Розы

Аллен никогда не предполагал, что окажется в подобной ситуации. Он не думал, что однажды проснется вот так, с болью в разрывающейся, выворачивающейся наизнанку груди, что кашель будет выкручивать его легкие, что дышать будет такой уж большой проблемой. Не подозревал даже, что каждый вздох, каждое слово может отзываться тысячами иголок в сердце, что любой, даже самый мимолетный взгляд на его напарника может принести такую муку. По его мнению, любая боль имела свойство проходить. К любой пытке можно привыкнуть, должно лишь пройти достаточно для этого времени. И, признаться, он совершенно не был готов к тому, что чертовы шипастые цветы в грудине могли приносить столько неудобств. Как истинный англичанин, он отхаркивает розы. Вот уже месяц он, просыпаясь, находит на своей подушке сперва лишь пару лепестков, позже – целые еще нераспустившиеся бутоны. Всё было бы ничего, если бы кроме острых шипов ничего не царапало душу. Не жгло ее раскаленной лавой, не сжимало тёмными когтями тоски и ужаса. Не заставляло кусать в кровь губы, в надежде хоть слегка утихомирить разбушевавшуюся в крови любовь. Аллен знает, что умирает. Сколько бы он ни просил, ни требовал, ни умолял смотрителя, тот не то что отказывается посылать его на частые и одиночные миссии, которых было в достатке, но еще и, словно в издевку, будто бы думая, что это, в самом деле, может помочь, все чаще и чаще отправляет его вместе с Кандой, в какое-нибудь захолустье, где им приходится торчать не по неделе и даже не по две. Вручает Аллену очередные таблетки, которые, конечно, не способны были спасти его, не могли помочь, но, по крайней мере, делали вдохи чуть менее болезненными, чтобы Аллен мог опять улыбаться, чтобы мог притворяться, хотя бы еще немного, что все хорошо, всё так же, как и всегда, и... Зовёт Канду, бесящегося, злющего Канду, чтобы опять отправить их в самые дальние закрома мира из которых, хорошо если раз в месяц, шёл хоть один захудалый поезд или корабль. Канда, конечно, ничего не видит. Во-первых – потому что Аллен тщательно скрывает от него любые проявления своего недуга и улыбается, улыбается, улыбается, улыбается, улыбается, будто бы от этой больной, насквозь лживой улыбки могло хоть что-то измениться, могло стать хоть чуть-чуть легче. Во-вторых – потому, что его маленький куриный мозг совершенно не приспособлен думать о чем-либо, кроме движения и драк. Сейчас уж Уолкер, которому причиняет боль каждый шаг, оценил это в полной мере. На самом деле, Аллен даже надеется на его абсолютный идиотизм во всем, что касалось каких-либо чувств. Он не хочет, чтобы Канда узнал о розах, разрывающих его изнутри, и не собирается говорить о том, что вот уже месяц он пропадает, тускнеет, меркнет перед ним, из-за него, по нему... Единственное, чего он боится, что его собственные чувства просто не удержатся, однажды, ребрами да легкими, что он взорвется, вывернет себя наизнанку и останется лежать у чужих ног хреновой кровавой и уродливой клумбой. Комуи отводит ему еще пару месяцев в лучшем случае.

