчас Мингю-хен работает? Говорят, там вкусные стейки, — и Чхве действительно выглядит так, словно он хочет съесть стейк, а Сынгвана тошнит, не потому что он не может нормально есть, а потому что он просто выпил не такую уж и хорошую воду с утра. — Ладно, тогда после школы, у ворот? — Хорошо.        Сынгван отчаянно хочет сходить куда-то с Хансолем, потому что Хансоль нравился ему еще до того, как все это закрутилось, а теперь Чхве смотрит на него без жалости и даже с каким-то уважением. А у Сынгвана ноги подкашиваются из-за взгляда, а не из-за того, что он не может взять в рот даже жалкий тост.        В кафе ужасно пахнет разной едой, Сынгвана начинает тошнить, как только они открывают дверь. Но он сжимает свое плечо, заставляет себя улыбаться и разговаривать с Хансолем, пока они ждут тот самый стейк. Когда перед ним ставят тарелку со стейком, Бу поджимает губы, чтобы не скривиться. Мясо выглядит поджаренным и даже очень красивым, Хансоль говорит аппетитным, а у Сынгвана только тошнотворный на ум приходит.        Хансоль ест с таким энтузиазмом, говорит, что очень вкусно, что Сынгван должен попробовать сейчас же. А Сынгван смотрит на стейк перед собой, сжимает пальцами одной руки бедро, причиняя себе боль, чтобы отвлечься, и засовывает в рот кусок стейка. А затем еще и еще и еще, пока на тарелке не остается совсем ничего. Его тошнит и хочется сейчас же оказаться где-нибудь в туалете. Он выдерживает еще минут пятнадцать, а затем мило улыбается и говорит, что ему нужно отойти.        Удачно смыв весь аппетитный стейк в канализацию, Сынгван умывается, вытирает слезы и смотрит на себя в зеркало. Наконец-то придя в себя спустя пару минут, он выходит из уборной, быстро идя к их столику.        Сынгвану очень паршиво, потому что он хотел, чтобы их первое свидание с Хансолем было нормальным, чтобы он чувствовал себя комфортно, чтобы не было никакой еды или разговоров о еде или еще чего-то связанного с едой. Но Сынгвану приходится врать, что все в порядке, через силу есть стейк, а потом смывать его в унитаз. Сынгвану противно от самого себя. — О, я тут заказал еще кое-что, ты должен это попробовать! — Говорит Хансоль, когда Сынгван садится напротив, и Бу уже начинает думать, что это какой-то розыгрыш и над ним сейчас будут смеяться. — Спасибо, но я наелся, — вежливо говорит он, отталкивая тарелку с рисом от себя. — Правда. Мама обещала приготовить что-то особенное на ужин, не хочу наедаться, а потом обидеть ее тем, что придется съесть меньше должного.        Сынгван врет, но ему не стыдно. Ему противно от своей же лжи.        Он правда думает, что завтра утром съест обязательно что-нибудь и сохранит это в своем желудке до конца. Но утром он видит омлет, смотрит на него пару минут и бежит в ванную. — Ты в порядке, милый? — А мать волнуется не на шутку. — Сынгван? — Все хорошо, видимо, съел что-то не то в школе, — говорит Бу, а затем снова склонятся над унитазом, прижимая руки к животу, нет никакой еды.        Только вода.        Либо Сынгван действительно хорошо врет, либо всем вокруг действительно плевать. У Сынгвана на весах черным 51.        Он думает, что завтра у него все будет нормально. Что завтра он обязательно съест что-нибудь на завтрак. Что завтра его перестанет тошнить от еды. Что завтра уже не будет головокружения от голода и назойливых мыслей. Что завтра все будет в порядке. Не будет.        Сынгван перестает есть вообще. Так легче, чем есть, чувствовать тяжесть, а потом блевать. Для Сынгвана даже одна виноградинка ощущается, как целая тонна мяса.        