weird and wonderful

Нолан просыпается, кажется, раньше обычного — глаза слиплись и не хотят открываться, всё тело затекло, и он даже сперва не понимает, всё ли этим осенним утром так, как прежде, или не всё. Но после, чуть шевельнувшись, снова осознаёт, что лежит в кольце мускулистых рук, бережно закутанный в махровый плед с яркими синими полосками, и это осознание уже не доставляет ему, как раньше, чувство необычайной защищённости или чего-то типа того. Нолан безумно устал. Безумно. Устал от Гейба, устал от его влюблённости и от щенячьей преданности в тёмных и на первый взгляд безразличных глазах. Устал. Нолан смотрит на занавешенное шторами окно, пытаясь понять, сколько сейчас времени. То ли пять утра, то ли около трёх. За окном темно, и так он не разбирает. Не умеет. — Ты не спишь? — сонный голос Гейба раздаётся неожиданно, слишком, блять, неожиданно, так что Нолан сорванно вздыхает и прижимается к широкой груди спиной, съёживаясь от страха. Необъяснимого страха. Кажется, он перестал понимать, каково это — жить без страха в этом мире. Гейб словно чувствует его, и кольцо его рук сжимается сильнее, и, как бы Нолан не убеждал себя, что он устал, что он бесконечно заебался ходить с "хвостиком" сзади, в объятиях партнёра так тепло, так уютно, что он забывает и об ебанутой Монро, и о грёбанном МакКолле и его пизданутой стайке — подаётся назад ещё сильнее, успокаиваясь, овеянный успокаивающим теплом Гейба. — Как видишь. — Ядовитая ирония — как смысл отшутиться, не дать собеседнику проникнуть под кожу и вырвать, выцарапать всё живое, всё самое сокровенное. Нолан не успевает и пикнуть, как оказывается вжатым в развороченную кровать. Гейб заводит тонкие девчачьи запястья Нолана тому за голову, прижимая их к подушке одной своей широкой ладонью, и целует, вылизывает бледную шею, заставляя забиться на кровати пойманной птицей. Нолан кусает губы и хрипло стонет, когда чужой язык ловко проходится по ночным укусам и собственническим отметкам, так и кричащим: "Это, блять, моё, только моё, чужим вход воспрещён." — Ты говорил вчера, что не любишь делать это по утрам, — усмехается Гейб, и Нолан злобно стреляет в него глазами и чуть дёргает руками навстречу, но парень держит крепко, и тот расслабляется. Поводит плечами, отгоняя Гейба от созерцания своей шеи, и больно пихает коленом в живот, на что получает вопросительный изгиб брови и взгляд а-ля "А ты не охуел ли?" — Пошёл ты нахуй, — огрызается Нолан, — умник. Полноватые губы Гейба растягиваются в усмешке, и Нолан снова не успевает и возмутиться, как уже оказывается лежащим на животе. Гейб подтаскивает юношу за бёдра вверх, на что тот нехотя поддаётся, вжимаясь задницей в чужой пах и утыкаясь лицом в подушку. Он всё никак не может определиться — нравится ли ему начинать своё утро так? — Я буду молчать, — предупреждает Нолан, когда Гейб нежно оглаживает узкие бёдра и подтянутый живот ладонями, будто никак не может налюбоваться, натрогаться, надышаться. — Буду молчать, и ты нихуя не услышишь, ум... Гейб, похоже, решает не церемониться и заткнуть его весьма оригинальным способом — он дёргает пижамные штаны вниз и легко ударяет по бледной ягодице, заставляя Нолана подавиться словами и вгрызться в край подушки, на всякий случай сжав в пальцах край пледа, потому что он знает, что Гейб не может, не хочет подготавливать так, как делают геи или хотя бы актёры в гей-порно. Он медленно вставляет лишь одну головку, замирая на доли секунды, чтобы дать партнёру привыкнуть, и уже этого движения Нолану хватает, чтобы закатить глаза и тихо зашипеть от первоначальной боли. Поначалу — больно, Нолан знает. Гейб двигает бёдрами и входит на всю длину, по самое не хочу, и Нолан, забыв об обещании, данном им же самим буквально минуту назад, захлёбывается в крике, едва ли не разрывая в руках несчастный плед. Гейб чуть прикусывает его сзади за загривок и начинает двигаться: сначала лениво, разгоняясь, потом уже входя до конца и выходя практически полностью, оставляя лишь пульсирующую головку. Он хрипло дышит и раскатисто стонет, когда его член сжимают изнутри будто в стальных тисках, и это до охуения приятно, блять. Гейб задирает футболку Нолана до лопаток, оголяя выпирающие позвонки и дрожащую спину, и размашисто, с нажимом проводит по ней ладонью, вдавливая того в плед, и разгоняется, буквально вдалбливая Нолана в кровать, выкраивая для себя срывающиеся до крика стоны и хрипы. Он зарывается пальцами в тёмные волосы и с силой тянет на себя, заставляя Нолана бессильно зарычать и выгнуться, опираясь на дрожащие от напряжения и истомой слабости руки. Гейб не останавливается до сих пор, пока Нолан не выгибается настолько, что, при желании, может увидеть того, кто трахает его, но Нолан не желает, упрямится, прикрывает слезящиеся глаза. — Гейб, — срывающимся шёпотом умоляет Нолан, и Гейб чуть замедляет темп, прислушиваясь к... любовнику, — поторопись, блять, у нас школа уже скоро. Он распахивает свои до невозможности голубые глаза и насмешливо смотрит на Гейба как-то неправильно: снизу вверх и с ног на голову. Гейбу даже кажется, будто он чуть дёргает бровями, и это разъяряет его настолько, что он тянет на себя ещё сильнее, вызывая раздражённое шипение, и вдалбливается настолько сильно и быстро, со звериным гневом, что Нолан не выдерживает и падает на кровать, а рука, бывшая раньше в его волосах, переходит на шею, вдаливая юношу в постель. Нолан поворачивает голову и смотрит укоряюще, из-под полуопущенных ресниц, сжимает Гейба в себе словно железными тисками, в своём, блять, плену, не давая даже сдвинуться без последствий, и вызывающе невинно трётся бёдрами о покрывало. Гейб не выдерживает и сжимает пальцы на чужой шее, наверное, до синяков, и кончает, изливается бурно, внутрь, срываясь на грубый полустон-полувскрик. Нолан едва успевает сунуть руку к бёдрам, чтобы кончить за ним следом, закатив глаза и вцепившись зубами в угол подушки, чтобы не закричать пронзительно-громко и надломленно. — Помолчал? — с вымученной улыбкой спрашивает Гейб, поправляя штаны на бёдрах Нолана и падая рядом с ним. Нолан показывает ему средний палец. Что ж, ему много кто говорил, что решения, принимаемые им, бывают порой слишком быстрыми и необдуманными. Возможно, эта его придуманная усталость являлась напускной, чтобы доказать кому-то, что он, Нолан, свободный и независимый подросток, к которому не так просто подобраться. Гейб зарывается пальцами в волосы Нолана, и тот, прикрыв глаза, чуть поворачивает голову, лениво касаясь губами широкого запястья. — В следующий раз точно буду молчать, — обещает он, на секунду приоткрывая глаза, и, кажется, может поклясться, что во взгляде напротив мелькает явное облегчение.