***

Всё было бы намного проще, не обладай Канда отменным вниманием ко всему, что происходило вокруг. И, как не горько и странно было это признавать, особенно – к собственным товарищам, которых привык защищать и прикрывать собственной спиной. Канда заподозрил неладное достаточно скоро. Однажды он возвращается в номер как раз в тот момент, когда Аллен, откашлявший себе на руки обломки стеблей и бутонов, думает, куда бы этот букет поскорее деть. Он щурится, усмехаясь уголком губ, и вскидывает аккуратную бровь почти ехидно. – Это еще что, Уолкер? Нашел среди акума своих поклонников? Аллену становится тошно. Он улыбается слишком уж неловко, слишком наигранно, и даже не замечает, что Канда, мгновенно это увидевший, прекращает ухмыляться, и выражение его лица становится почти озабоченным, почти тревожным. – Они... Понимаешь, они... Лежали у нас под окном. Такие... Сломанные... Такие... Ненужные... – Почти, Аллен Уолкер. Почти. Если не задумываться, если не забывать, что эти самые поломанные, никому не нужные розы – лишь жалкое отражение тебя самого. Канда глядит на него молча и подозрительно, затем фыркает еще раз и бросает как можно более равнодушно: – Такие же жалкие, как ты? Аллен заходится жутким приступом кашля. Он хочет шагнуть к ванной, хочет скрыться подальше от глаз своей главной теперь проблемы, но падает на колени, прижимая к себе розы кровавыми пальцами и зажимая ладонью рот. Боль скручивает его, боль терзает, уничтожает изнутри, просто... Убивает. Медленно, но верно стирает великого Джокера Бога с лица земли. Хотя где он теперь великий..? Канда опускается на колени рядом с ним настолько быстро, что Аллен даже не успевает этого заметить. Он с силой сжимает чужие плечи, заставляя выпрямить спину, и Аллен глухо стонет, отрывая, наконец, ладонь от губ и стараясь как можно более незаметно стереть с них кровь. В сжатом кулаке лежит растерзанная и мертвая... Окончательно уже распустившаяся... Роза. – Я рад, что ты запомнил хотя бы мою фамилию, Канда, – это не является ложью. Не является даже отговоркой, призванной спасти неловкое положение обыкновенным мордобоем. Лишь сухая констатация факта, да грустная улыбка. – Вряд ли, конечно, она долго продержится в твоей голове, – Аллен действительно старается улыбнуться задорнее. Канда убирает руки от его плеч и кривится, поднимаясь. - Ты весь в крови. Убирай эту дрянь и соизволь обработать раны. Он разворачивается, собираясь шагнуть к двери, но Аллен хватает его пальцами за рукав плаща. - Ты... Куда? - честно признаться, ему очень уж не хочется, чтобы этот глупый мечник вообще куда-то сейчас уходил. Канда фыркает, не поворачивая головы. - За врачом, идиот.

***

На самом деле Канда не был злым. Скорее – он очень старался таким казаться. Он давно решил, что не позволит кому-то больше занять место в собственном сердце, и вздумал считать, что для остальных так будет лишь лучше. Канда был... Немного обиженным, немного грустным, немного... Обреченным. Диким, необузданным и... Очень-очень милым. Просто... перенедолюбленным, недоребенком. Все это Аллен понял всего за несколько месяцев их знакомства. Понял, и вздохнул тогда, понимая, что пропал. Какое-то время болезнь протекала незаметно. Но всему приходит конец, и сейчас он дошел до Уолкера. В последние недели жизни разве имеет смысл что-то скрывать? Уолкер доходит до этой мысли слишком уж долго. До тех пор, пока прятать свои мысли стало болезненнее, чем открывать. Пока боль не стала такой же непереносимой, как боль от чёртовых вездесущих розовых шипов в его внутренностях. Таблетки у Комуи действительно были волшебные, раз он до сих пор не умер от внутреннего кровотечения и вечнодырявых внутренностей. – Привет, – эта кривая улыбка, видимо, приклеилась к его лицу, раз никак не хотела меняться на что-то более адекватное. Хотя как еще можно улыбаться, если ты, хренов самоубийца, подсел за запретный столик к самому Канде Юу? Аллен с удивлением отмечает, что этот ребенок, вместо того, чтобы тут же начать возмущаться, только вопросительно вскидывает брови, не прекращая наматывать на палочки собу. – Ты постоянно сидишь здесь один, я подумал, – может быть, тебе нужна компания? Ведь всем, на самом деле, нужна компания, и… Может быть, тебе, на самом деле, грустно… Канда, вопреки здравому смыслу, не шипит, не ругается, не делает вообще ничего, только чуть-чуть усмехается уголком губ. Он открывает рот, чтобы ответить что-то резкое, затем на мгновение задумывается и слегка качает головой. – Ты совсем проел себе мозг, Шпендель. Аллен улыбается, и дальше они продолжают есть в тишине. Розы, кажется, колют еще нестерпимее от этого странного тепла в груди.

