Ангел и его человек

Старая дорога на Вийер от Мартине-Бриана почти скрылась под облаком пыли, летящей из-под ног республиканского отряда. Кто-то уже хромал - дрянные башмаки стирали ноги в кровь. Реми был среди этих несчастных - конечно, он перевязал наспех ногу грязной тряпицей, но это ничуть не помогло ему на этом тернистом и непонятном пути - кожа всё равно слезла, и каждый шаг давался через боль. Реми было двадцать лет, и он был родом из Орлеана. Вдовая мать его держала мелочную лавку, с которой и кормилась вместе с множеством детей, девочек по преимуществу, среди которых Реми был старшим. Он уже готовился принять на себя ответственность за семейное дело, что позволило бы его бедной матери передохнуть хоть немного от утомительных подсчётов, боязни потерять товар или разориться на налогах, но тут грянул набор, и Реми выпал жребий защищать Отечество, которое уже какой месяц находилось в опасности, а просвета было всё не видать. Реми был не из тех юнцов, что стремятся покрыть себя славой воинских побед. Степенный, немного неуклюжий и привыкший более заботиться о хлебе насущном, чем о подвигах всяких, он с огромной радостью остался бы дома, но у матери не было денег, чтобы откупить его, чтобы нанять вместо него какого-нибудь пропащего босяка. Только на этом неудачи Реми не закончились. Его вполне могли бы послать сражаться с пруссаками или австрийцами на Восточный фронт, куда-нибудь в Рейнскую армию, где всё было понятно и чётко - вот ты, вот Рейн, вот враг. Вместо этого его отправили в забытую богом и дьяволом Вандею, сражаться в гражданской войне, понять которую было никак нельзя. Зачем устраивать ещё и гражданскую войну? Говорили о том, что аристократы и проклятые англичане мутят воду, что священники, не желавшие присягнуть Конституции, пугают народ байками. Говорили - да он слушал вполуха. Какая разница, за что они там сражаются, что республиканцы, что вандейцы? Его дело маленькое - взять ружьё да стрелять, пока самого не подстрелили. Со сбитыми ногами сражаться куда как трудно, идёшь в строю и чуть не падаешь, а уж как в каре строиться - пиши пропало. Одно только ещё пакостней - бежать, сломя голову, от роялистов, вырвавших победу легче лёгкого, и сам генерал Сантерр так улепётывал от них, что лошадь его перепрыгнула изгородь в шесть пье высотой. А Реми был пехотинцем, и бежать пришлось на своих двоих, только недалеко. Неприятно это - когда тебе в спину тыкают пистолетом, он аж взмок весь в момент. Никак пристрелят? - Бросьте ружьё, - слышен звонкий голос. - Бросьте ружьё и повернитесь. Не сразу Реми и понял, что это к нему - на вы, но ружьё бросил. И то хорошо - хоть не придётся эту здоровую дуру волочь. Победителю его было на вид ещё поменее, чем ему: годов восемнадцать, никак не больше, и был он похож не на солдата, а на красную девицу. Буйные золотые кудри, фигура тонкая и ладная, а личико - точно фарфоровое, Реми бы, право слово, залюбовался, если б столь чудесное создание божье не целилось в него из пистолета, да так непринуждённо, словно в карты в гостиной играло. - Идём, - бросил ему роялист и ткнул пистолетом - иди, мол, вперёд меня. Реми и поплёлся, хромая, как столетний дед, чуть не плача. Ну ничего, авось когда расстреляют - ноги болеть перестанут. В Вийере вандейцы засели крепко, сразу было видать. Порядка, правда, не было, а простые-то разбойники перепились на радостях да надумали пленных перестрелять к чертям собачьим, только его победитель его, чудное дело, в обиду не дал. - Послушайте, - и чего он это всё выкает? - я могу вас отвести к остальным. Там вас, скорее всего, убьют. Конечно, отдан приказ не творить бесчинства, но увы, далеко не все в рядах Королевской Католической армии подчиняются приказам. Если вы дадите мне слово, что не попытаетесь сбежать или убить меня - можете остаться рядом со мной, тогда ваша жизнь, обещаю, будет вне опасности. Рядом как раз стреляли. Реми вздрогнул, роялист поморщился. - А...