Cлишком громко

Пятница / 18:20 — Ёб твою мать, какая красотища! Федя, блядь, что ты там засох? Посмотри только! Мы стоим на крыше двадцатиэтажной московской высотки. Кирилл восторгается, как ребенок и матерится как сапожник. В такие моменты я трезвее осознаю, что люблю его, как сумасшедший. — Йо, друже, тебе что, не нравится? — сам Кирилл этого, конечно, не знает. — Неет… Я, честно сказать, не ожидал. Красиво, черт. Поднялись сюда просто так: распить бутылочку дешёвого виски, поговорить о жизни, послушать музыку. Романтика у нас абсолютно обычная. Как у друзей и тамблер-пабликов. Даже закатное небо какое-то заурядно прекрасное. — Зафотаешь? Кирилл уже выудил из куртки пачку сигарет и телефон, теперь заговорщически улыбаясь и протягивая мне гаджет. — Ещё одно постановочное фото? Неизменно в модных шмотках, с сигаретой, красивым фоном и иллюзией пьяного счастья. Кирилл на самом деле ничем и никогда не бывает доволен, я не встречал ещё настолько загонного человека. Зато его инста-профиль — храм стильной разнузданности и глупости (именно той, которая сейчас востребована). — Не, сегодня фото для души. Просто я и небо. Я подхожу и беру мобильник. У Кирилла очень длинные пальцы. Он говорил, что это вроде даже какая-то болезнь, которая, однако, приходится по душе всем его женщинам. Не выдерживаю, улыбаюсь. — Чего? — друг тоже улыбается. — Так значит, фото для души? — Ну. — Что, становишься нормальным человеком? — Та позёрство заебало… наверное. И Кирилл закуривает. Пренебрежительно и пафосно, даже не подозревая, что позёрство уже давно и успешно является самой его сутью. Фотки получаются очень красивые. Органичные такие, будто открытки. И почти на каждой Кирилл улыбается. Его ямочки и родинки у рта, прищуренные глаза, золотистые патлы — все грёбаная магия. Кира и сам это понимает. — Братан, это охуительно! Охуительное… чувство кадра, да. Хочешь, я тебе камеру недорогую подгоню? Будешь снимать и зарабатывать. Там вообще понты, а не цена. Узнаю вот только… — Да мне это не в кайф совсем, чисто так, побаловаться, — честно признаюсь. — И часто так балуешься? — спрашивает не для интереса, но проформы. — Неа, мне кроме тебя не с кем. С минуту мы молчим: любуемся обрывками лиловых облаков на темнеющем небе, слушаем далёкий городской шум и думаем о чем-то своём. — Похолодало чего-то. Нужно разогревающее, — Кира ёжится и застегивает бомбер. Оборачиваюсь на пакет с выпить/закусить. Тот размытым пятнышком белеет у громоздкой металлической трубы. Зрение уже совсем ни к черту. Очки, что ли, купить? Виски совсем дерьмовый. Горько-сладкий, причём без всяких приятных оттенков. На запивон нам традиционно не хватило, а купленные сырные нарезки по вкусу напоминали пластилин. — С сыром не угадали, — морщусь, отправляя в рот очередной кусочек. — Ну, — Кирилл сосредоточенно дожёвывает, опять наклоняет бутылку над стаканчиком. Он, вообще-то, очень быстро пьянеет, а я, вообще-то, очень люблю с ним пить. Мы становимся ближе на целую вечность, и в таких же масштабах нам на всё наплевать. — Федь, почему ты такой? — Какой? — Ничего не хочешь. Такой дохуя ваажный… Ты ж ничего в жизни не знаешь, хуле ведёшь себя как дед? — Ты из-за камеры обиделся? — Нет, ты не поймёшь. — Ты объясни, может и пойму. — Тц, — Кирилл морщится, недовольно цокает языком, старается придумать что-то аргументированное. И снова тишина. Той комфортной разновидности, которую я ни за что не нарушил бы. — Ты, Федо, убил свою молодость. Причём в зародыше. Помнишь, как мы раньше тусили? А ты все это променял на учебное дерьмо. Ты изменился, но так ничего и не понял. Не понял, что практика учит, не теория. — Ты поэтому универ бросил? — задумчиво гляжу на ещё бледный месяц. Осенние дни, всё-таки, неумолимо короткие. — В том числе. Да и вообще… это хуйня всё, не мое. — Не скажи, Кир. Я ни у кого больше таких чертежей не видел. Помнишь этот… с башне… — Нет, бро, не помню, — холодное небо медленно рассеивает колечки сигаретного дыма. Наши взгляды на секунду встречаются, и город вдруг расцветает тысячами фонарей. Это не совпадение, это так и должно быть. — Когда ты уже будешь счастлив? — тихо спрашиваю я, потирая замёрзшие руки. — Мне об этом точно не расскажут. Порыв ветра срывает с места упаковку с сырным ассорти и, безжалостно потаскав по крышным установкам, резко сбрасывает вниз. Кирилл хмыкает, опустошает полстакана разом, снова закуривает. Теперь звезды яркие. Внизу раздаётся пара-тройка синхронных воплей. Прислушиваюсь и понимаю — футбол. Совсем рядом, будто за стенкой. Наверное, на двадцатом этаже. — Знаешь, что мне батя про футбол говорил? — Кирилл задумчиво вертит в руках пластиковый стаканчик. — М? — Ты, говорит, или футбол любишь, или с мужиками трахаешься. — Мне футбол вообще не заходит, — тут же признаюсь я. Становится как-то смешно и неловко. Кирилл выжидающе смотрит на меня, потом вдруг улыбается: — Да в рот я вообще ебал этот футбол. Он смеётся, и весь мой мир постепенно сжимается до серой московской крыши, а самые тайные мечты и желания — до этих влажных глаз с девчачьими ресницами. И сердце мое бьётся… Слишком громко.