***

В следующий раз Канда обнаруживает его у дверей собственной комнаты. Аллен все так же жутко улыбается и выглядит, наверно, еще бледнее, чем до этого. Канда не знает, что ему делать. Он оглядывает нервного, кусающего губы юношу, и открывает перед ним дверь. Аллен смотрит на неё слегка непонимающе и вздыхает. Возможно, если он попробует – не случится ничего страшного? Возможно, Канда не сможет причинить ему ещё больше боли, а если и так... Он сам бесконечно нуждается в защите. Может быть, хоть на несколько недель, но это реально – дать ему хоть кроху тепла, которого так ему недоставало? – И чего ты хочешь? – голос Канды звучит внезапно и как-то глухо. Заставляет вздрогнуть и сильнее сжать пальцы. – Я... – Заходи. Я не желаю стоять с распахнутой дверью весь вечер. Аллен делает один маленький шаг и оказывается в тёмной комнате. Смотрит на одинокий лотос, стоящий на чужом столе, и слабо усмехается, прикрывая глаза. Быть может, выхаркивать из легких лотосы хоть немного легче? – Что ты собираешься делать? Этот вопрос застает Аллена врасплох. Он, в самом деле, не подозревает даже, что здесь забыл, просто... Ноги принесли его сюда, а уйти не хватило ни сил, ни желания. Канда, видимо, это понимает. Потому кивает на свою кровать, а сам садится у стены, открывая книгу, которую Аллен сперва даже не заметил. – Ложись. Аллен робко садится на край постели и недоуменно улыбается. – А... – Спи. Ты же хотел сюда? Спи. У Аллена не находится сил, чтобы спорить. Он опускается на подушку, вдыхает нежный, родной запах, и засыпает, на удивление, почти мгновенно, и боль, будто бы, становится чуть-чуть тише, совсем немного глуше, чем всегда. Аллен хочет ещё сказать, что это очень мило с его стороны, и Юу и сам очень милый, но уже не может открыть уставших глаз. Канда смотрит на него поверх книги, и медленно вздыхает. Он поднимается, делает несколько шагов к своей кровати и накрывает юношу пледом. Тот стал почти совсем прозрачным, и Канде совсем это не нравится.

***

На следующей миссии, Аллен, кажется, совсем уже сходит с ума. Он шатается, давит кашель, глотает чертовы лепестки, листья, шипы, стебли, лишь бы только не показать, лишь бы не выдать себя, сплевывает кровь на сухую, покрытую трещинами землю, думает, что Канда ничегошеньки не замечает, улыбается своей белой-белой улыбкой. Когда мечник оказывается вынужден подставить плечо под удар Акума, защищая его, Аллен вскрикивает. Его крутит жуткая лихорадка, он с трудом удерживает рвущиеся наружу цветы и едва шевелит ногами. Он успевает прикончить демона за мгновение до того, как тот наносит последний удар, и падает на землю рядом с мечником. – Канда! – выходит хрипло и перепуганный, отчаявшийся юноша заходится долгим кашлем, уже не скрываясь. Мечник всё равно не видит. Держит руку, болтающуюся на подрезанной мышце, бледнеет, жмурит глаза. Аллен давится цветами, вытягивает из себя чертовы, ненавистные розы, швыряет на землю, сквозь хрип и рыдания пытаясь проговорить хоть что-нибудь. –Канда... Канда, Канда... Я прошу тебя, Канда, я прошу! Все это выглядит настолько жалко, что даже не открывающий глаз мечник готов открыть рот, лишь бы унять сошедшего с ума юношу. – Заткнись. Просто... Помолчи немного. Она заживёт. Сейчас у него нет никакого желания орать и тыкать мальчишку носом в его никчемность. Хочется только... Чтобы он... Успокоился. Канда с трудом открывает глаза и вздыхает, замечая скомканный бутон рядом с собой.