зачем оно вам? - робко поинтересовался пленный у пленителя. Тот пожал узкими плечами. - Не люблю убийств. Знаете, одно дело - застрелить кого-то в бою. Это честно - ведь меня тоже могут убить, но стрелять в безоружных... - роялист поморщился, брезгливо, точно увидев какую-то гниль. - А с чего бы вам моему слову верить? - Реми слегка осмелел, поняв, что убивать его прямо тут вроде и не намерены. - Ни с чего. Может, мне так хочется. - Смешливые у него были глаза, голубые, тёплые, с искорками. - А если, скажем, я вас прирежу втихую ночью, а сам сбегу? - Значит - сбежите. Ну а я...меня могут хоть завтра убить в бою. Не стоит надеяться жить вечно, когда участвуешь в мятеже. - Слова-то вроде были серьёзные, а глаза смеялись, точно не принимал он всерьёз ни войну, ни смерть, и вообще ничего на этом свете. И казалось как-то нечестно прирезать этого странного парня, будь даже Реми довольно смел для такого дела. Только героем он не был, а жить хотел. - Я...это. Даю слово. - Тогда пойдёмте. Признаться, я голоден как собака, а спать хочу и того больше. Думаю, и вы тоже изрядно утомились. И роялист непринуждённо болтал всю недолгую дорогу до обветшавшего домика, где он обосновался в бедной каморке с узкой кроватью, на которую вольготно упал, не сняв даже сапог. - Там, на столе, - он широко и сладко зевнул, прикрыв рот узкой длиннопалой ладонью, - вроде бы были хлеб и сыр, если их не стащили мыши. Они тут водятся во множестве и, право слово, отъелись жирнее крыс, - он устало рассмеялся. Реми подошёл к столу. - Хлеб вроде остался, месье... - тут-то он понял, к стыду своему, что не знает имени столь гостеприимного недруга. - Я зовусь Ангерраном. Ангерран де Монтребейль, уж простите, но кланяться мне сейчас лень. - Так вы это...из бывших, что ли? Ангерран сверкнул глазами. - Я, месье, из настоящих. Здесь есть только настоящие дворяне, бывшие мы там - в Республике. - А я Реми. - Как-то боязно ему было теперь говорить - подумать только, жить бок о бок с настоящим бывшим! - Реми Дюран. - Будем знакомы! Увы, в честь знакомства могу предложить вам только разделить эту скудную трапезу. Говорил Ангерран мудрёно, но легко, как по маслу. Реми рядом с ним и вовсе был косноязычен, но чего ж делать-то, не уходить же в тёмную ночь, где, к тому же, бродили роялисты вовсе другие, которые пристрелить в два счёта могут? Оставалось только есть погрызенный слегка мышами хлеб - другого-то всё равно сейчас не было - а потом снять всё с себя до самой рубашки и улечься спать рядом с Ангерраном. Тесно было до жути, неудобно, а локоть у роялиста был острым, но делать было нечего - как-то уместились, как-то пристроились и заснули - а много ли им надо было, измотанным сражением? Ни грязь, ни теснота – ничего-то их тогда не смущало, а уж тем паче - то, что они спали едва ли не в обнимку. Разбудило Реми солнце, мало что не полуденное, но сосед его всё ещё спал, и просыпаться, кажется, и не думал. Только перетянул на себя свободный край одеяла и завернулся поплотнее, хотя и странно это было - на улице пекло, точно на адской сковородке. Реми спал у стеночки, потому даже и выбраться не мог, не потревожив Ангеррана - только и оставалось, что ждать, пока благородный изволит проснуться, да разглядывать его. Право слово, красив, точно девица, да так же и беззащитен сейчас, когда нет у него под рукой ни пистолета, ни тонкой острой шпаги. Захоти Реми его сейчас убить - мог бы хоть и голову своротить, небось он переломится, вон, в плечах-то как узок, не сравнить с самим Реми, он-то всегда здоровым был, как молодой дубок, даже грузноватым слегка. "Струсил я, что ли?" - спросил себя Реми, но дело, кажись, было не только в этом, хотя, ясное дело, трусил - куда ж он денется, куда побежит? Просто мнилось ему, что эдакую красоту не то что прибить - и пальцем без позволения трогать нельзя. Ангерран, видать, его взгляд почуял да открыл глаза. Зевнул сладко и на кровати сел. - Пожалуй, нам с вами надо съездить в Шатийон. Спрошу на вас документ, что вы можете спокойно ходить и без меня, сменим вам мундир на что поприличнее, а то могут