Ему хочется, чтобы мир прекратил вращаться вокруг еды. Эй, есть же столько всего. Почему все только думают о еде? Ему неприятно, когда чисто из вежливости, его спрашивают:«ты хорошо поел?» потому что ему хочется:«нет, не поел. Я уже седьмой месяц нормально не ем, а последние десять дней в моем желудке только вода, круто, правда?» — Неважно выглядишь, все в порядке? — Хансоль смотрит как-то озабоченно, а у Сынгвана перед глазами все плывет.        Он обнимает себя одной рукой, сжимает плечо, заставляет улыбнуться и сфокусировать взгляд. — Все круто, — говорит он.        Вечером он заставляет себя съесть целое яблоко, его тошнит ужасно, хочется сейчас же выблевать все, что он успел съесть, но Сынгван терпит, глотает все, царапает кожу на бедрах до крови и плачет.        У Сынгвана всегда голова кружится, поэтому, когда его спрашивают:«ты в порядке?» он отвечает:«конечно». И не врет, это его в порядке.        В порядке, когда голова кружится. В порядке, когда ноги слабеют. В порядке, когда тошнит. В порядке, когда в желудке только вода. В порядке, когда перед глазами темнеет. Все круто. — Хэй, сходим куда-нибудь снова? — Спрашивает Хансоль, хотя с их первого свидания прошло уже больше двух месяцев. — Я не против, — улыбается через силу Сынгван. — Куда хочешь? — Тут неподалеку открыли новую пекарню. Джихун-хен говорит, что у них вкусная выпечка, можно сходить. — Нет, ты знаешь, у меня сегодня дела.        Сынгван не выдержит этого снова. Он не может уже. Ему плохо и вся его туша в 49 килограмм кажется весом в тонну. Ему хочется просто лечь на кровать и не двигаться вообще. А идти с Хансолем в пекарню, где будет пахнуть выпечкой, не хочется тем более. У Сынгвана нет больше сил, чтобы есть и блевать. — Ну ладно. Тогда, может хочешь еще куда-нибудь сходить? — Зачем? — В смысле? Я тебе не нравлюсь? — Ты мне нравишься, но я тебе нравлюсь? Зачем ты приглашаешь меня куда-то? — Ты мне всегда нравился. Даже год назад. Всегда. Но когда я тебе признался, ты убежал.        Сынгван помнит тот день, но хочет забыть его. Этот позор, когда его окружили и говорили все, что о нем думают. А потом кто-то признался ему в симпатии на лестничной площадке. Сынгвану дурно. — Извини. Давай сходим куда-нибудь еще? Не в пекарню. — Ладно, куда хочешь? — Может, в кино?        Но даже в кино есть еда. Попкорн, чипсы, разные сладости и прочее-прочее. Сынгван не берет себе ничего, только покупает бутылку воды, говорит Хансолю, что не хочет травить себя всем этим. Хансоль верит.        После фильма они гуляют и это лучшее, что может быть. Никакой еды, никаких разговоров о еде, или еще чего-нибудь связанного с едой. Только чистое общение, обмен интересами и милое держание за руки. Сынгван даже думает, что сможет это все пережить один. Ему хорошо.        А потом дверь в его комнате закрывается и голод давит с новой силой. В желудке все еще одна вода, уже одиннадцатый день по счету, Сынгвану ужасно плохо, он думает, что потеряет сознание, но он просто проваливается в сон, радуясь, что хоть одно свидание обошлось без еды. — Ты какой-то бледный, все хорошо? — Спрашивает Хансоль на следующий день. — Все круто, — отвечает Сынгван, теряя сознание.        В себя он приходит жалея, что не ударился головой и не умер при падании. Лежа на больничной койке, Сынгван думает о смерти. И эти мысли кажутся ему такими положительным, что суицид, который так сильно осуждается, кажется ему выходом. Он устал.        Устал не есть. Устал врать. Устал притворяться, что все хорошо. Устал слушать:«ты так похорошел», а слышать:«ты так похудел». Он знает, что виноват во всем этом он сам. Но он задолбался от всего своего существования так сильно.        