***

–Канда. Аллен, болезненно худой, с проглядывающими ребрами, стоит у него на пороге. Опять. Черноволосый молчит. Он ждет. Он ждет уже так долго, что начинает догадываться, что Аллен никогда ничего ему не скажет. Что глупый, придурочный Уолкер, чертов гороховый стручок, в самом деле не притворяется, что он действительно настолько туп, что думает, будто бы ничего незаметно, и ни на что не надеется. Аллен сейчас иногда ночует в его комнате. Мнется на пороге, страшась задать вопрос, рвано улыбается, стреляет ядовитыми от тоски глазами, и Канда впускает. Канда отдает ему свою кровать, Канда укрывает собственным одеялом, Канда садится рядом, очень близко, вежливо не замечает, как Аллен вжимается в его подушку, глубже вдыхая любимый запах. А на утро не замечает бурых пятен засохшей крови на белоснежной наволочке. Сегодня все идет не по плану. Канда видит в его руках странный пакет, и вскидывает бровь. Аллен подходит ближе. – Я тут... Из-за меня ведь опять пришлось шнурок новый покупать, и я... Красивый, синий с белым пакетик опускается прямиком на колени мечника, и тот недоверчиво его раскрывает. – Ты не подумай, Канда, я... Ты ведь, наверное, и сам заметил, это... Эти... Что я... Я... Я ничего, нет, я правда... Я не хочу ничего, только... Возьми вот... Пожалуйста, – под конец и без того тихий теперь голос почти вовсе пропадает, и юноша закусывает губу. Он уже не чувствует, что опять прокусывает кожу. Его губы и руки вечно в ранах, боль не проходит даже на секунду, потому он совсем перестаёт чувствовать такую мелочь. В пакетике Канда обнаруживает несколько крепких шнурков для волос и что-то странное, круглое и тянущееся. Юноша недоуменно поднимает глаза на парня. Тот слабо улыбается. – Это... Я подумал, что резинка ведь удобнее будет. Её... Обшить только, и... Нечто, обшитое слегка кривовато, собственноручно, по-видимому, Алленом Уолкером, действительно хорошо тянулось, и Канда задумчиво хмыкнул, оглядывая обновку. Мальчишка перед ним улыбнулся. – Если бы ты позволил... Почаще... Быть тут, я бы... Я бы много тебе таких сделал, Канда. А еще... Я бы... «Я бы заботился о тебе, милый. Я бы делал тебе собу каждый день, я бы целовал тебя не прекращая, я бы гладил тебя, птица моя, я бы никогда не отпускал тебя, никогда не причинил бы тебе боль. Ты ведь хочешь этого, правда? Ты хочешь, да, но... Но не со мной, нет... Милый мой, родной, дорогой мой Канда. Я готов сделать для тебя всё, но ты ведь… Ты никогда не примешь этого, так?» Канда поднимает на него взгляд внимательных глаз. Он дергает Уолкера на себя и тот от неожиданности поддается, падает на колени рядом с парнем. Канда с силой сжимает подбородок почти несопротивляющегося Аллена и хмурится. Проводит пальцами по кровавым губам, нажимает на них. Все это происходит настолько быстро и внезапно, что Аллен не успевает даже оттолкнуть его. У Канды в глазах темнеет. Алма умер очень давно. Алма погиб вот так же глупо, непонятно. Он сошёл с ума, да. Канда убил его, верно. Канда убил его... Канда никогда не забудет, как из разодранной грудной клетки его прорывались, тянулись вверх, падали и ползли словно бы живые змеи... Эти чертовы лотосы. Канда видит их до сих пор. Постоянно. Везде. Один из них даже стоит у него на столе до сих пор. И Канда совершенно не желает, чтобы к нему прибавилась ещё и роза. Алма умер слишком быстро, слишком глупо. Мудрено ли – сойти с ума, когда любишь кого-то так сильно, что твое с ним прошлое начинает расти у тебя из груди? Грубо и жестоко вырывается кровавыми лепестками водной звезды с губ. Канда, наконец, понимает, что происходит с Алленом. Он с силой сжимает челюсти начавшего, наконец, возмущаться, Аллена. Тот дергается в сторону и чудом умудряется вырваться. Дверь хлопает слишком громко и отдается треском в ушах брюнета.