неправильно понять и побить, - он улыбнулся. Зубы у Ангеррана были белые-белые и мелкие, как у ребёнка или девицы - да весь он был чудо какой хорошенький. Был бы девицей - Реми б на месте пропал да и смотреть бы больше на девок не стал, до того хорошеньким был Ангерран. Они начали одеваться. Когда дело дошло до башмаков, Реми аж вздрогнул - до того ему не хотелось совать туда ноги и снова сбить их в кровь, а Ангерран, видать, это заметил. - Боже, что у вас с ногами? Неужели в Республике перевелись чулки? Реми только плечами дёрнул - не выдали, так что ж теперь. Денег у него на новые не водилось, плохо это - когда денег нет. Вот и поесть не на что... - Мои вам, боюсь, не подойдут, - роялист нахмурился. Ох, до чего у него брови густые и ровные, да ещё и тёмные, чёрные почти - это при его волосах белых! - Подождите немного. - С этими словами Ангерран, уже одетый почти, поднялся на ноги и закопался в сундуке, стоявшем тут же, да достал - рубашку, чистенькую, батистовую. Реми и глазом моргнуть не успел, как Ангерран её порвал на тряпки - только затрещала ткань. - Ох... - только Реми и выдохнул, а Ангерран и бровью не повёл. - Давайте я вам перевяжу ноги. Вы же ходить не сможете. Реми до того опешил, что попросту молча ногу вытянул - и замелькали пальцы Ангеррана, тонкие, тёплые, мягкие. Кажись, ни одной мозоли не было на этих пальцах, точно у ангела небесного. - Вот, так, думаю, будет лучше. Ангерран встал, так легко, точно бы летал. Да что это за наваждение такое, может, и вовсе спит Реми, а роялист и вся эта война - только сон, муторный кошмар? Только в каком кошмаре мог бы к нему ангел прийти? Позавтракали на бегу сыром да хлебом, которые откуда-то достал Ангерран, а потом он и лошадей им нашёл - и как только у него это выходило? От Вийера до Шатийона было лье шесть, наверное, сам Ангерран точно не знал, но в пути они должны были провести часа три, а то и все четыре. Дороги этим засушливым летом были твёрдые, хорошие, но кто знает, что с ними сделали колёса пушек и толпы народу, туда-сюда маршировавшие, точно больше нечего делать всем им - только воевать. Ангерран говорил, Реми - знал слушал. Ангерран был из какого-то средней руки дворянского рода из Анжу, было у него множество старших братьев и сестёр, а он - младшенький. И не знал он горя, учился в военной школе, готовился в полк отправиться - в гусарский, что ли - да тут грянула революция, а потом - гражданская война. Вся семья в эмигранты подалась, в Англию, а может - в Кобленц, никто не знает, а Ангерран сбежал - уж больно хотелось ему подвигов. Последнее, конечно, Реми сам подумал, глядючи, как Ангерран распинается про высокую долю погибнуть за правое дело. - А я думаю, - тихо Реми заметил, - что сложить голову всегда успеется. Голова-то одна, а славных этих ваших дел - что у дурака фантиков, и не след в первую же заварушку бросаться очертя голову. Ангерран нахмурился: - Вы просто не понимаете. Умереть за короля, за Францию, за идею - это для нас, для дворян, должно быть. Вам, должно быть, и вправду не понять. Повисла тишина - тяжёлая, нехорошая. Нет, потом-то они снова болтали, даже Реми говорил, рассказал про мать, про братишек и сестрёнок, про Орлеан и совсем там тоненькую, мелкую Луару - Ангерран же знал её полноводной рекой, сильной, там и погибнуть можно было, не ровён час, а в Орлеане-то в ней детишки плескались... Оно говорили, но Реми всё ж помнил - Ангерран другой, вовсе другой. И ему до ангела-Ангеррана не дотянуться, куда уж ему. Ангел со своими идеями, со своим стремлением куда-то в выси небесные - и Реми, которому бы поспать мягко, поесть сытно, да чтобы мать с сестрёнками и братишками не болели... Замок в Шатийоне, как порядочному замку и положено, стоял на горе - ох и запарились они, пока карабкались к воротам, лошадей-то пришлось внизу оставить, на коновязи у постоялого двора. - Монтребейль, сколько ж я тебя не видал! - подбежал к Ангеррану какой-то роялист, офицер ихний по виду, обнялись они. - Да, думаю, с месяц будет. Что нового