Никто его из больницы не отпускает, пока он не поговорит с психологом. А психолог ничего нового ему не скажет, так же, как и Сынгван. Сынгван вообще ничего, кроме:«просто слишком много нагрузки в школе, правда» не скажет. И все равно, что все знают, в чем проблема. Ему поверят. — Ты меня так напугал, — говорит Хансоль, как только Сынгван возвращается в школу. — Все ведь уже нормально? — Да, просто переутомление, быть лучшим в классе тяжкий труд, — шутит он.        Сынгван впервые режет кожу на своих бедрах, когда мать заставляет съесть удон. Конечно же, от удона Сынгван избавляется, как только выпадает шанс уйти в ванную комнату. Повезло, что ванная и туалет в одном помещении, Сынгван включает воду, избавляется от удона, и его трясет. Он плачет, хватает лезвия, которые вообще непонятно, что делают в его ванной, и проводит по бедрам несколько раз. Это значительно лучше, чем карябать кожу пальцами.        Сынгван понимает, что это край. Знает, что ему нужна помощь, но все вокруг верят в его ложь, и нарушать это совсем не хочется. Сынгван ведь в порядке. Все нормально, просто не ест уже пять дней, просто режет кожу на бедрах, просто чувствует усталость и слабость. — Ты должен сходить со мной в кафе, в котором работает Мингю-хен! Пожалуйста! Я не выдержу его болтовню снова, а так хочется съесть стейк! — Хансоль умоляет, и Сынгван соглашается.        Стейк все такой же аппетитный. Сынгван сжимает рукой свое бедро, от чего порезы начинают болеть ужасно, но боль так отрезвляет, что он пихает в рот аж три маленьких куска. А потом чувствует ужасную тошноту. — Я не могу, — выпаливает Сынгван, убегая в уборную.        Эти три куска вместе со всей выпитой за день водой смываются в канализацию. Сынгвана трясет сильнее, чем от маминого удона, он рыдает, прижимая к груди колени, и просто хочет домой. Он не хочет больше ничего с Хансолем. Он уже ни с кем ничего не хочет. Просто лечь, уснуть и не проснуться. Чтобы этот ад прекратился. — Я знал, что ты делаешь что-то подобное, — говорит Хансоль, стоя с другой стороны закрытой дверцы кабинки. — Я все пытался заставить тебя есть, думал, это поможет. Не знал, что тебе так плохо.        Сынгван в ответ лишь всхлипывает, кусая ребро ладони, и не может успокоиться. — Пожалуйста, выйди оттуда. Я больше не буду заставлять тебя есть. — У-уходи, — Сынгван пересиливает себя, встает с места, едва держась на ногах, а ведь плакать в грязных туалетах подобных заведений за этот год стало привычным делом. — Пож-пожалуйста, уходи. — Я не уйду. Сынгван, я хочу помочь тебе.        Сынгван не глупый. Знает, что ему ничего не поможет. — Выходи, пожалуйста. Я не буду заставлять тебя есть или делать что-то, что ты не хочешь.        И Сынгван открывает дверцу кабинки, оказываясь втянутым в объятья. Хансоль теплый и приятно пахнет. И Сынгван позволяет себе расслабиться, сжать в пальцах его футболку и просто выплакать все накипевшее.        Но толку от этого мало, потому что Сынгван теряет сознание на следующий день, когда пытается выйти из комнаты, чтобы пойти в школу.        Во второй раз в больнице Сынгван просыпается с еще большим сожалением. Теперь он думает, что просто нужно было убить себя раньше, чем это бы произошло снова. — Почему ты делаешь это? — Спрашивает его психолог. — А почему все вокруг ненавидят меня? — Кто ненавидит тебя? — Я ненавижу себя. — Почему ты делаешь это? — Потому что это логично. Я ведь не такой, да? Я ведь не такой, каким должен быть, да? Они говорят:«ты жирный», а потом говорят:«ты должен есть». А я не понимаю. Я глупый, да?        Хансоль приходит к нему в больницу почти каждый день, целует в лоб и обещает, что будет рядом, пока Сынгван не справится со всем этим. А Сынгван не хочет ни с чем справляться, он просто хочет обнимать Хансоля всю свою жизнь.        И это его главный стимул.