Мир

Мир, он так красив.

– Учитель, Вы как? Первое, что видит Мукуро, открыв глаза – эту ошибку природы, которая склонилась над кроватью со своим привычно-равнодушным выражением лица. Смотрит, будто не волнуется вовсе, как он вообще может так смотреть? – Пойдет. Счастливое завтра. Воздух здесь холодный – еще бы, горы, вечные бури – но Мукуро пожелал выйти на улицу. Отказать сложно, но и вытащить его на улицу без Кена, Чикусы или даже ММ – не менее сложно. Фран бы пожелал остаться внутри и жаловаться на насморк, но жаловаться на насморк можно везде. Даже на холодном ветру. – Я так окончательно разболеюсь и не смогу спасти Вас еще раз, если понадобится, учитель. – Одеваться теплее нужно, а не носить это тряпье, которое придумала мафия. Неужто у них не имеется в наличии зимнего комплекта? Холодное утро. Шарф на шее вполне материален, теплый, темно-зеленый. Откуда он взялся – тоже загадка, ведь ММ перестала любить этот цвет еще тогда, когда одевалась в форму Кокуе. Хотя, если уж честность возводить до стопроцентной отметки, то каких только дизайнерских одеженок у нее не было. Ходит Мукуро еще очень плохо, надо бы немного практики, но это как команда будет в полном сборе, а не будет шляться в поисках провизии где-то внизу. Инвалидная коляска – не самый плохой вариант, но, припасенная заранее, она даже в какой-то степени пугает. Потирая ладони друг о друга, Рокудо стремится их согреть. В самом деле, холодныга. И музыка света. Эти ноты везде. Ноты везде. – И все же, может, возьмешь что-то из теплых вещей и перестанешь изображать страдальца? – Я даже не стремлюсь к этому. К тому же, все теплые вещи уже отдали Вам, а ММ не допустит, чтобы я взял что-то из ее новой коллекции из Дельчи Гебанне. Эти коверканья кажутся Мукуро забавными, пусть и слишком детскими для уже вполне взрослого Франа. В последний раз они встречались лично достаточно давно, чтобы практически забыть об этом. Тогда подобное было нормальным. Быстрые старты. – А еще не так уж и холодно. – Думаешь? Мукуро совершенно точно не хватает перчаток. Прятать ладони в шарф чертовски неудобно – холодный воздух все равно проскальзывает внутрь – а возвращаться внутрь не хочется от слова совсем – так даже уютнее. Ему приятно что-то чувствовать, впервые за несколько лет. Пусть это будет холод – какая разница? Он несет свежесть, способен сделать ум твердым и трезвым, пусть эти два слова Мукуро совсем не нравятся. Кривые маршруты. – Пальцы немного мерзнут, вот и все. Насморк начинается во время любой холодной погоды и проходит обычно так же быстро, как и начался, это особенность организма, – по мальчишке и не скажешь, что замерз. По нему вообще сложно что-то сказать. В детстве он казался Мукуро более раскрытым. Кто сделал из него такой пустой сосуд? – И ты даже не станешь острить? – Нет публики – нет концерта. А Вы и так прекрасно знаете все мои шутки. И так до рассвета. Вот и весь день, Вот и весь день. Мукуро сказал бы, что не знает, но сложно сказать, соврет ли он при таком раскладе. Возможно, знает, возможно, нет – у них было какое-то время на встречи, но не такие, которые могли бы сказать многое. У Франа уже красный нос, и это кажется даже забавным. Отправить его в дом, чтобы не мучился? Да и кто в здравом уме решит искать этот ничтожный маленький домик в подобной глуши? Ты помнишь, как были мы детьми? – В детстве ты был честнее, – улыбается чему-то, откидываясь на спинку кресла и прикрывая глаза. Ветер. Холодный, расставляющий все по местам со временем, дающий понять и осознать то, что пора бы завязывать со всеми подготовительными фазами и заниматься делом как можно скорее, но… Но вот как-то все снова перемешивается этим все еще теплым шарфом. – Вы плохо знали меня в детстве, учитель. – И с чего ты в этом так уверен? И словно птицы крыльями весь мир, Весь мир хотели мы обнять, И не было ни дня без этого огня. – Я же буду прав, если скажу, что сейчас я не вызываю у Вас никаких эмоций. У Вас вообще нет эмоций, Вы не способны в этом разбираться и чувствать тоже не способны, будем честны. Я выражаю Вашу душу, учитель. – Ну ты дурак. Хочется дать ему в репу отборным учительским кулаком, но Мукуро только смеется в темно-зеленый шарф, качая головой. О чем он думает, Фран не знает. Не видит, даже если очень захочет. Чтоб время не гасило силы, я просил. Мы говорили миру: мир, он так красив. Говорит наугад, надеясь попасть по больному и как-то задеть за душу – этого у него не отнять, тем он и живет, тем дышит, тем зарабатывает себе на хлеб. Маска это или пустота – неясно, но хочется разобраться. Действительно ли годы сделали с ним что-то непоправимое? – Иди в дом. Там тепло. – Я же говорил, что не холодно. Мы полюбили мир. Фран стоит совсем рядом, чтобы Мукуро смог схватить его за запястье, подтягивая к себе и заставляя слегка наклониться. И Фран поддается – наклоняется, удивления и вопроса не показывает, будто знал, что так и будет. Однако в глазах – всего на секунду, на десятую, на сотую ее часть – мелькает удивление, когда на плечи опускается тот самый темно-зеленый шарф. Несколько оборотов вокруг шеи, закрыта половина лица до самого носа. – Вы что делаете? – Проявляю учительскую заботу. Время – река. Так проходят века. Все наши недели из воды и песка. Они возвращаются в дом где-то через полчаса после этого. В полном молчании, в отсутствии контакта друг с другом, наладить который не стремится ни тот, ни другой. Мукуро было достаточно этого простого и человеческого жеста, чтобы понять, что в Фране все же осталось что-то, что теснится в самом краешке вездесущей пустоты. Либо носимая им маска треснула на секунду. С этим еще стоит разобраться и оставить пару дырок в дурацкой шапке. Время в руках, только не расплескай.