в Шатийоне, виконт? - Генералиссимуса выбирали, - хмыкнул тот. - Д'Эльбе победил. Ангерран весь аж лицом просветлел. - Он заслуживает этого, как никто другой, - воскликнул запальчиво. - Или нет, скажете? Виконт только улыбнулся снисходительно, словно с дитём несмышлёным разговаривал. - Ты, Монтребейль, моё мнение знаешь. Боншан был бы хорош, а д'Эльбе, конечно, получше святоши Лескюра будет, да только не сильно. - Всё время забываю, виконт, что вы из армии Шаретта. Даже удивительно, что вы любите тут хоть кого-то, кто не Шаретт. - Похоже, Ангерран вздумал всерьёз на этого самого виконта обижаться, но тот, видно, всерьёз обиды не принял, махнул примирительно рукой. - Не стоит это спора, Монтребейль, не стоит. Молишься ты на своего д'Эльбе, словно юная кармелитка - дело твоё, не мне тебя учить, у тебя для такого мать с отцом есть, а твоему кузену позволь уж откланяться. - И вправду - откланялся, даже про Реми не спросил - видать, почуял, что спор разгорится. - Кузен Раймон попросту невыносим иногда, - процедил тихонько Ангерран и фыркнул, словно жеребец, которому мухи жизни не дают. - Пойдёмте, Реми, нам ещё месье д'Эльбе надо найти. Тот, впрочем, нашёлся довольно быстро, в комнате, доверху заваленной бумажками - видно, с ними и разбирался. Вид у д'Эльбе был, прямо сказать, не вполне живой, Реми даже испугался поначалу - весь жёлтый, худой, словно скелет, под глазами тёмные круги. Лет ему было за сорок, наверное, как было бы сейчас покойному отцу Реми, вон, в волосьях уже седина и морщины под глазами. - Добрый день, Ангерран. - И голос у д'Эльбе был такой же тусклый, больной. Чем это он болеет, не заразно ли? А Ангерран улыбнулся, да так, как девица первому парню в секции не улыбается, да затараторил: - Здравствуйте, месье д'Эльбе, вас же можно поздравить с назначением на должность генералиссимуса? Это здорово, я знал, что вас выберут, вы же самый лучший! А что это вы так плохо выглядите? Вы заболели? Тот поморщился, точно не говорил Ангерран, а гвозди молотком забивал ему прямо в самую черепушку. - Спасибо, Ангерран, спасибо, только не кричите так. Ваш кузен только что приходил ко мне ругаться от имени шевалье Шаретта и воспроизвёл всё в точности, явно подражая его манере вести беседу - хорошо хоть не сморкался в рукав для полного сходства. Выгляжу я плохо потому, что в Шатийоне была эпидемия дизентерии, а я очень неудачно выбрал колодец, чтобы утолить жажду. Не волнуйтесь, я почти полностью здоров, хотя, как видите, видеть не могу что-то помимо отвара ромашки. И наконец - что вас сюда привело? И кто этот молодой человек? Глаза у д'Эльбе были большие, даже слишком, а взгляд пристальный, точно бы он хотел им Реми проткнуть. Но тут Ангерран, на счастье, начал отвечать - и вправду немного потише. - Это Реми Дюран, он республиканец. Я его в плен захватил при Вийере, ну и взял с собой, чтобы его там не убили... - Там убивают пленных?! - Д'Эльбе аж Ангеррана перебил, не посмотрел на вежливость. - Почему же раньше...впрочем, неважно. Они всё равно не сказали бы, а что я мог сделать отсюда, из Шатийона... Прошу прощения, Ангерран, продолжайте. - Так я пришёл просить у вас бумагу о том, что Реми - пленный под честное слово. Вы же её можете выписать, правда? - Ангерран, с такими вопросами обращаются в Высший Совет... - Да ну их, они меня будут три дня гонять от одного секретаря к другому, ну месье д'Эльбе, ну пожалуйста, ну пожалуйста... - Бог с вами, Ангерран, подайте бумагу и перо. Тот подорвался с места, точно ужаленный, в момент подал всё нужное и только что не приплясывал. Реми аж кольнуло как-то неприятно непонятно с чего - ну не могло увязаться у него, что ангел-Ангерран может так по-собачьи смотреть хоть на кого. - Возьмите и просушите чернила, а уже потом складывайте, - д'Эльбе вздохнул устало, точно всю Землю на спине держал. - Ничего больше гражданину Дюрану по закону не грозит, а с беззаконием вы и без меня справитесь, надеюсь. - Спасибо, месье д'Эльбе! - Ангерран, казалось, даже обнять его хотел, но