***

Аллен находится через пару часов. Как ни странно, он оказывается рядом с Хевлаской. Он сидит, сжимая руками колени. Кашель сотрясает его тело, а на полу перед ним лежит, наверно, уже больше десятка переломанных стеблей. На самом деле – это совсем не красиво, нет. Это страшно, жутко, даже уродливо, когда перед тобой лежат ошмётки твоих собственных внутренностей, наколотые на острые шипы, это настолько ужасно, что Аллену хочется, наконец, скорее умереть, и он начинает понимать, как же чувствует себя Канда всякий раз, когда подставляет себя под удар, защищая кого-то. Вспоминает об экспериментах и всё становится просто невыносимо. Выходит, и он, и Алма, жили так почти год, до тех пор, пока… Аллен старается об этом не думать. Канда опускается рядом слишком тихо для того, чтобы оглушенный болью Уолкер услышал его. Он касается пальцами смятых лепестков и тяжело вздыхает, закрывая глаза. Аллен давится кашлем, скребет горло не открывая глаз, сдирает кожу алыми полосами, лезет пальцами в рот, тянет чёртов цветок, швыряет его прочь и тот... Тот опускается аккурат в подставленные ему ладони. Мальчишка, наконец, открывает глаза. Он с ужасом смотрит сперва на узкие, красивые кисти, затем выше, на широкую грудь, зачем-то совершенно глупо скрытую этой дурацкой безрукавкой, затем в синие глаза и... Давится кашлем, судорожно отбирая у Канды цветок. – Нет!!! Что ты... Что ты де... Листья не дают ему нормально дышать, и Аллен выталкивает из себя слова, царапая грудную клетку. – Ты ведь... Теперь ты... – Заражусь? –услужливо подсказывает брюнет и усмехается, замечая отчаянье в серых глазах. –Вряд ли, – убедительно говорит он и осторожно обхватывает бледные щеки руками. Аллен успел стянуть с себя рубашку в попытках выцарапать розы из груди, и на бледной коже, истерзанной и в клочья разодранной, уже проглядывались бугорки рвущихся мышц. – Ты решил сдохнуть так глупо, хотя так хотел доказать мне собственную важность. Ты совсем кретин, да? – почти ласково говорит юноша и грустно усмехается, качая головой. Он прижимается к чужим губам своими, ловя судорожный вздох, кладет ладонь на ребра юноши, готовые вот-вот сломаться под натиском цветов, и целует его. Глубоко и совсем не нежно. Но для Аллена этот поцелуй – вся его жизнь. Как бы то ни было смешно – в прямом смысле. Боль перестает быть нестерпимой, и растерянный, обессиленный мальчишка падает в подставленные руки, тут же теряя сознание. Брюнет поднимает глаза на Хевласку и улыбается. – Подними меня. Мне срочно нужно к Комуи.

***

Большую часть времени Аллену приходится поправляться даже не от дыр в лёгких, нет. Чистая сила и здесь помогла ему справиться весьма успешно. Сложнее всего его организму выкинуть из себя ту отраву, которая до этого с горем пополам поддерживала в нём жизнь. Лекарства Комуи были предназначены для того, чтобы продержать его ещё хоть немного, а Аллен прожил едва ли не на месяц больше положенного с такой болезнью. Смотритель снижал дозы, испытывал новые средства и надеялся только на то, что Аллена спасёт чудо. Теперь Аллен живёт в комнате Канды. Аллен почти постоянно лежит, редко встаёт с кровати и отказывается выходить из комнаты в те дни, когда мечника нет в Ордене. Аллен ждёт, Аллен выглядывает в окне знакомую высокую фигуру, а затем вертится вокруг Канды, обнимает его, целует, шепчет разные нежности на ушко, и Канда думает, что на это, на самом-то деле, не подписывался, но заткнуть его отчего-то не может, только молчит, только хмурится, только заливается краской время от времени, пока Аллен улыбается и вертится вокруг. Аллен таскает ему собу и разминает плечи, Аллен то и дело готовит вместе с Джерри какую-то сладкую дрянь, которая, по его мнению, обязательно должна понравиться Канде, и скармливает её ему едва ли не с собственных рук. А мечник терпит, мечник ест, давится, глотает, жмурится, слыша новые и новые слишком уж милые словечки, которыми то и дело называет его мальчишка, и… Почему-то думает, что это не так уж страшно. Даже сладкая дрянь едва ли не каждый день. Даже эти странные «Котята», «Солнца» и прочие слова, которыми Канду никто ещё никогда не называл, вероятно, оттого, что он сам отталкивал от себя совершенно всех, кто мог бы такое сделать. Даже жить становится не так уж страшно, если Аллен всё так же встречает его у дверей их маленькой комнатки. Если почти прозрачные когда-то губы теперь вновь наливаются алой кровью, а на щеках начинает играть едва заметный румянец. Да. Жить не так уж и страшно теперь.