тот посмотрел так строго, что ангел-Ангерран так и застыл на подлёте, крыльев не раскрыв. - Идите уже, идите, - Д'Эльбе голову снова в бумаги опустил и больше на них не глядел. Пошли они медленно. - Почему он так строго со мной, - чуть не плакал Ангерран. - Я же только хорошего ему хочу, беспокоюсь за него - знаю, выглядит так, как будто я влюблённая девица, но он действительно выдающийся человек! Почему он так строг со мной? - Не знаю, какого вы ответа хотите, и хотите ли вовсе, - осторожно начал Реми, - только он устал, как собака. Укатали его почище ломовой лошади - а тут вы. Ему бы отоспаться пару деньков, отлежаться, да чтобы людей рядом никого, ну разве что жена там, чтоб обиходить. А тут, месье, вы - хоть и с добрым сердцем, да только ему ваших поздравлений и криков не надо, вовсе не надо. Он бы и рад вам ответить, да только выжат, как жмых, и ничегошеньки сказать не может, только обделать дела по-быстрому и спрятаться куда-нибудь от всех, и злых, и добрых. Реми думал, что Ангерран на него налетит, скажет, что дурак тот и не понимает ничегошеньки - по-умному, конечно, как он умел, да только тот промолчал и ещё больше пригорюнился. - Не грустите, месье. Поедемте назад, в Вийер, вечереет уже. - Конечно, Реми, - отозвался Ангерран. - Только перекусить надо. *** Это было дивно спокойное время - казалось, что и нет никакой войны. Не стреляли ружья, не грохотали пушки, не несло кровью, точно со скотобойни. Было мирное лето, которое они коротали с Ангерраном, словно дети - купались, бегали наперегонки, скакали верхом - Ангерран как влитой, Реми как мешок с картошкой - сидели по вечерам на крыше и говорили. - А в старину вас звали бы Ремигий, - сказал однажды Ангерран. - Был такой епископ в Реймсе, давным-давно. Тогда ещё короли были язычниками, а одному Бог даровал победу, и тот решил креститься, увидев силу Его и славу. И пошёл этот король, Хлодвиг, к Ремигию, и тот его крестил, и сказал: "Склони свою шею, почитай то, что сжигал, сожги же - что почитал". А потом голубь принёс елей, чтобы помазать Хлодвига, и, говорят, тот елей никогда не кончается, им всех французских королей помазывают, когда коронуют. И Реми слушал, как завороженный, истории Ангеррана, и сам говорил - глупые истории, уличные, но Ангерран смеялся и просил рассказать ещё, и Реми говорил. Купаться в озере Лилий, вовсе небольшом, было легко - оно было неглубоким, Реми - по грудь, Ангеррану самую малость повыше. Ангерран брызгался, снова смеялся и подговаривал Реми плыть наперегонки, а потом подплывал сзади и пугал, а то и прыгал с берега и притапливал, прижимаясь тесно-тесно, вгоняя Реми в краску, словно монашенку, хотя сам-то! Реми всё никак не мог в толк взять, что ж ему не так. Ангерран, хоть и похож на девицу, всё ж между ног от Реми ничем не отличался, он видел - парень парнем. Так чего бы стесняться да краснеть? Понятно, может что между ног и пошевелится, ясное дело, да как тут рукой себя успокоить, когда на кровати не развернуться? Вот и стоит то, что в таком разе висеть должно, ну так и чего такого? Реми уж извёлся, хуже тех времён, когда маменька его за рукоблудие больно по рукам била, там хоть ночью не следили, а тут... Не выдержал он однажды, дождался, пока Ангерран уснёт, ну и... Девицу воображал себе, крутобёдрую, белобрысую, вроде той, с которой разок целовался - дочка булочника с соседней улицы - да только подняла эта самая девица голову - а у неё лицо Ангерраново. И тут-то Реми совсем захорошело, мало не вскрикнул, до чего ж было славно, аж губу прокусил. Вытер руку воровато, да только потом подумал и замер - что ж это выходит, что ему Ангерран покоя не даёт? Не содомит ли он, Реми, часом? Вроде как революция грехи отменила, а всё равно боязно. И тут Ангерран к нему во сне прижался, вздохнул - тут то и понял Реми, что пропал. Ясное дело, ничего он не показывал, как можно! Смотрел тоскливо - и угораздило же уродиться извращенцем проклятым, что теперь в голове не девица какая, а треклятый роялист, вздыхал, а уж когда Ангерран во сне прижимался - так и вовсе дыхнуть лишний раз страшно было. Раз, когда спал некрепко, почудилось Реми, что Ангерран рядом пихается, шевелится, а потом тот вдруг напрягся весь, точно струна - и ослаб, улёгся покойно, да только перед этим шепнул задушенно: - Реми! Да так сладко, сахарно, что у Реми и в этой полуяви дыхание спёрло. Неужто и Ангерран... да только такое и во сне подумать стыдно, ну и заснул он да забыл про это, как про вовсе не бывшее. А может, и вправду ему всё это приснилось... Так он и мучился, пока Ангерран однажды вечером не притащил вкусностей разных и вина да не сказал: - Ну что, Реми, сегодня мы празднуем мои именины! И они устроили праздник - можно ли лучше? Забрались на крышу и сидели, попивали вино и смеялись. Ангерран не подавился едва, когда Реми рассказал, как у тётки Манон с ихней улицы мальчишки повадились пироги с подоконника воровать. - Ей-Богу, Реми, сочиняете, право слово!.. - У ангела-Ангеррана аж слёзы на глазах выступили, до того смеялся. Ангел-Ангерран он был, ангел для Реми. - А ведь мы всё на вы да на вы, - заметил вдруг предмет мечтаний его, - Откройте-ка ещё одну бутылку. И Реми открыл - а потом скрестили они руки и выпили - хорошо выпили, да и до этого сидели долгонько. Ангерран отстранился маленько, посмотрел - и как залепит ему поцелуй, в самые губы! Реми было вырваться хотел, а там - да бежать, должно быть, куда глаза глядят, да только ангел-Ангерран не пущал. Обвил шею руками, прижался, и знай целует, неумело - да жарко, будто самую жизнь пьёт. Хорошо ещё, что крыша плоская была - не то загремели б они вниз как миленькие. Реми, конечно, целовался разок-другой с девицами, но тут же совсем другое было - его же ангел-Ангерран целовал, прижимал к себе - и сам Реми его обнял, обхватил руками, притиснул к себе покрепче, но бережно, до сих пор казалось, что Ангерран вот-вот надвое переломится... Целовал в ответ, облизывал сладкие от вина губы, зацеловывал лицо и шею - платок прочь отбросил, как что ненужное, и куда только делась его бережливость хвалёная? А Ангерран только вздыхал и шептал: - Реми... Реми... И направлял, ниже, к ключицам, к плечам острым. Реми знал целовать, и казалось, что кожа у Ангеррана - чистый сахар. - Ангел-Ангерран, - шепнул на ухо, да сам смутился, словно очнулся, но только Ангерран ему того не позволил. - Реми, обними меня, - приказал почти да снова прижался, и почувствовал Реми, что... вправду, в общем, он тогда услышал, что Ангерран его имя шептал ночью. А ангел-Ангерран и вовсе ничего не стеснялся, гладил его везде своими тонкими ладонями, даже там, где и подумать было стыдно - дёрнулся было Реми, только Ангерран не пустил, зашептал у ухо, жарко, сбивчиво: - Не бойся, Реми, в этом ничего плохого нет, ровным счётом. Знаешь, я...я девушек стесняюсь, боюсь даже, они на меня так порой смотрят, словно, ей-богу, сейчас съедят, да и о чём с ними говорить? Должно быть, правы были древние греки, что...такие вещи можно делать с другом, и это приятно, правда приятно. Поцелуй меня, Реми, поцелуй сейчас же! И Реми целовал, а Ангерран ремень ему расстегнул и ладонь запустил в штаны, под исподнее, потрогал между ног, там, где так тянуло сладко, хорошо, где колотилась кровь и словно огонь полыхал - нет, с собой так не бывает, ничуть, ничуть... Реми и не помнил почти, ничего не помнил, только как гладил его Ангерран, неловко, жадно, как он сам ему ответить пытался, прямо сквозь кюлоты, как дышал ангел-Ангерран загнанно, будто понесший конь, как уткнулся ему в плечо, когда всё...ну, к концу подошло, а потом и вовсе - как темнота Реми на глаза упала. И долго они с ангелом-Ангерраном потом лежали молча в тишине, Реми - так и расхристанным, а у Ангеррана на кюлотах блестело мокрое пятно. В небе догорал закат, и казалось Реми, что больше не будет в его непутёвой жизни дня чуднее и радостнее, чем этот. *** Тискались они теперь по углам, точно двое голубков, а уж сходить искупаться - ну куда там поплаваешь, как подкрадётся сзади по воде ангел-Ангерран, обхватит руками да ногами, прижмётся... эх, да чего и говорить-то! Словом, было им, чем заняться, приятным таким... ну и просто поговорить, конечно, как и раньше. Только разговоры всё мрачней были, а с ними и Ангерран мрачнел. - Это...на войне плохие дела? - поинтересовался однажды Реми, не особо-то ожидая ответа. Кто ж будет с пленным врагом таким делиться, пусть они и сто раз... Однако ж Ангерран ответил - коротко, так, как ему, болтливому до трескотни порой, и не случалось говорить: - У нас - да. Сюда прислали новую армию с восточной границы. Молчание было до того тяжёлым, словно на обоих колокол уронили. А наутро Ангерран, против своего обычая поднявшийся ни свет ни заря, подал Реми бумагу. - Держи, Реми. Это приказ о твоём освобождении. Реми принялся читать - отвык он от этого, пришлось кой-какие слова по складам разбирать, стыд да позор! - Здесь, кажись, написано, что его дали ещё давно, - он глянул на Ангеррана. - Ещё до твоих именин. И Ангерран, его ангел-Ангерран впервые отвёл глаза. - Я...думаешь, ты бы остался? Ты бы ушёл, из Вийера, из Вандеи, с войны бы ушёл. Ты же хотел спокойной жизни, а не этого... этого всего... - казалось, Ангерран готов заплакать был, потому и злился, скрывая собственную слабость. - Так ты хотел, чтобы я остался? - спросил Реми, когда тишина стала уж и вовсе звенящей - только Ангерран дышал, как кузнечные мехи. - Да, - прошептал он. - Да, я хотел. - Для этого, - у Реми и у самого голос дрогнул, - для этого вам, месье де Монтребейль, надо было просто попросить. И он ушёл, не обернувшись, хотя Ангерран, кажется, расплакался, как девчонка. *** Миновало, наверное, месяца два - Реми не считал точно. За это время куча всего случилась - роялистов разбили и заставили отступать вместе с семьями - генерал Вестерманн, под начало которого встал теперь Реми, не щадил никого. Это противно было, да куда деться? Только не добивать самому раненых, ну не мог он этого, хотя в бою убивать довелось, только там и вправду, как говорил Ангерран, всё по-другому - ну как тут не махнуть штыком, когда на тебя с саблей несутся, вот-вот покрошат на мелкие кусочки? Другое дело - когда лежит кто-то и только стонет тихонько. Их или сразу штыком в грудь били, или уж везли в Анжер, судить, а там к стенке ставили - не оправдывать же их, в самом деле? Война вообще была вещью гадостной. Реми бы и рад уехать домой, как Ангерран говорил, мать обнять, жить там спокойно себе, горя не знать, только кто ж его со службы отпустит? Хоть проси кого ногу себе прострелить, ну так не калечиться же теперь, много он там, калека, наработает? Кто ящики-то будет таскать? Небось не слуги какие, сам всё, сам... Вообще часто ему Ангерран вспоминался, особливо ночью. Ну, для всякого срамного дела, конечно, бывало, но и без этого хватало его в голове Реми, спасу иной раз не было. Ну почему ж этот дурень считал, будто Реми от него сбежит? Так-то выходит, что и сбежал, да только не любовь это никакая, когда один другому врёт, не краснея. Да с чего он вообще решил, что Ангерран к нему привязался? Может, удобненько ему вот так вот было, с кем поговорить, с кем полюбиться, а всякие любови - это для дам, и не было ему делов до того, что там Реми себе надумал? Так бы, должно быть, Реми и мучился - коли бы самого Ангеррана не повстречал. Пленных они брали только здоровеньких, конечно, кто сам идти мог, может, немного только пораненых. Вот и Ангерран был такой - исхудал до самых косточек, одни глаза остались, рука на перевязи, но вроде как на ногах стоит. Увидел Реми - вздрогнул, но смолчал. И шли они в Анжер долго, так, что казалось - три жизни за это прожить можно, а передумать всякого на все девять. Вот Реми и думал, что по всему выходит - умирать Ангеррану, как собаке, счастье ещё, если стрельнут, как положено с военными всякими поступать, а то и отрубят ему голову, как простому вору, тупой гильотиной. Реми сам видел, как палач поленился нож наточить, и бедняге одному пришлось аж четыре раза шею перерубать, никак голова отлетать не желала... Хоть и обидел его Ангерран страх как, хоть и зол он был на него, как чёрт, но всё же что-то ёкало, не давало покоя, и было так муторно, так тяжко, словно бы душа с брюхом местами поменялась, а он несвежей рыбы объелся. Засудят его, конечно. Голову отрубят - как пить дать... Так Реми и мучился всю дорогу, даже когда они в Анжер пришли - всё одно беспокойный был, да сам генерал его заметил и сказал: - Смурной ты какой-то. Ступай-ка в увольнительную да вот, - протянул ассигнатов, - выпей за моё здоровье. Реми деньги взял, купил бутылку, но пить не начал - не пить же в одиночку? Друзей он особых не завёл, вот разве что Эжен, да тот, говорят, нынче в карауле при тюрьме... Хотя, может, там и можно посидеть, в караулке? Коли прийти не с пустыми руками? Там вон тепло, с кем поговорить есть - может, и вправду он развеется? Эжен и вправду в караулке сидел, с ним ещё пара товарищей, ну да ничего – настойки горькой на всех небось хватит. Только самому Реми всё не шло, так и сидел он над сколотой кружкой - уж какая посуда в караулке нашлась, всё ж пить на посту - эдак можно и под трибунал пойти, только ему всё равно было, что трибунал, что смерть... Эжен с товарищами водку почти приговорили, разморило их - одного за другим, а ключи - вот они, на столе. Бери - не хочу. Только он хотел. Коли уж ему всё равно, что трибунал, что смерть, лишь бы не случилось беды с ангелом-Ангерраном, так надо действовать. Камера быстро нашлась, хоть и не пустовала тюрьма. Отпер Реми дверь - спит ангел-Ангерран, как младенец. Подошёл Реми тихонько, за плечо тронул - вскинулся тот, подскочил. - Вставай, Ангерран. Вставай и иди отсюда. Вот тебе моя кокарда, вот бумаги - примет тут особых нет, из города выйдешь. Не ходи к западу, там ваших бьют, иди в Бретань. Там в шуаны подайся, а лучше - найди корабль и плыви к англичанам, пока тебя, дурака, не прибили тут. Ангерран так и встал, речи лишился. - Чего стоишь? Сторожа твои вечно спать не будут, хоть и пьяны, как сапожники в базарный день. Тот всё стоял - тогда Реми взял его за плечо и вытолкал в коридор. - Беги, дурак, пока я не передумал! - А ты? Как же ты? - А по чьим бумагам ты из города выберешься? Как-то ты, Ангерран де Монтребейль, сказанул, что, дескать, только дворяне знают, как там правильно умирать. Так вот, запомни накрепко - и мы, люди простые, иной раз готовы помереть за что-то, и кровь наша красней не меньше, не жиже вашей, благородной! - Почему... - Люблю я тебя, Ангерран, люблю. Как дурень первую красотку в секции. Как...да как просто дурень да извращенец проклятый. Ангерран стоял, да как вдруг обнимет, как только он мог, и поцеловать успел. Почуял Реми, что хоть секундочку - и не удержится он, пойдёт с ним, а там им обоим погибель, поймают их, догонят, как без документов-то? Толкнул он от себя Ангеррана да крикнул почти, зло, яростно, как на врага: - Беги! И тот побежал, только раз оглянулся. Вот уж и исчез за поворотом, ноги у Реми сделались будто тряпичными - только и смог он, что в камеру вернуться, бросить ключи на пол, упасть на лавку и шепнуть: - Прощай, ангел-Ангерран... *** "...так мне повезло выжить. Я добрался до Бретани и присоединился к шуанам, потом, в год недолгого мира, уплыл в Англию. Мне повезло остаться в живых, пережить и Директорию, и годы правления узурпатора Бонапарта, и теперь я, наконец, живу снова в королевстве Франция, я вижу повсюду знамёна короля - Vexilla regis prodeunt - только вот нет радости. Я горд тем, что приложил все силы для того, чтобы совершилась Реставрация, я могу быть довольным своей жизнью и наградами - однако никак не могу забыть лета девяносто третьего года и того, кто спас мне жизнь. Он называл меня ангел-Ангерран, вот только ангелом был он. Ангел-Реми. Большего я не доверю ни бумаге, ни исповеднику, большее пусть знают я, Реми и Бог". (Из мемуаров Ангеррана де Монтребейля, маркиза де Пон-Шарро, получившего от его величества Людовика XVIII титул пэра Франции за верную службу Трону и Алтарю в годы кровавой смуты).